алина. Мы ехали по проселочной дороге, по которой, должно быть, ездили какие-нибудь грузовики. Высоких деревьев вокруг не было, а по сторонам дороги стояла трава, и только кое-где росли редкие берёзки или осины. Но я видел множество поваленных деревьев, уже превратившихся в гнилушки.
Я не мог сравнить то, что я видел, со своими воспоминаниями, поскольку это были общие представления о каком-то лесе: я не помнил никаких ориентиров. Так что всё, что я видел, накладывалось на мои наведенные воспоминания, и мне казалось, что я тут и ездил, когда искал запрятанный отцовский клад.
На новом перекрёстке отец крикнул, чтобы я поворачивал направо. Я остановился, и за мной остановились все. Я спросил:
— Ты точно знаешь, куда нам ехать?
Конечно, я имел в виду совсем другое: меня интересовало, почему отец ведёт нас именно по той дороге, по которой я как будто бы уже ездил. Он понял меня, улыбнулся и ответил:
— Конечно. Это единственная дорога, которую я знаю.
Катя беспечно смотрела по сторонам и совсем не поняла наших тайных сигналов. Я наконец вернулся в голову нашей группы и поехал направо.
Папа командовал, я ехал, больше не останавливаясь. Мы миновали ещё с десяток кварталов, поворачивая по известным только отцу приметам, и я уже сбился со счёта и вряд ли бы смог вернуться назад. Дорога постепенно превратилась в заросшую травой тропинку. Через двести метров отец вообще крикнул, чтобы мы останавливались. Поставив велосипеды около толстой берёзы, мы собрались вокруг него. Он объявил:
— Дальше мы пойдём пешком по лесу и болоту. Ни в коем случае не отставайте от меня, но и близко не идите, иначе ветки могут хлестнуть вам по глазам. Сначала мы пойдём по сосновому бору, потом вокруг болота, потом по лиственному лесу. Запоминайте всё вокруг, чтобы иметь возможность выбраться самостоятельно. Велосипеды оставим здесь: тут никто не ездит и тем более не ходит. Ближайшее село — наше.
Мы повернули и пошли прямо в лес. Сначала действительно был сосновый бор, идти было просто. Потом мы оказались на берегу болотца, заросшего мхом. Отец сказал, что там в середине открытая вода, но лучше не проверять — он сам не знает, где можно пройти, а где нельзя. Мы осторожно пробирались по еле заметной тропинке между кочками. Отец ступал без опасений, но мне казалось, что лучше было бы проверять тропку впереди, так как мы двигались по колыхающемуся ковру из мха.
Но болото мы прошли без проблем. Дальше мы углубились в ольшанник, прошли метров пятьдесят и выбрались к широкому водному простору. Я остановился, как вкопанный — никак не ожидал, что в здешних лесах лежит озеро огромных размеров. Оно натурально уходило до горизонта — его противоположного берега не было видно. Катя тоже удивилась: по её виду это было ясно и без слов. Она спросила:
— Что это?
— Это Тритоново болото.
— Болото? Но это же больше похоже на озеро.
— Ну… Тут всё болота. Это, скорее всего, так же выгорело, как и наше Гаретое, поэтому оно глубокое и многоводное. Но это болото. Если подъехать к нему с другой стороны, оно будет выглядеть примерно так же, как то, что мы прошли, добираясь сюда.
Отец протянул руку и указал куда-то справа от нас.
— Видите, вот там на берегу стоит огромное сухое дерево. Вот с той стороны к этому болоту вообще лучше не подходить, совершенно гиблое место.
Катя поёжилась, а я спросил:
— Зачем же мы сюда приехали?
— Ну тут-то место не гиблое, нечего пугаться. Посидим, половим рыбу.
Папа снял с плеча чехол и достал из него сложенную удочку. Вот что там было!
Мы расположились на довольно плотном берегу. К воде вполне можно было подойти посуху и даже, наверное, искупаться. Папа нашёл ветку с развилкой, срезал её и сделал что-то вроде рогатки с очень длинной рукояткой. Он воткнул ее в дно болота метрах в двух от берега, затем достал из своей сумки пачку, в которой оказался комбинированный корм для скота. Отец горстями рассыпал содержимое пачки в воду примерно там, где собирался ставить удочку. Комбикорм с шипением уходил под воду.
Отец достал удочку, размотал леску, расправил удилище и наточил крючок на оселке, который тут же извлёк из кармана. Мне он протянул батон и сказал, что мы будем ловить на него. Мы с Катей недоверчиво смотрели на все эти приготовления.
Папа сел на берег, взял у меня разломленный хлеб, отломил немного мякиша и раскатал его между пальцами, так что получился упругий катышек. Он насадил наживку на крючок, закинул удочку, поставил удилище на рогатку, и мы начали ждать.
Но ждать пришлось совсем недолго. Поплавок дёрнулся и поехал в сторону. Отец дёрнул за удило, леска натянулась. Он плавно вывел удочку ближе к берегу, а потом резко выдернул из воды. В воздухе, дёргаясь и разбрызгивая воду, заблестела большая рыбина. Отец поймал леску, опустил рыбину на землю и прижал её. Рыба трепыхалась и не давалась в руки. Она была раза в два больше моей ладони, но это была простая краснопёрка.
Отец сказал:
— Возьми в сумке пакет, зачерпни туда воды и клади улов в него.
Я так и сделал. Потом взял хлеб и начал делать катышки, чтобы насаживать на крючок. Но отец сказал, что это дело бессмысленное — они быстро высохнут, и лучше каждый раз отламывать кусочки и делать свежую наживку.
Прошёл час. В нашем пакете болталось уже полсотни рыбин. Отец закинул удочку в последний раз, достал очередную краснопёрку и стал собираться. Улов был огромный, и я не мог представить, как мы его повезём назад.
Катя была в изумлении, да и я сам такого ещё не видел. Мы молча дошли до велосипедов, и только тут я спросил:
— Что это за болото, в котором водится столько рыбы?
— Я же сказал, что это Тритоново болото. Когда-то оно было очень чистым. Я думаю, что как раз после пожара. Мы плавали на лодке, было очень красиво: вода была такая прозрачная, что дно было видно практически везде. А потом мы с дядькой решили, что сюда надо завезти рыбу, и стали запускать сюда мальков, которых ловили во всех окрестных болотах. Через пару лет после того, как мы начали этот эксперимент, нам каждый год удавалось выловить огромное количество рыбы, и она не мельчала и не переводилась. После лета в деревне я увозил домой мешок сушёной рыбы.
Сильно. Вот уж не думал, что через столько лет здесь останется такая же рыбалка. Я даже не мог представить, как мы поступим со всей этой рыбой. И Катя, как будто бы читая мои мысли, спросила:
— Что же мы будем делать с таким богатым уловом?
— Часть пожарим. Ты пробовала жареных в сметане карасей? Очень вкусно. Большую часть засолим и высушим. Это просто и не потребует больших усилий. Через пару недель уже сможем попробовать сушёную рыбу. А если понравится, то можно и повторить. В этом болоте неисчерпаемые запасы, а знают про них всего лишь несколько человек.
Мы медленно ехали к деревне. Постепенно начинало темнеть, и уже приходилось напрягать зрение. Внезапно отец сказал:
— Знаете, с этим болотом у меня связана ещё одна история. Однажды мы так же приехали сюда, и дядя оставил меня здесь ловить рыбу, а сам уехал на другое болото проверить нырёта. Место это знали только мы с ним. Когда бывали здесь, то траву никогда не мяли, и старались ходить разными путями. Здесь у нас были шалаш и помост, выходящий далеко в воду, чтобы можно было ловить на глубине. И вот я засел с двумя удочками, а он сел на мотоцикл и уехал. Обычно он отсутствовал минут тридцать, за это время я успевал наловить около шестидесяти рыб. И когда он ехал назад, то сигналил с другой стороны болота. Было хорошо слышно. Тогда я сматывал удочки, собирал всю рыбу и выходил на тропинку, а он как раз подъезжал. Но в тот раз что-то пошло не так. Я успел наловить почти сотню рыб, то есть прошёл почти час. Сигналов не было, а солнце уже село, и начало смеркаться. Я не знал, что делать. Вдруг раздался дикий вой, или крик, не знаю. Я до сих пор вспоминаю это с содроганием, А тогда натурально чуть в обморок не упал. Мне было-то лет двенадцать. И вот я сижу один на помосте, вокруг уже темно… и тут мне слышатся какие-то сигналы. Я быстро смотал удочки, отнёс их в шалаш, собрал всю рыбу и побежал на дорогу — чуть было не попал в омут, но обошлось. И вот я, запыхавшись, выхожу на тропку, а там никого. И через десять минут никого. Я стоял в полной темноте и не знал, что делать дальше.
— Какие у тебя были варианты?
— Можно было продолжать ждать. Никогда не бывало, чтобы дядя меня забыл. Но я не мог понять, почему он задержался и где он вообще. Можно было бросить всю рыбу и пешком идти в деревню. К середине ночи я бы вернулся. Может быть, он бы меня нагнал. Можно было вернуться к берегу и спрятаться в шалаше. Но тот вой…
— Да, что это был за вой?
— Откуда я знаю. Потом никто не мог мне объяснить. А знаете, что я сделал? Самое странное, бессмысленное — я поставил сумку с рыбой около берёзы и пошёл навстречу дяде. Я прошёл с километр и дошёл до развилки, но не знал, куда двигаться дальше. Тогда я повернулся и поплёлся назад к брошенной рыбе. И тут меня догнал дядя. Он ничего не сказал, ничего не спросил, я просто сел сзади него на мотоцикл, и мы поехали домой. И больше мы это происшествие никогда не обсуждали. Не знаю, что это было. Тут в округе очень много странностей.
Я согласно кивнул, вспомнив «то самое место в верховьях ручья».
Потихоньку мы доехали до дома тёти Кати. На улице было уже темно. Тётя Катя уже легла спать, оставив нам на ужин блины с мёдом. Мы с удовольствием поели, отец помыл посуду, и мы поехали домой.
Пока возвращались, я спросил:
— А куда ты дел рыбу?
— На дворе поставил чан, налил воды и выпустил туда.
— Наверняка дохлые будут.
— Они очень живучие. Но утром посмотрим. Дохлых котам отдадим, остальных будем использовать.
На следующий день прямо с утра мы поехали к тёте Кате. Отец вооружился острым ножом, надел фартук и сел на дворе над чаном. Сперва он повынимал дохлых рыб, которых, на моё удивление, было мало. Потом он вынимал плавающих рыб из чана, вспарывал им животы и вынимал внутренности. Смотреть на рыбьи внутренности было противно, и я ушел.