Из отеля, напуганные обстрелом, вываливают японские солдаты. Они так пьяны, что еле держатся на ногах, некоторые на ходу натягивают штаны. Шафто с омерзением бросает в их сторону гранату и дает деру, не оборачиваясь взглянуть на результат. Убивать японцев уже не доставляет ни малейшего удовольствия. Никакого ощущения сделанного дела. Нудная и опасная работа, которой не видно конца. Когда эти мудаки капитулируют? Они срамятся перед всем миром.
Он находит своих в парке Рисаля, под древней испанской стеной; ребята и остатки японских преследователей спорят за обладание бейсбольным ромбом. Момент и удачный и неудачный. Чуть раньше нипы в соседних кварталах услышали бы перестрелку, хлынули в парк и всех их перебили. Чуть позже тут была бы американская пехота. Однако сейчас парк Рисаля – в центре сумасшедшего городского боя, и всякая логика утрачена. Надо настоять на своем, а это Бобби Шафто умеет.
Одно на руку – артиллерия пока бьет по другим объектам. Шафто садится на корточки за кокосовой пальмой и прикидывает, как бы преодолеть двести ярдов абсолютно открытой местности до чертова бейсбольного ромба.
Он знает это поле: дядя Джек водил его сюда на игру. Слева и справа за линиями торчат деревянные трибуны, перед каждой – ров. Шафто знает войну и понимает, что в одном засели партизаны, в другом – нипы, и ни те, ни другие не могут высунуться, как солдаты времен Первой мировой в противоположных окопах. Под трибунами кое-какие помещения, в том числе буфет и туалеты. Сейчас и японцы, и партизаны пробираются через эти помещения, высматривая позицию, с которой можно стрелять в ров.
Со стороны левой трибуны в него летит японская граната, задевает крону пальмы, с треском рвет листья. Шафто пригибается за соседним деревом и не видит гранату. Она взрывается и сдирает материю, а также солидный кусок кожи, с руки и с ноги. Однако, как все японские гранаты, она паршиво сделана и не причиняет серьезного вреда. Шафто разворачивает и дает очередь в направлении, откуда прилетела граната, а сам тем временем пытается оценить обстановку.
Идея неудачная, потому что у него кончились патроны. Есть несколько в «кольте», и все. И одна граната. Он подумывает, не бросить ли ее на бейсбольное поле, но правая рука в плачевном состоянии. И потом – черт, поле слишком далеко! Даже здоровой рукой он бы туда не добросил. Может, один из трупов на траве, посередине между ним и трибуной, на самом деле не труп? Шафто подползает на животе и убеждается, что лежащие определенно мертвы.
Он начинает огибать открытое место по периметру, в обход основной базы, стараясь добраться до правой линии, за которой его товарищи. Хотелось бы зайти японцам в тыл, но этот нип с гранатой здорово его напугал. Где же он все-таки засел?
С краев поля теперь постреливают совсем редко. Противники поняли, что ситуация патовая, и берегут патроны. Шафто решается привстать. Он пробегает три шага, но тут дверь женского туалета открывается, выскакивает человек и размахивается, как Боб Феллер перед броском. Шафто стреляет из «кольта», проклятая отдача выбивает пистолет из раненой руки. Граната летит на него, точно в цель. Шафто падает на землю и тянется к «кольту». Граната ударяет в плечо и отскакивает на землю, шипя и крутясь. Но не взрывается.
Шафто поднимает голову. Нип стоит в дверях женского туалета, плечи жалобно обвисли. Шафто узнает его: только один нип мог так бросить гранату. Несколько мгновений он лежит, считая слоги по пальцам, потом вскакивает, складывает ладони рупором и орет:
Граната летит —
Аплодисменты пушек —
Бросок, что надо!
Гото Денго и Бобби Шафто запираются в женском сортире и выпивают по глотку портвейна из бутылки, которую Гото Денго спер в каком-то разграбленном магазине. Несколько мгновений оба приходят в себя. Гото Денго уже слегка пьян, тем больше восхищения вызывает его бросок.
– Я под завязку накачан амфетамином, – говорит Шафто. – Силы поддерживает, но ослабляет меткость.
– Я заметил! – говорит Гото Денго. От так отощал и осунулся, что похож не столько на себя, сколько на своего гипотетического недужного дядюшку.
Шафто делает вид, будто обиделся, и принимает стойку дзюдо. Гото Денго невесело смеется и отмахивается.
– Довольно драк, – говорит он.
Пуля влетает в окно женского туалета и выбивает кратер в фаянсовом унитазе.
– Нам надо составить план, – говорит Шафто.
– План: ты будешь жить, я умру, – отвечает Гото Денго.
– Ну тебя в жопу, – морщится Шафто. – Слушай, неужели вы, идиоты, до сих пор не поняли, что окружены?
– Поняли, – отвечает Гото Денго. – Мы давно это поняли.
– Так сдавайтесь, дураки гребаные! Выбросьте белый флаг и отправляйтесь по домам.
– Это не в японском обычае.
– Так придумайте на хрен другой обычай! Пораскиньте своими гребаными мозгами!
– Зачем ты здесь? – спрашивает Гото Денго, меняя тему. – Какое у тебя задание?
Шафто объясняет, что ищет сына. Гото Денго говорит, где женщины и дети: в церкви Святого Августина, в Интрамуросе.
– Слушай, – говорит Шафто. – Если мы вам сдадимся, вы нас убьете, верно?
– Да.
– Если вы нам сдадитесь, мы вас не убьем. Обещаю. Честное бойскаутское!
– Нам не важно, жить или умереть, – отвечает Гото Денго.
– Эй! Смени пластинку! – кричит Шафто. – Вам даже бои выигрывать не важно, да?
Гото Денго пристыженно отводит взгляд.
– Кто-нибудь из ваших допер, что психологические атаки с криками «банзай» НИ ХЕРА НЕ РАБОТАЮТ?!
– Все, кто это понял, погибли в атаках с криками «банзай», – говорит Гото Денго.
Словно в ответ из левого рва раздается «банзай», и нипы один за другим выбегают на поле. Шафто припадает к пулевому отверстию в стене и смотрит, как они бегут, выставив штыки. Передовой японец взбирается на холмик посреди ромба, как будто хочет водрузить там японский флаг, и получает пулю в лицо. Остальные один за другим падают под прицельными выстрелами. Партизаны не сильны в городском бою, но спокойно перебить бегущих в атаку нипов для них дело плевое. Один японец ухитрился доползти до первой базы, потом от его спины отлетают несколько фунтов мяса, и он затихает.
Шафто поворачивается и видит, что Гото Денго навел на него пистолет. Он решает пока не обращать внимания.
– Понял, о чем я?
– Я давно понял.
– Тогда почему ты жив? – Бобби спрашивает весело, но на Гото Денго вопрос производит ужасающее действие. Лицо сморщивается, он начинает плакать.
– Черт! – говорит Бобби. – Ты наставляешь на меня пушку и одновременно начинаешь реветь? Это нечестно. Хоть бы обругал, прежде чем убить.
Гото Денго поднимает револьвер к своему виску, однако Шафто это дело почуял за милю. Он неплохо изучил японцев и может угадать, когда их потянет на харакири. Он прыгает, как только дуло начинает двигаться вверх; когда оно касается виска, его палец уже между курком и ударником.
Гото Денго с рыданиями падает на пол. Бобби хочется его пнуть.
– Прекрати! – орет он. – Какая муха тебя укусила?
– Я пришел в Манилу, чтобы искупить свои проступки… вернуть утраченную честь! – бормочет Гото Денго. – Я мог бы это сделать. Сейчас бы я лежал на этом поле, а мой дух летел в Ясукуни. И тут ты! Ты разрушил мою сосредоточенность.
– Сосредоточься вот на чем, идиот! – кричит Шафто. – Мой сын в церкви по ту сторону стены, там же чертова уйма беспомощных женщин и детей. Если хочешь чего-то искупить, лучше помоги мне вывести их живыми.
Гото Денго впал в какой-то транс. Его лицо, дрожавшее минуту назад, застыло, как маска.
– Хотел бы я верить, как веришь ты, – говорит он. – Я умер, Бобби. Меня похоронили в каменной гробнице. Будь я христианином, я бы сейчас родился заново и стал новым человеком. А вместо этого я должен жить дальше и покоряться своей карме.
– Делов-то! Там во рву сидит падре. Он в пять секунд окрестит твою задницу. – Бобби Шафто проходит через туалет и распахивает дверь.
И застывает. В нескольких шагах от двери стоит человек. На нем старая, но чистая армейская форма без знаков отличия, если не считать пяти звезд на воротнике. Он сунул спичку в трубку из кукурузного початка и пытается ее раскурить, но, похоже, пожар вытянул из воздуха весь кислород. Человек со злостью бросает спичку, поднимает глаза и смотрит прямо на Шафто через лётные очки, придающие его лицу сходство с черепом.
– Шафто… Шафто! ШАФТО! – говорит он.
Бобби Шафто замирает по стойке «смирно». Даже будь он мертв, тело все равно бы вытянулось в силу некоего безусловного рефлекса.
– Сэр! Да, сэр!
Полсекунды генерал приводит мысли в порядок, потом говорит:
– Тебе было приказано отправиться в Консепсьон. Ты туда не явился. Твое командование не знало, что и думать. Оно из-за тебя извелось. А департамент флота стал просто невыносим, как только выяснилось, что ты работаешь на меня. Они утверждают, что ты знаешь какие-то военные тайны, поэтому не должен попадать в плен. Короче, твое местопребывание стало в последние несколько недель темой жаркого, нет, лихорадочного обсуждения. Многие полагали, что ты погиб или, хуже того, в плену. И всем этим докучали мне, как раз когда я планировал и осуществлял освобождение Филиппинских островов и совершенно не располагал временем для подобных досадных мелочей.
Артиллерийский снаряд со свистом рассекает воздух и взрывается на трибуне. Летят куски досок размером с лодочное весло. Один из них, как копье, втыкается между генералом и Бобби Шафто.
Генерал пользуется этим, чтобы перевести дыхание, потом продолжает, словно читая по бумаге:
– И вот, когда я менее всего ожидаю тебя увидеть, ты появляешься, во многих лигах от места, где должен быть, одетый не по форме, расхристанный, в обществе японского офицера, совместно с которым нарушил святость дамской уборной. Шафто, неужели у тебя нет ни малейших представлений о воинской чести? О приличиях? Не думаешь ли ты, что представителю Вооруженных сил США надлежит вести себя с большим достоинством?