— Нет, Вадим, не ловко.
— Почему? — Инспектор даже отпустил глазами улицу. — Преступник-то у меня на крючке.
— А Топтунов у нас где?
— Ну, Сергей Георгиевич… Розыск и следствие похожи на бой. А в боях бывают и раненые, и даже убитые.
— Бывают, — согласился Рябинин. — Но моя вина еще и в том, что я увлекся одной версией — Кривощаповым.
Машина уже бежала по тихим улицам. Старые дома сменились высоченными двенадцатиэтажными башнями, пошли окраины. Центр города оставался неповторимо старомодным, историческим, и люди берегли его. Поэтому вся новая архитектура окружала город высокой зубчатокаменной грядой, которая официально именовалась сухим словом «жилмассив». В новых районах было полно света, простора и тишины. Дома стояли друг от друга далеко, они утопали бы в зелени, не будь такими высокими. По панелям шли редкие прохожие, и не было заторного потока машин, который так раздражал в центре.
Инспектор ехал по широкому проспекту, не собираясь останавливаться. Рябинин не спрашивал. Он любил в машине расслабиться, ни о чем не думать, отдаваясь прелести движения. Струя летнего ветра полосовала правую щеку из бокового окна, и совсем было бы хорошо, не кури Петельников. Дым почему-то метался по машине сине-белесыми лентами и никак не мог вырваться на проспект, к зелени и синему небу.
Двенадцатиэтажные дома кончились. Город оборвался сразу, как это бывает с новостройками. Машина вырвалась на шоссе. Рябинин понял, что путь предстоит не близкий. Он начал дремать…
Через час они въехали в низкорослый поселок. Это был райцентр, население которого почти все работало в городе, тратя на дорогу немало времени.
— Едем дальше? — спросил Рябинин.
— Приехали.
Петельников долго колесил по узким зеленым улочкам. Машину покачивало на буграх. Рябинин одной рукой вцепился в сиденье, а другой — в очки, которые тряски никак не выносили.
Наконец инспектор остановил «Волгу» на берегу небольшой речки у продуктового магазина. Рябинин помнил эту речку по карте — она впадала в озеро.
Они вышли. Петельников кивнул на продовольственный магазин:
— Сергей Георгиевич, сигарет надо купить. Зайдем.
Они поднялись в магазин, довольно-таки крупный для поселка. Человек пять стояло в очереди, да монтер копался в проводке. Пахло вареной картошкой и свежим деревом, может, поэтому большой приземистый зал выглядел как-то не по-магазинному.
Они подошли к продавцу, который отпускал сливочное масло.
— А подсолнечное есть? — вдруг громко спросил Петельников.
— Сколько хотите, — сразу сказал продавец и оторвался от желтого бруска.
Перед Рябининым за прилавком в белом халате стоял механик Юханов.
Видимо, кровь бросилась в лицо следователю и продавцу одновременно. Юханов немо смотрел из своих прорезей-щелочек, не в силах оторвать нож от липкого куска. Широкое лицо все багровело, пока не сделалось синюшно-малиновым. Затем краска вдруг схлынула, и кожа вмиг сделалась желтой и тусклой.
Рябинин ожидал увидеть его, но только не здесь и не в такой роли. Он сжимал повлажневшую ручку портфеля и думал в эти немые секунды, почему же он сразу не догадался и не разглядел эти узкие полоски — не разглядел их ненасытного блеска. У него вдруг вспыхнуло непреодолимое желание схватить двухкилограммовую гирю и бить в это широкое и желтое лицо до тех пор, пока из него не посыплются десятки и пятерки.
Юханов не шевелился, вперившись взглядом в нежданных посетителей. Молчала очередь, ничего не понимая.
Подошел монтер, который оказался инспектором Леденцовым. Он проворно шмыгнул за прилавок и ловко вытащил нож из рук продавца-механика.
— Значит, подсолнечного масла сколько хотите? — переспросил Петельников.
— Может, завернете пятьдесят тонн? — горько усмехнулся Рябинин.
— Да он их давно продал, — ответил за Юханова Петельников, — это товар ходкий. Неплохо устроился, а? В магазине один. Сам себе хозяин. Ночью у люка загрузится и по озеру к самому магазину утром доставит.
— Черт с ним, с маслом, — громко сказал Рябинин. — Дело наживное. А вот что будет с Топтуновым?
— Тут, надо думать, и денежки с вещичками, — сказал Леденцов, вытаскивая из-под прилавка два чемодана. — Хотел маслица допродать — да на самолет. Вот ненасытный-то!
Петельников шагнул за прилавок. Они с Леденцовым начали осторожно снимать с Юханова белый хрустящий халат, словно хотели показать всем, что там, под халатом, внутри…
Дьявольское биополе
1
Перед приходом свидетеля — или потерпевшего? — я просмотрел еще раз папку, тонкую, как пластик сыра в буфете. Постановление о возбуждении уголовного дела, два заявления да несколько объяснений граждан.
Не люблю получать материалы от помощников прокуроров, тем более от Овечкиной. У нее столько детей (трое) и столько эмоций (безмерно), что не понять, как и когда ею осуществляется общий надзор. Каждую и свободную и несвободную минуту Овечкина бегает в магазин; чувства же душат ее физически, отчего она то и дело взбарматывает, вскрикивает и всхлипывает. Юристов, говоривших, что преступников надо расстреливать на месте, я бы выгонял с работы мгновенно, невзирая ни на какие заслуги и деловые качества.
Дело возбудили по признакам мошенничества. Но я ничего толком не понимал: какие-то жены, какие-то фотографии, какие-то тени… И почерка Овечкиной не понимал, то и дело возвращаясь к уже прочитанному: по-моему, она писала, не отрывая руки и пользуясь только одной буквой «ш». Впрочем, эти писания большого значения для меня не имели, ибо придется начинать все заново; чужим протоколам допросов я не доверял и всегда передопрашивал, а уж объяснениям, взятым Овечкиной…
У меня давно сложилась, видимо, глупая привычка угадывать образ человека по его фамилии. Я ждал Мишанина Владимира Афанасьевича, тридцати шести лет, старшего экономиста. Разумеется, должность, высшее образование и возраст давали основание предполагать, что это современный и в какой-то степени интеллигентный человек. Но мое свободное воображение уже его видело: невысок, полный, в очках, с залысинами. Может быть, в подтяжках — теперь модно. Откуда у воображения такая вольготность? От фамилии. Она — Мишанин — воспринимается мною как нечто широкое, мягкое и слегка диванное.
Фамилия-то фамилией, но главную информацию мое сознание извлекло из его специальности: экономист, много сидит, читает, считает, отчего рыхл, лысоват и в очках.
Поэтому, когда он вошел в кабинет, я чуть было не усмехнулся самодовольно: Мишанин оказался грузным и в очках. Правда, лысины не было, но вроде бы и шевелюры особенной тоже не было — ровный волосяной покров пегого оттенка.
— Я не опоздал? — спросил Мишанин, хотя пришел на десять минут раньше.
— Нет-нет. Садитесь.
После заполнения справочного листа протокола допроса я поинтересовался:
— Владимир Афанасьевич, вы сами обратились в прокуратуру или вас вызвали?
Уголовные дела возникают по-разному: выезд на место происшествия, заявление граждан, заметка в газете, оперативные данные… Для следователя это имеет значение. Если Мишанин сам заявил в прокуратуру, то, значит, заинтересован в расследовании обстоятельств и в наказании виновного; будет аккуратно приходить по вызову и не придется вытягивать из него информацию. Короче, в какой-то степени определилась моя тактика допроса.
— Я был на приеме у Овечкиной.
— Владимир Афанасьевич, вам придется повторить все заново.
— Пожалуйста.
Он помолчал, возвращаясь памятью в другое, несколько отдаленное время. Следователь всегда занимается ушедшим. В конце концов, что такое преступление с точки зрения времени? Это прошлое, от которого болит настоящее. Впрочем, иногда следователь занимается и будущим, если расследует преступление, к которому лишь готовились.
— Мой отец был крупным специалистом по электростанциям, много ездил за границу. Умер пять лет назад. Мама была домохозяйкой, тоже умерла…
— Минуточку. Почему вы начали с родителей?
— Чтобы обрисовать свое материальное положение.
— Ага.
Сколько лет работаю, а все как-то упускаю эту вечную троицу, ради которой люди идут на преступления — деньги, вино и женщины. Теперь к ним примкнуло четвертое вожделение — наркотики. Впрочем, вино тоже наркотик, поэтому троица пребывает в прежнем классическом составе.
— После родителей осталась трехкомнатная хорошая квартира более ста метров площади. Дача на Сосновском направлении. «Москвич» с гаражом. Библиотека и много чего по мелочи. Так…
Он опять помолчал, теперь видимо, отыскивая логичный переход от этого вступления к существу дела. Круглое лицо чуть ли не физически затуманилось, но это всего лишь тонкая испарина легла на его очки. День жаркий.
— Теперь у меня ничего нет, — сказал с грустью Мишанин, видимо, так и не отыскав никакого логического перехода.
— В каком смысле?
— Ни квартиры, ни дачи, ни машины, ни библиотеки…
— Вас обокрали? — глупо спросил я, ибо квартиру украсть невозможно.
— Хуже.
— Как понимать «хуже»?
— Вор из квартиры берет то, что находит, а у меня взяли на много лет вперед и мою будущую зарплату.
— Ничего не понимаю.
— Ежемесячно высчитывают пятьдесят процентов оклада.
— Тогда по порядку.
Он вытер запотевшие стекла, обнажив близорукие голубые глаза. Их светлая беспомощность, дряблость щек, покорный стланик волос и слабеющий голос вызвали во мне внезапную и короткую жалость; короткую, потому что долгая, постоянная жалость лишь повредит допросу.
— Когда умерла мама, я оказался в жутком одиночестве. Близких друзей нет, на работе держался особняком. Сейчас, знаете, в моде всякие объединения. Мне посоветовали сходить в одно общество. Что-то вроде психологической группы. Называлось «Слияние».
— Странное названьице.
— Слияние душ. Я туда один раз сходил. Дело не в этой группе… Там познакомился с Мироном Яковлевичем Смиритским. Вот он все у меня и забрал.