– Мы должны знать, где этот момент, – произносит Главный. – Знать точно. Чтобы создать впечатление случайности.
– Да, – говорит Уотерхауз, – и это должна быть такая случайность, чтобы обмануть кого-нибудь вроде Рудольфа фон Хакльгебера.
– Именно его мы и имели в виду, – подхватывает профессор. – Доктора фон Хакльгебера, с прошлого года.
– Ой! – радостно восклицает Уотерхауз. – Руди защитился?
Поскольку Руди призвали назад в объятия Тысячелетнего рейха, Уотерхауз предполагал худшее: Руди в шинели, спит в сугробе где-нибудь под Ленинградом или вроде того. Однако, выходит, фашисты, способные ценить ум (если только этот ум – не еврейский), нашли ему кабинетную работу.
Наступает неловкое молчание. Кто-то из Других, пытаясь разрядить обстановку, шутит, что, если бы Руди догадались задержать в Нью-Джерси, не потребовалось бы вводить гриф секретности «Ультра-Мега». Никто не смеется, и Уотерхауз заключает, что дело обстоит именно так.
Ему показывают схему организации специального подразделения № 2701 ВВС Британии, куда включены все двадцать четыре человека в мире, допущенные к «Ультра-Мега». Верх украшают такие люди, как Уинстон Черчилль и Франклин Делано Рузвельт. Затем идут фамилии, которые кажутся Уотерхаузу смутно знакомыми: может быть, это как раз те, с кем он сейчас разговаривает. Под ними – некий Чаттан, молодой полковник британских ВВС, отличившийся (объясняют Уотерхаузу) в Битве за Британию.
На следующем уровне списка – Лоуренс Притчард Уотерхауз и две другие фамилии: капитан ВВС Британии и капитан МПФ США. Вбок отходит пунктирная линия к Алану Матисону Тьюрингу. В целом это, похоже, самое невероятное собрание людей, когда-либо возникавшее в недрах военной организации. В самом низу схемы располагаются две колонки по шесть фамилий, расположенные под капитанами британских ВВС и американской морской пехоты соответственно. Исполнительное крыло организации: как говорит один из сидящих в кабинете, «люди в забое», или, как поясняет Уотерхаузу единственный американец, «это там, где покрышка соприкасается с шоссе».
– Вопросы есть? – спрашивает Главный.
– Число выбрал Алан?
– Вы имеете в виду доктора Тьюринга?
– Да. Это он выбрал число две тысячи семьсот один?
Такие детали явно на несколько уровней ниже статуса людей в Бродвей-билдингс. Они удивлены и немного оскорблены, как будто Уотерхауз попросил их написать под диктовку.
– Возможно, – говорит Главный. – Почему вы спросили?
– Потому что, – отвечает Уотерхауз, – две тысячи семьсот один – это произведение двух простых чисел, тридцать семь и семьдесят три, которые, будучи записаны в десятичной системе, представляют собой, как вы легко можете видеть, взаимную перестановку цифр.
Все лица обращаются к ученому, который явно пристыжен.
– Это лучше исправить, потому что именно такие вещи может заметить Рудольф фон Хакльгебер. – Он встает, вынимает из кармана авторучку с золотым пером и переправляют 2701 на 2702.
Уотерхауз оглядывает собравшихся и приходит к выводу, что все довольны. Очевидно, именно таких салонных фокусов от него и ждут.
Коррехидор
В Манильской бухте нет четкой границы между водой и влажным воздухом, только голубовато-серая пелена. «Глория-IV» с полчаса осторожно маневрирует между стоящими на якоре грузовыми судами, потом набирает скорость и устремляется к середине залива. Дымка немного рассеивается, Рэнди хорошо видит по правому борту Батаан: черные горы, по большей части окутанные мглой и испещренные облачными грибами восходящих термальных потоков. Пляжей почти нет, красные склоны обрываются к воде. По мере того как катер огибает полуостров, берег становится положе, видны зеленые луга. На самом конце полуострова – два известняковых утеса, которые Рэнди помнит по кассете Ави. Однако взгляд его прикован к Коррехидору в нескольких милях от полуострова.
Америка Шафто, или Ами, как она предпочитает зваться, большую часть времени проводит вне каюты, оживленно разговаривает с филиппинцами и американцами или сидит по-турецки на палубе, перебирает карты и бумаги. Она надела ковбойскую соломенную шляпу от солнца. Рэнди не торопится подставлять себя прямым лучам: бродит по кондиционированной каюте, потягивает кофе, рассматривает фотографии на стенах.
Он наивно ожидал увидеть много снимков, на которых водолазы укладывают кабель. «Семпер марин сервисис» прокладывают много кабеля, и прокладывают хорошо, Рэнди наводил справки, прежде чем заключить контракт. Однако, видимо, здесь не считают, что такую работу интересно снимать. На большей части фотографий – поиск затонувших сокровищ: ныряльщики, широко улыбаясь, демонстрируют облепленные ракушками вазы, словно хоккеисты – Кубок Стэнли.
Коррехидор с этого расстояния – выступающая из воды чечевица джунглей с тянущимся в одну сторону шельфом. Рэнди видел карты и знает, что на самом деле остров имеет форму сперматозоида. То, что отсюда кажется шельфом, на самом деле – хвост, который извивается к востоку, как будто сперматозоид хочет выплыть из Манильского залива, чтобы оплодотворить Азию.
Пробегает Ами, распахивает дверь каюты.
– Идемте в рубку, – говорит она, – посмотрите.
Рэнди идет за ней.
– Кто это на большинстве фотографий? – спрашивает он.
– В шрамах, с «ежиком»?
– Да.
– Мой отец. Дуг.
– Дуглас Макартур Шафто? – спрашивает Рэнди. Он видел это имя на контракте с «Семпер марин».
– Он самый.
– Бывший «Морской котик»?
– Ага. Только он не любит, когда так говорят. Уж очень заезженно.
– Почему его имя и фамилия кажутся мне знакомыми?
Ами вздыхает:
– Он получил свои пятнадцать минут славы в тысяча девятьсот семьдесят пятом.
– Не могу вспомнить.
– Комстока знаете?
– Генерального прокурора Пола Комстока? Врага криптографии?
– Я про его отца, Эрла Комстока.
– Идеолога холодной войны? Организатора войны во Вьетнаме?
– Никогда не слышала, чтобы его так называли, но да, мы говорим об одном человеке. Может быть, вы помните, что в тысяча девятьсот семьдесят пятом Эрл Комсток выпал, или был вытолкнут, из горнолыжного подъемника в Колорадо и сломал руку.
– Ах да. Вроде вспоминается.
– Отец… – Ами кивает на одну из фотографий, – был на соседнем сиденье.
– Случайно или…
– Чисто случайно. Не преднамеренно.
– Это с какой стороны посмотреть, – говорит Рэнди. – Если Эрл Комсток часто катался на лыжах, довольно велика вероятность, что рано или поздно он оказался бы в пятидесяти футах над землей рядом с ветераном Вьетнамской войны.
– Без разницы. Я просто хочу сказать, что мне неохота об этом говорить.
– Я с ним познакомлюсь? – спрашивает Рэнди, глядя на фотографию.
Ами закусывает губу и смотрит на горизонт.
– В девяноста процентах случаев его присутствие на борту означает, что происходит нечто необычное. – Она открывает люк и, придерживая крышку, показывает Рэнди на высокие ступеньки.
– А остальные десять?
– Ему скучно, или он поссорился с подружкой.
Рулевой «Глории» занят своим делом и не обращает на них внимания, что Рэнди воспринимает как знак профессионализма. В рубке множество самодельных столов из толстой фанеры или старых дверей, все свободное место занято электроникой: здесь есть факс, машинка поменьше, выдающая сводки погоды, три компьютера, спутниковый телефон, несколько GSM-телефонов на базах для подзарядки, эхолот и другие гидроакустические приборы. Ами подводит Рэнди к большому экрану, на котором что-то вроде черно-белого фото гористой местности.
– Локатор бокового обзора, – объясняет она. – Незаменимая вещь для такого рода работы. Показывает, что на дне.
Ами смотрит на одном из компьютеров текущие координаты и что-то быстро прикидывает в уме.
– Эрнесто, пять градусов вправо, пожалуйста.
– Есть, мэм, – говорит Эрнесто и поворачивает на пять градусов вправо.
– Что вы ищете?
– Бесплатное приложение, – объясняет Ами. – Маленький бонус для наших клиентов – экскурсия с показом достопримечательностей. Видите? Вот. – Она мизинцем показывает что-то, секунду назад возникшее на экране.
Рэнди нагибается и всматривается. Явно антропогенное образование: мешанина прямых углов и прямых линий.
– Похоже на груду обломков.
– Так и есть, – отвечает Ами. – Когда-то это была значительная часть филиппинского национального достояния.
– Что?!
– Во время войны, – говорит Ами, – после Пёрл-Харбора, но до того, как японцы заняли Манилу, правительство опустошило казну. Все золото и серебро упаковали в ящики и вывезли на Коррехидор – якобы для сохранности.
– Что значит «якобы»?
Ами пожимает плечами:
– Это Филиппины. У меня такое чувство, что определенная часть ушла на сторону. Однако много серебра оказалось здесь. – Она выпрямляется и кивает на Коррехидор за окном. – Тогда считалось, что Коррехидор неприступен.
– Когда примерно?
– В декабре сорок первого – январе сорок второго. Так или иначе, скоро стало ясно, что Коррехидор падет. В начале февраля одна подводная лодка забрала золото, вторая – людей, которых нельзя было оставлять неприятелю, вроде дешифровщиков. На серебро подлодок не хватило. Макартур оставил Филиппины в марте. Ящики с серебром выносили ночью и бросали в море.
– Вы меня подкалываете?
– Лучше утопить, чем оставить японцам, правда?
– Да, наверное.
– Японцы подняли довольно много серебра. Они взяли в плен американских водолазов на Батаане и Коррехидоре и заставили их работать. Однако пленные ухитрялись припрятать часть серебра и передать филиппинцам, которые тайком доставляли его в Манилу. Серебра было столько, что оно совершенно подорвало японские оккупационные деньги.
– Так что мы видим сейчас?
– Остатки ящиков, развалившихся от удара о дно, – говорит Ами.
– А после войны серебро еще оставалось?
– Конечно, – легко отвечает Ами. – Бо́льшую часть сбросили сюда, и его подняли водолазы, но что-то вывалили в других местах. Одно такое место отец нашел в семидесятых.