– Вот придурок старый, – сказал Саки сторожу. – Ежели что начнется, его ведь первым пришибут. Или наши, или ихние. И чего он тут торчит?
– Небось, прикидывает, как байку сочинить поскладнее, – угрюмо ответствовал Рох. – Про геройские подвиги. Как это… малая горстка храбрых воинов оборонялась супротив целой орды… и слушали бы такую сказку – заслушивались бы…
– Как мы прошлого дня. Только сказывать сказку будет некому, – с неожиданной злобой заключил Саки. – Сдохнет старый болтун вместе с нами, и поделом ему… как сглазил вчера! Что он там плел про колдовство всякое и про ужасы в ночи? Вот они, ужасы, и повылезли.
Рох ежится. Он уже почти забыл, о чем повествовал вчера сказитель, а тут напомнили.
– Колдовство… – бормочет он. – А не помешал бы нам сейчас колдун – кривоногим глаза отвести или еще как подсобить. Это напрасно император их всех повывел. У степняков-то шаманы есть, они для своих камлают… – Он чешет в затылке. Никогда не задумывался он о таких вещах и не разбирается в них… Может, одноглазый сказал бы что дельное. Тот, как успел заметить Рох, парень тертый и много чего повидал. Но Эрке сейчас на крыше, и ему не до колдовства.
А Саки хоть и задумывался, но живых колдунов никогда не видел. И шаманов не видел – так далеко они с хозяином в степь не забирались. Но он был суеверен. А и не был бы – кто б не стал суеверен в нынешнем положении?
Все прочие были в здании гостиницы – одни трудясь на кухне, дабы забыться, другие – томясь в заточении, забытые сами.
И так до тех пор, пока Эрке наверху не засвистел в два пальца. А потом свист перекрыл пронзительный вой, который у нападавших считался боевым кличем.
– Готовься! – крикнул Гордиан.
Мгновенно проснувшийся Торк как на крыльях взлетел на крышу конюшни, и Саки вскарабкался на птичник. Эрке оставался где был. Гордиан понимал, что три стрелка против полусотни воинов, и таких, что учатся держать в руках лук с двухлетнего возраста, почти ничего не стоят. Но они хотя бы задержат нападающих. Потом степняки попытаются прорваться через частокол – это не крепостная стена, достаточно забросить аркан и подтянуться, а во дворе их встретят остальные. Ночью отбились – отобьемся еще раз. Возможно.
Теперь ведь не было укрытия тьмы ни для осажденных, ни для нападавших. Светило яркое, холодное солнце осени. И будь на последних пресловутые железные панцири, оно бы, отражаясь, еще и слепило глаза. А так хорошо было целиться.
Эрке начал стрелять первым, не дожидаясь приказа. Служи он под началом Гордиана, шкуру бы давно спустили с такого за несоблюдение дисциплины. А с охранника что взять? Он привык стрелять или драться, когда сочтет нужным. У него был более мощный лук, чем у Торка и Саки, стрелы из такого способны были пробить и кольчугу, не то что кожаные доспехи.
И стрелял он во всадников, не в коней. Не потому, что жалел благородных животных. Просто спешенный степняк может перебраться через частокол, мертвый – никогда.
Прочие стрелки гостиницы присоединились к нему. Хотя луки у них были не такие дальнобойные, сами они находились в лучшем положении, чем Эрке – их прикрывала вершина частокола. Не крепостная стена, но хоть что-то. Для одноглазого единственным прикрытием служила труба гостиницы, не будь ее, Эрке бы достали очень быстро – и то, учитывая, что нападающие рассыпались, вертеться ему приходилось, как ужу на сковородке. Как он при этом еще стрелять умудрялся, да еще и прицельно стрелять, с одним-то глазом – уму непостижимо. Наверное, большой опыт сказывался.
Но произошло все так, как предвидел Гордиан. Скольких бы ни успели снять лучники – иначе как чудом нельзя назвать, что они сами остались живы, – остальные степняки сумели подобраться вплотную к стене. Ворота у гостиницы были прочные, разбивать их можно было с тем же успехом, как ломать частокол, а тарана в хозяйстве у этого отряда не водилось. Так они и не стали ломать. Главное, кому-то было проникнуть внутрь, чтоб открыть ворота остальным. Весь расчет был на то, чтоб сделать это быстро. Бытовавшее в империи представление о том, что степные варвары берут исключительно числом, заваливая противника своими трупами, не вполне было верно. Степняки действительно стремились вступать в бой, лишь имея численное превосходство. Но в бою жизни своих соплеменников они ценили. И только их.
Гордиан об этом знал. И понимал – если он и его сотоварищи не сдадутся, и не полягут сразу, у них есть надежда. Противник может отступить. Другое дело, что кочевники могут разделиться и бросать людей на штурм поочередно, не давая осажденным передышки – и захватить их, когда совсем обессилеют. Но так далеко вперед Гордиан не заглядывал.
Когда первый из нападавших съехал внутрь по волосяной веревке, он встретился с мечом пограничника прежде, чем успел пустить в ход свой. Но первый – не единственный. У Гордиана – длинный меч, тело защищено лорикой, голова – шлемом, а вот щита нет. Щит, как и копье, полагается имперским кавалеристам для конного боя и остался в родном гарнизоне. Да и замедлил бы сейчас щит его движения, а двигаться надо быстро, ох как быстро. Степняки не любят сражаться пешими и не слишком хорошо это умеют, но если противников будет несколько, один зацепит, а остальные довершат дело. И кому-то из сверзившихся во двор почти удается это сделать, но между кожаными пластинами панциря вонзается клинок, меч Варинхария ýже и легче, чем Гордиана, как раз годится для подобных колющих ударов. Когда он извлекает клинок из раны, степняк падает на землю, и на лице Варинхария беглая улыбка, он доволен собой, но упиваться этим чувством некогда, нужно снова нападать. Если он будет только отбиваться, его меч могут перерубить, а потому надо нападать, лавировать между врагами. Он ловок и быстр, как и Гордиан – без щита, но ему таковой и не положен, научился обходиться, кочевники рядом с ним выглядят неуклюжими. Если бы их еще и поменьше! Офицер-пограничник и интендант сражаются спина к спине, в другое время бы Гордиан не поверил, что такое возможно, но в этих краях всегда такое время, и никакого иного. Они составляют ядро обороны, лучники прикрывают их сверху.
Рох защищал ворота, работая дубинкой. Крупный, широкоплечий, он и без меча мог нанести достаточный урон и был сейчас похож на медведя, которого травят собаками. Только медведя при такой забаве обычно держат на цепи, а Рох пока что мог развернуться. У него еще имелся длинный нож, но Рох пока не пускал его в ход. Огай отмахивался от врагов топором, не боевым – откуда бы у него? – а тем, что кололи дрова.
Остальные в драку не совались, от них было бы сейчас больше вреда, чем пользы, хоть Клиах и занял позицию у дверей, сжимая рукоять меча. Димн славился своими оружейниками, и законы не запрещали торговцам пользоваться оружием, как это бывало в некоторых иных провинциях Союзной империи, но Клиах не слишком часто к нему прибегал – привык полагаться на охранников, которых нанимал в дорогу. Он неплохо разбирался в людях, и телохранители служили ему верно. Нынешний тоже честно исполнял свой долг, но Клиах понимал – весьма возможно, что ему тоже придется браться за оружие, – и это, скорее, всего будет означать, что конец недалек.
Ланасса тоже это понимала. Она наблюдала за происходящим из окна. Только у хозяйки гостиницы и у Клиаха хватало на это духу. Остальные просто ждали. Сказитель привалился к стене, почти слился с ней, Боболон не вылезал с кухни, девушки, обнявшись, сидели на скамейке в зале.
Ланасса не солгала, сообщив, что у нее заготовлен яд. Правда, держала она его не для такой оказии, а на случай, если служба спокойствия выяснит, чем она тут занимается. Пусть говорят, у них на допросах и мертвые разговаривают. Но живой Ланасса не хотела попадать на допрос ни за что. Оттого и Бохру, мелкого гаденыша, готова была убить.
Бохру не успел отослать свое донесение, ну а служба спокойствия сюда не поспела. Так что зелье, вывезенное из Батны, сгодится для другого.
Дуча и Нунна не выразили желания последовать ее примеру. Это их дело. Там рядом димниец, может, у него хватит соображения прикончить их, если защитники гостиницы полягут. Если нет – есть надежда, что служанок все же оставят в живых. Не так уж глупы степняки, чтоб убивать красивых молодых девушек. Даже если сейчас не до торговли рабынями, такого рода добыча всегда пригодится. А Ланасса рабства у кочевников не выдержит, годы не те. Так что лучше не цепляться за жизнь, а уйти сразу, без мучений. И не унижаясь, не моля убийц о милости, валяясь у них в ногах… умереть с достоинством, как и подобает той, что была в Батне куртизанкой высшего разряда… Но как же не хочется умирать, ни с достоинством, ни без! И Ланасса медлит, медлит до последнего, пока не станет ясно, выиграют они сегодня несколько часов жизни или нет.
Какими бы они ни были – мужчины, решившие встать на защиту «Лапы дракона», – они храбрые и сильные. Но будь они даже столь же отважны, как легендарные герои, что похитили Сердце Мира у богов и сражались с драконами, сила их имеет пределы. Ланасса не уверена, но ей кажется, что движения их становятся не такими быстрыми и уверенными, как раньше. А потом она замечает, что по рукаву Гордиана стекает кровь и лоб Роха рассечен, хотя сторож еще держится на ногах. А Огай уже не держится. Он сползает, цепляясь за доски конюшни, но прежде, чем он успевает рухнуть на землю, из дверей конюшни выскакивает мальчишка с навозными вилами в руках. Он вопит от страха, его руки трясутся, и все же он пытается защитить конюха. Напрасные усилия. Вилы у него мгновенно вышибают, он, кажется, так и не успел нанести ни одного удара, и рябой мальчишка, споткнувшись, падает прямо на Огая, прикрыв его своим телом. Меч кочевника взлетает над его головой… и не успевает упасть.
Эрке соскользнул с крыши. Причина проста – стрелы у него закончились и торчать у трубы, являя собой мишень, у него смысла нет. А меч при нем, и он, не теряя времени, поспешил присоединиться к рукопашной. Поспел как раз, чтоб прикончить того, кто готовился прибить конюха и его подручного. Мальчишка, не дожидаясь дальнейших действий, скатывается на землю и, скособочившись, хватает бесчувственного Огая под мышки, волоком тащит его в конюшню. А одноглазый остается.