– Перед тем как пить – взгляните!
Рэнди и Ави смотрят в свои чашки. На поверхности кофе странно поблескивает какая-то пенка.
– Золото, – объясняет Фурудененду. Оба Гото смеются. – В восьмидесятых, когда Япония купалась в богатстве, появилась мода: пить кофе с золотом. Теперь так не принято. Слишком нарочито. Но вы пейте.
Рэнди и Ави нервно отхлебывают. Золотая пыль липнет к языку, но кофе смывает ее и уносит в горло.
– Скажите, что вы думаете, – требует Гото Денго.
– Глупо, – говорит Рэнди.
– Да. – Гото Денго торжественно кивает. – Глупо. Тогда объясните, зачем вам надо выкапывать еще золото.
– Мы – предприниматели, – говорит Ави. – Мы делаем деньги. Золото стоит денег.
– Золото – труп богатства, – говорит Гото Денго.
– Не понимаю.
– Если хотите понять, взгляните в окно! – говорит патриарх и движением трости обводит полгорода. – Пятьдесят лет назад тут было пожарище. Теперь – огни! Понимаете? Правители Японии были дураки. Они забрали из Токио все золото и закопали его на Филиппинах! Потому что думали, будто Генерал его заберет. Но Генерал не стремился к золоту. Он знал, что настоящее богатство здесь, – старик указывает на свою голову, – в уме человека, и здесь, – он протягивает руки, – в его работе. Избавление от золота стало для Японии величайшим благом. Оно нас обогатило. Для Филиппин золото стало величайшей бедой. Оно их разорило.
– Так заберем его с Филиппин, – говорит Ави. – Дадим им шанс разбогатеть.
– А! Слышу здравую мысль, – отвечает Гото Денго. – Так вы достанете золото из-под земли и высыпете его в океан?
– Нет. – Ави издает нервный смешок.
Гото Денго поднимает брови:
– О, вы хотите попутно обогатиться?
Тут с Ави происходит то, чего Рэнди за все время их знакомства не только не видел, но и вообразить не мог: он свирепеет. Он не опрокидывает стол, не повышает голос. Однако его лицо становится багровым, на щеках ходят желваки, и он некоторое время тяжело дышит через нос. На обоих Гото это производит довольно сильное впечатление. Все молчат, вежливо дожидаясь, когда Ави остынет. Похоже, тот не в силах выдавить ни слова. Наконец он вынимает из кармана бумажник, роется там, находит черно-белую фотографию, вынимает ее из полиэтиленового кармашка и протягивает Гото Денго. Это довоенный семейный портрет – муж, жена и четверо детей, – снятый где-то в Центральной Европе.
– Мой двоюродный дед, – говорит Ави. – И его семья. Варшава, тридцать седьмой год. Его зубы там, на Филиппинах. Вы закопали зубы моего деда!
Гото Денго смотрит Ави в глаза, без гнева или обиды. Просто печально. Под этим взглядом Ави смягчается, выпускает воздух, отводит глаза.
– Понимаю, у вас, вероятно, не было выбора, – говорит Ави. – Но фактов не изменить. Я никогда не видел его и других родственников, погибших в Катастрофу. Я охотно высыплю все золото в океан, если вы поставите такое условие, просто чтобы похоронить их достойно. Однако на самом деле я хотел использовать его затем, чтобы такое больше не повторилось.
Гото Денго некоторое время размышляет, устремив застывший взгляд на ночной Токио. Потом снимает палку с края стола, упирает ее в пол и медленно встает. Он поворачивается к Ави, расправляет плечи и кланяется. Это самый низкий поклон, какой Рэнди видел в своей жизни. Потом старик выпрямляется и садится.
Напряжение разрядилось. Всем полегчало. Каждый чувствует себя выжатым, как лимон.
– Генерал Ин очень близок к тому, чтобы найти Голгофу, – произносит Рэнди, выдержав приличную паузу. – Или он, или мы.
– Тогда пусть это будем мы, – говорит Гото Денго.
Мир праху
Морпехи дали залп из винтовок, и эхо прокатилось по кладбищу, отскакивая от надгробий, как шарики для патинко[67]. Гото Денго наклоняется и запускает руку в кучу рыхлой земли. Приятное ощущение. Струйки песка сочатся между пальцами и стекают в отвороты по штанинам новенькой, с иголочки, американской военной формы. Он подходит к краю могилы и бросает землю на казенный гроб с телом Бобби Шафто. Крестится, глядя на запачканную крышку, затем с некоторым усилием поднимает глаза и устремляет взор на солнечный мир живых созданий. Если не считать нескольких травинок и москитов, первое, что он замечает живого, – две ноги в сандалиях, сделанных из автомобильной покрышки. Ноги принадлежат белому человеку в коричневом балахоне из грубой ткани, с капюшоном. Из одеяния выглядывает сверхъестественно странная седовласая, рыжебородая голова Еноха Роота. С тех пор как Гото Денго несет службу в Маниле, этот тип постоянно путается у него под ногами, пугая своим диким взглядом.
Они шагают вместе через быстро растущее кладбище.
– Вы что-то хотите мне сказать? – спрашивает Енох.
Гото Денго поворачивается и смотрит Рооту в глаза.
– А мне говорили, что исповедальня – совершенно тайное место.
– Так и есть, – говорит Енох.
– Так откуда вы знаете?
– Что я знаю?
– По-моему, церковные братья сообщили вам больше, чем следует.
– Выбросьте эту мысль из головы. Тайна исповеди не нарушена. Я не говорил со священником, который исповедовал вас, а если бы и говорил, он бы мне ничего не сказал.
– Тогда откуда вы знаете? – спрашивает Гото Денго.
– Есть несколько способов. Например, я знаю, что вы горняк. Инженер, проектирующий большие шахты под землей. Мне это рассказал наш общий друг, отец Фердинанд.
– Да.
– Японцам стоило огромного труда доставить вас сюда. Зачем же напрягаться, если бы не требовалось вырыть что-то очень глубокое и важное?
– Мало ли какие для этого могут быть резоны.
– Да, но лишь немногие из них разумны.
Какое-то время они идут молча; одеяние Роота колышется в такт шагам.
– Я знаю еще кое-что, – продолжает он. – Чуть южнее к одному священнику пришел человек и поведал, что напал на путешественника и отобрал у него мешочек с алмазами. Жертва скончалась от ран. Убийца раскаялся и принес алмазы в церковь.
– Жертва – филиппинец или китаец? – спрашивает Гото Денго.
Енох Роот холодно смотрит на него:
– Китайцы тут тоже замешаны?
Они идут дальше. Роот готов идти хоть через весь Лусон, лишь бы разговорить Гото Денго.
– К тому же у меня есть сведения из Европы, – говорит Роот. – Я знаю, что немцы прячут казну. Ни для кого не секрет, что, пока мы говорим, генерал Ямасита закапывает в горах награбленное на войне золото.
– Что вы хотите от меня? – спрашивает Гото Денго и внезапно разражается потоками слез. – В церковь меня привели слова.
– Слова?
– «Вот Иисус Христос, который берет на себя грехи мира», – говорит Гото Денго. – Енох Роот, никто лучше меня не знает, что такое грехи мира. Я погряз в грехах, плавал в них, тонул в них, горел в них. Я словно плыл в длинной пещере, наполненной черной холодной водой. Надо мной сиял свет, и я плыл к нему – только бы добраться до поверхности и глотнуть воздуха. Теперь я по-прежнему в грехе, но хотя бы могу дышать. Вот кто я сейчас.
Роот кивает и ждет.
– То, что я видел и делал, – ужасно. Мне нужно было очиститься. Поэтому я и пришел на исповедь. – Гото Денго глубоко, судорожно вздыхает. – Это была очень, очень долгая исповедь. Теперь все кончено. Иисус Христос взял мои грехи на себя – по крайней мере так обещал священник.
– Я рад, что вам помогло.
– А вы хотите, чтобы я снова вспоминал о них?
– Но есть и другие люди, – говорит Енох Роот.
Он останавливается, поворачивается и кивает. На вершине холма, по ту сторону от нескольких тысяч белых надгробий, заметны силуэты двух мужчин в штатском. Они выглядят европейцами; больше Гото Денго ничего не может о них сказать.
– Кто такие?
– Люди, которые тоже прошли через ад и вернулись. Люди, которые знают о золоте.
– Что вы хотите?
– Выкопать его.
Тошнота охватывает все тело, словно мокрая простыня.
– Им придется пробиваться сквозь тысячу свежих трупов. Там могила.
– Весь мир – могила, – говорит Роот. – Могилы можно перенести, тела перезахоронить. Достойно.
– А потом? Когда они получат золото?
– Мир истекает кровью. Ему нужны лекарства и бинты. Это стоит денег.
– Но ведь перед войной все это золото у мира было. И что произошло? – Гото Денго содрогается. – Богатство, заключенное в золоте, мертво. Оно гниет и смердит. Настоящее богатство создается каждый день людьми, что встают утром и идут на работу. Школами, где дети учат уроки и совершенствуют дух. Скажи тем людям, что жаждут богатства, пусть едут со мной в Японию после войны. Мы откроем дело и будем строить дома.
– Ты истинный японец, – горько отвечает Енох Роот. – Вас не переиначить.
– Пожалуйста, объясните, что вы имеете в виду.
– А как быть с теми, кто не может утром встать и пойти на работу, потому что у них нет ног? Со вдовами, у которых нет ни мужей, ни детей, которые заработают на жизнь? С детьми, которые не могут совершенствовать дух, потому что нет ни школ, ни учебников?
– Да хоть осыпьте их золотом. Оно все равно уйдет.
– Да, но часть его уйдет на бинты и книги.
На это Гото Денго нечего возразить, однако он выглядит скорее печальным и усталым, нежели переубежденным.
– Что вы хотите? Вы думаете, я должен отдать золото церкви?
Енох Роот слегка ошарашен, словно мысль никогда раньше не приходила ему в голову.
– Я думаю, это не худший вариант. У церкви двухтысячелетний опыт помощи бедным. Она не всегда бывала идеальной, но тоже строила больницы и школы.
Гото Денго качает головой:
– Я принадлежу к вашей церкви всего несколько недель и уже начал сомневаться. Для меня она – благо. Но дать ей столько золота… Не уверен, что это хорошая идея.
– Не ждите от меня слов в ее оправдание, – говорит Роот. – Меня лишили сана.
– Что же я должен делать?
– Возможно, отдать его на условиях.
– Каких?
– Можете оговорить, чтобы его использовали, например, только на образование.