– Верно.
– Значит, теперь он считает, что мы его сообщники и поможем скрыть от Дантиста и Болоболо существование подводного клада.
– Если не поставим их в известность прямо сейчас.
– В таком случае мы предаем Дуга Шафто, – говорит Ави.
– Всаживаем нож в спину бывшему «морскому котику», прошедшему Вьетнам. И не забудь его друзей-вояк по всему миру, – добавляет Рэнди.
– Черт, Рэнди! Я думал огорошить тебя рассказом про ППХ.
– Огорошил.
– А ты вываливаешь на меня такое!..
– Жизнь полна приключений, – изрекает Рэнди.
Ави задумывается:
– Короче, я так понимаю, вопрос сводится к тому, кого мы предпочитаем иметь на своей стороне в салунной перестрелке.
– Ответ может быть один: Дугласа Макартура Шафто, – говорит Рэнди. – Но это не значит, что мы выйдем из салуна живыми.
Morphiumsüchtig
Его затолкали в узкий промежуток между легким и прочным корпусами немецкой подводной лодки; ледяная вода бьет, как из брандспойта, тело колотит малярийная дрожь: кости трещат, суставы леденеют, мышцы сводит. Он зажат двумя неровными стальными поверхностями, изогнутыми так, как человек изогнуться не может; любое движение вызывает резкую боль. Кожа начинает обрастать ракушками – они вроде вшей, только крупнее и глубже вгрызаются. Кое-как удается глотнуть воздуха, ровно столько, чтобы не задохнуться и по-настоящему осознать, до чего все хреново. Шафто слишком долго дышал соленой морской водой: в горле саднит, в легких завелся планктон и жрет их изнутри. Он молотит по прочному корпусу, звука нет. Оттуда веет теплом и жаром, хочется внутрь, согреться. Наконец, по какой-то логике сна, удается отыскать люк. Течение подхватывает Шафто, выносит во влажный космос, подводная лодка с шипением уплывает. Нет ни низа, ни верха. Что-то бьет его по голове. Несколько черных цилиндров неумолимо движутся в воде, оставляя параллельные кометные следы пузырей. Глубинные бомбы.
Шафто просыпается и понимает, что его тело требует морфия. В первые мгновения он уверен, что снова в Окленде. Над койкой стоит лейтенант Рейган, готовится продолжить интервью.
– Добрый вечер, сержант Шафто, – говорит Рейган, почему-то с сильным немецким акцентом.
Ну и шутники же эти актеры! Шафто чувствует запах мяса и другие, менее приятные запахи. Что-то тяжелое, но не совсем твердое, ударяет его по лицу. Отходит. Ударяет снова.
– Ваш товарищ – morphiumsüchtig? – спрашивает Бек.
Енох Роот слегка ошарашен; они на лодке всего восемь часов.
– Он что, буянит?
– Он в полубессознательном состоянии, – говорит Бек. – Кроме всего прочего, рассказывает об исполинских ящерицах.
– Для него это нормально, – с облегчением отвечает Роот. – Почему вы решили, что он morphiumsüchtig?
– По флакону с морфием и шприцу, которые нашли у него в кармане, – говорит Бек с каменной тевтонской иронией, – и по исколотой руке.
Роот думает, что лодка – как туннель, пробуренный в морской воде и тесно заставленный оборудованием. Каюта (если это можно так назвать) – самое большое открытое пространство, которое Роот на ней пока видел. Здесь почти что можно вытянуть руку, никого не задев и не повернув ненароком штурвал или рубильник. Есть даже деревянная мебель и кожаная занавеска, отделяющая каюту от коридора. В первый миг он принял ее за какую-то каптерку, но, оглядевшись, понимает, что это лучшее место на лодке: личная каюта капитана. Догадка подтверждается, когда Бек отпирает ящик и достает бутылку арманьяка.
– У завоевателей Франции есть свои привилегии, – говорит Бек.
– Да, – замечает Роот, – пограбить вы, ребята, умеете.
Лейтенант Рейган вернулся, тычет в Шафто стетоскопом, который предварительно, похоже, выдержали в жидком азоте. «Кашляй, кашляй, кашляй!» – твердит он. Наконец убирает инструмент.
Что-то мешается в ногах. Шафто хочет приподняться на локте и впечатывается мордой в раскаленную трубу. Придя в себя, осторожно приподнимает голову и видит, бля, целую скобяную лавку. Эти гады заковали его в кандалы!
Он укладывается обратно и получает в рожу болтающимся окороком. Сверху небосвод из труб и кабелей. Где он видел такое раньше? На рифе возле Йглма, вот где. Только эта лодка освещена, не тонет, и на ней полно немцев. Немцы спокойны и неторопливы. Никто из них не истекает кровью, не кричит. Черт! Лодка кренится, и гигантская кровяная колбаса лупит его в живот.
Он оглядывается, пробует сориентироваться. Кроме висящего мяса, почти ничего не видно. Каюта – шестифутовый отсек, узкий проход посередине зажат койками. На противоположной – грязный парусиновый мешок.
К черту все. Где ящичек с малиновыми пузырьками?
– Забавно читать радиограммы из Шарлоттенбурга, – говорит Бек, переводя разговор на расшифровки, которые разложены по столу. – Можно подумать, их писал этот еврей Кафка.
– Почему?
– Похоже, там не верят, что мы вернемся живыми.
– Что навело вас на эту мысль? – спрашивает Роот, стараясь не слишком явно наслаждаться арманьяком. Когда подносишь бокал к носу и вдыхаешь, аромат почти заглушает запахи мочи, блевоты, тухлятины и дизтоплива, которыми лодка пропитана на молекулярном уровне.
– Нас торопят с информацией о пленных. Вы их сильно заинтересовали, – говорит Бек.
– Другими словами, – осторожно произносит Роот, – от вас требуют, чтобы вы допросили нас прямо сейчас.
– Верно.
– И послали результаты по радио?
– Да, – кивает Бек. – Однако на самом деле мне надо думать о том, как выжить. Скоро взойдет солнце, и нам придется туго. Вспомните: перед тем как я вас потопил, ваш корабль передал координаты. Сейчас нас ищут все корабли и самолеты союзников.
– То есть если я не стану запираться, – говорит Роот, – вы сможете скорее заняться нашим спасением.
Бек пытается сдержать улыбку. Его тактика была грубой и очевидной с самого начала, и Роот ее уже разгадал. Вся эта история с допросом смущает Бека куда больше, чем Роота.
– Предположим, я скажу вам все, что знаю, – говорит Роот. – Чтобы послать это в Шарлоттенбург, вам придется вести передачу в надводном положении несколько часов кряду. Пеленгаторы засекут вас в первые несколько секунд, и все эсминцы и бомбардировщики в радиусе тысячи миль устремятся к вам.
– К нам, – поправляет Бек.
– Верно. Значит, если я и впрямь хочу остаться в живых, мне лучше придержать язык, – говорит Роот.
– Ты это ищешь? – спрашивает немец со стетоскопом. Шафто знает, что он не настоящий врач, а просто тип, которому доверили аптечку. Так или иначе, в руках у него оно. Оно самое.
– Дай! – Шафто слабо тянется к пузырьку. – Это мое!
– Вообще-то, это мое, – поправляет медик. – Твое у капитана в каюте. Но я могу поделиться с тобой своим, если будешь отвечать на вопросы.
– Иди в жопу, – говорит Шафто.
– Отлично. Отложим на потом.
Медик кладет полный шприц с морфием на противоположную койку, так что Шафто может его видеть между двумя копчеными колбасами, но не может взять. И уходит.
– Почему у сержанта Шафто был при себе немецкий пузырек с морфием и немецкий шприц?
Бек изо всех сил старается вести якобы разговор, а не допрос, однако напряжение явно чрезмерно, и губы сами складываются в улыбку. Это улыбка побитого пса. Рооту становится немного не по себе, поскольку от Бека зависит, чтобы все на лодке остались живы.
– Для меня это новость, – признает Роот.
– Морфий строго контролируется, – продолжает Бек. – На каждом пузырьке есть номер. Мы сообщили номер пузырька в Шарлоттенбург, и там скоро узнают, откуда он взялся. Хотя нам могут не сказать.
– Отлично. Это на время их отвлечет. Почему бы вам не вернуться к управлению лодкой? – советует Роот.
– Сейчас затишье перед бурей, – говорит Бек, – и делать мне особенно нечего. Вот я и пытаюсь удовлетворить свое любопытство.
– Нам капец, да? – спрашивает немецкий голос.
– М-м? – отзывается Шафто.
– Я сказал, нам капец! Вы взломали «Энигму»!
– Какую «Энигму»?
– Не прикидывайся дурачком, – говорит немец.
У Шафто мурашки бегут по коже. Именно так в его представлении должен вести себя немец, прежде чем начать пытки.
Шафто делает вялое, придурковатое лицо, как всегда когда хочет позлить офицера, и перекатывается на бок, насколько это возможно при скованных ногах. Он ожидает увидеть эсэсовца с орлиным носом, в черной форме, перчатках и сапогах, с черепом на нашивках, с хлыстом и, быть может, тисками для больших пальцев.
Однако рядом ровным счетом никого. Черт! Опять галлюцинация.
Тут холщовый мешок на противоположной койке шевелится. Шафто моргает и видит торчащую с одной стороны голову: светловолосую, с преждевременной лысиной, бледно-зелеными кошачьими глазами и неожиданно черной бородой. На человеке не совсем мешок, а скорее длинная холщовая куртка. Он обнимает себя руками.
– Ладно, – бормочет сосед. – Я просто пытаюсь завести разговор. – Поворачивает голову и чешет нос о подушку. – Можешь рассказывать мне любые секреты. Понимаешь, я уже сказал Деницу, что «Энигма» – говно. И ничего не изменилось. Только вот новое пальто получил. – Он поворачивается на бок и показывает Шафто спину. Рукава одежды зашиты и связаны за спиной. – Это удобнее, чем ты думаешь. Первые день или два.
Помощник отодвигает кожаную занавеску, виновато кивает и вручает Беку свежую расшифровку. Бек читает, поднимает брови и устало хлопает глазами. Кладет листок на стол, пятнадцать секунд смотрит в стену. Снова берет и читает еще раз, внимательно.
– Здесь сказано, чтобы я не задавал вам больше вопросов.
– Что?!
– Ни при каких обстоятельствах, – говорит Бек, – я не должен извлекать из вас новую информацию.