Говорили, что у Глории здоровый мальчик — живет в Малате на попечении родственниц, пока мать воюет в горах.
Говорили, что Глория стала полевой медсестрой, партизанской Флоренс Найтингейл.
Говорили, что она работает связной, бесстрашно носит через японские КПП тайные вести и контрабанду.
Шафто в недоумении. Связная она или медсестра? Может, ее с кем-то путают? А может, она и то и другое — контрабандой носит медикаменты через японские посты?
Чем дальше на юг, тем правдоподобнее звучат рассказы. Одни и те же истории повторяются снова и снова, отличаясь только в деталях. Человек пять твердо убеждены, что Глория в горах над Каламбой, работает связной в отряде хукбалахап.
Рождество Бобби встречает в рыбачьей лачуге на берегу большого озера, Лагуна-де-Бай. Вся местность кишит москитами. Его снова настигает малярия. Две недели в горячечном бреду один кошмар о Глории сменяет другой.
Слегка оклемавшись, Бобби на лодке переправляется в прибрежный городок Каламба. Черные вулканические конусы, подступившие совсем близко, выглядят обнадеживающе — прохладные и безмятежные, они в точности как те горы, откуда Бобби ведет свой род. Согласно семейному преданию, первые Шафто попали в Америку по кабальному контракту; обливаясь потом на табачных и хлопковых полях, они с тоской смотрели на прохладные горы и, получив свободу, сразу перебрались туда. Точно так же Бобби стремится в Лусонские горы — из малярийных низин к Глории. Путешествие почти окончено.
Однако он застревает в Каламбе и вынужден прятаться в лодочном сарае. Японские десантные войска собирают силы для какой-то большой операции, а партизаны не дают им покоя. Японцы сатанеют и усиливают карательные меры.
Наконец местный партизанский вожак отправляет к Шафто эмиссара. Тот выслушивает его историю и уходит, а через несколько дней возвращается с двумя хорошими вестями: американцы высадились в заливе Лингаен; Глория жива. Она у партизан всего в нескольких милях отсюда.
— Помоги мне выбраться из города, — молит Шафто. — Переправь в лодке через озеро, дальше я пойду сам.
— Куда? — прикидывается дурачком эмиссар.
— В горы! К хукбалахап!
— Ты не дойдешь. Там везде минные поля. Партизаны очень осторожны.
— Но…
— Почему бы тебе не отправиться в другую сторону? В Манилу?
— Зачем?
— Там твой сын. И там ты нужнее. Скоро в Маниле будут серьезные бои.
— Ладно, — говорит Бобби, — отправлюсь Манилу. Но прежде я хочу увидать Глорию.
— А… — До эмиссара наконец доходит. — Ты говоришь, что хочешь увидать Глорию.
— Не просто говорю. Я действительно хочу ее увидать.
Эмиссар выпускает облачко табачного дыма и мотает головой.
— Нет, — спокойно говорит он.
— Что такое?
— Нет, не хочешь.
— С чего ты взял? У тебя мозги не в порядке?
Лицо у эмиссара каменеет.
— Ладно, — говорит он наконец. — Я спрошу. Может, Глория придет с тобой повидаться.
— Это безумие. Слишком опасно.
Эмиссар смеется.
— Ты не понимаешь. Ты — белый человек в провинциальном филиппинском городке, где хозяйничают голодные, озверевшие японцы. Тебе нельзя высовывать нос. Нельзя. А Глория, напротив, может ходить свободно.
— Ты говорил, людей обыскивают на каждом посту.
— Глорию не тронут.
— А разве японцы не… не обижают женщин?
— А. Ты боишься, что Глорию изнасилуют… — Эмиссар снова глубоко затягивается. — Уверяю тебя, этого не случится. — Он встает, явно утомленный разговором, и заканчивает: — Жди здесь. Копи силы для битвы за Манилу.
И уходит, оставив Шафто изводиться еще сильнее.
Через два дня владелец лодочного сарая будит Шафто задолго до рассвета. Он почти не говорит по-английски и жестами зовет его в лодку, потом на веслах отправляется к песчаной косе примерно в полумиле дальше вдоль берега.
Первые лучи солнца пробиваются из-за края озера, подсвечивая огромные, с целые планеты, кучевые облака. Впечатление, будто самое большое в мире нефтехранилище взорвалось в небо, расчерченное на огромные трапеции следами американских патрульных самолетов.
Глория прогуливается по косе. Лицо закрыто шелковым платком, но фигуру Бобби узнал бы где угодно. Она расхаживает туда-сюда по самой кромке воды, теплые волны накатывают на босые ступни. Рассвет совершенно ее заворожил, она любуется небом, старательно держась спиной к Шафто. Вот кокетка. У Шафто встает со страшной, нечеловеческой силой. Он похлопывает по задним карманам, убеждаясь, что не забыл презервативы «Я ВЕРНУСЬ». Трудно будет трахнуться на косе при этом старом сморчке, но может, за деньги он согласится часок где-нибудь погулять.
Старик постоянно оглядывается через плечо, прикидывая расстояние до косы. Примерно на расстоянии броска камня он останавливается и поднимает весла над водой. Лодка по инерции проплывает несколько ярдов и останавливается.
— Чего тебе надо? — Шафто подавляет вздох. — Денег? — Он трет пальцы. — Вот это?
Однако старик просто смотрит ему в лицо с каменным выражением, которое Шафто сотни раз видел в бою. Потом, дождавшись, когда Бобби заткнется, движением головы указывает на Глорию.
Она как раз обернулась к лодке. Культяпками, замотанными, как у мумии, Глория поднимает платок, показывая лицо.
Вернее, то, что было лицом. Теперь это череп.
Бобби судорожно набирает воздух и издает крик, который, вероятно, слышно в центре Манилы.
Старик беспокойно оглядывается на город, потом встает, загораживая Глорию. Шафто как раз набирает в грудь воздух, но вскрикнуть не успевает, потому что старик с размаху бьет его веслом по башке.
Первоисточник
Солнце рухнуло на Малайский полуостров в нескольких сотнях километров к западу, раскололось и расплескало свое термоядерное топливо на полгоризонта. Малиновые и розовые облака выбросило из атмосферы и разметало по космосу. Гора, в которой заключена Крипта, — кусок угля на фоне красочной декорации.
Рэнди злится, потому что закат мешает ему разглядеть участок. Впрочем, шрам в джунглях уже почти затянулся, во всяком случае, голая, цвета губной помады, глина покрылась какой-то зеленью. У входа еще сияют неестественным светом ртутных ламп несколько контейнеров «ГОТО ИНЖИНИРИНГ», но большая их часть переместилась в Крипту или вывезена в Японию. По серпантину ползут огни исполинского самосвала, наверное, с дробленой породой для очередного искусственного полуострова.
Рэнди сидит в передней части самолета и видит в иллюминатор новую посадочную полосу, частично проложенную на насыпи из такого же материала. Высотные дома — как черточки зеленовато-голубого света по обе стороны самолета, в них замерли черные фигурки: мужчина зажал телефонную трубку между плечом и ухом, женщина в юбке прижимает к груди стопку книг, думая о чем-то далеком. Самолет заходит на посадку, иллюминатор темнеет, синеет, и вот уже Рэнди смотрит на море Сулу: в сумерках, под парусами, похожими на воздушных змеев, возвращаются с промысла морские бродяги баджао, их лодки обвешаны выпотрошенными скатами, свежие акульи плавники полощутся, как флаги. Недавно все это было для него неимоверной экзотикой, сейчас ближе и роднее, чем Калифорния.
Для пассажиров султанского класса все происходит в темпе ускоренной съемки. Самолет садится, красивая девушка возвращает билет, и вы можете выходить. У самолетов азиатских авиалиний, вероятно, есть в хвосте мусоропровод, из которого стюардесс по достижении двадцати восьми лет выбрасывают в стратосферу.
Пассажиров султанского класса обычно кто-то встречает. Рэнди встречает Джон Кантрелл, по-прежнему с хвостом на затылке, однако чисто выбритый — видимо, жара действует на всех. Он даже выбрил шею сзади — хороший способ сбросить несколько лишних кВт-час. Кантрелл пожимает Рэнди руку и в то же время неловко похлопывает его по спине.
— Рад тебя видеть, — говорит Рэнди.
— А я тебя, — отвечает Кантрелл, и оба смущаются.
— Кто где?
— Мы с тобой — в аэропорту. Ави на время переехал в отель в Сан-Франциско.
— Отлично. Думаю, ему небезопасно оставаться дома одному.
Кантрелл, видимо, такого не ожидал.
— А что? Были угрозы?
— Я не слышал. Просто в дело втянуты довольно мрачные личности.
— Ясно. Ави надо беречь. Берил летит в Сан-Франциско из Амстердама — наверное, уже долетела.
— Я слышал, она в Европе. Зачем?
— Всякие странные правительственные заморочки. После расскажу.
— А где Эб?
— На неделю засел в Крипту со своей командой, не спит, не ест, пожарным порядком заканчивает систему биометрической идентификации. Мы его не трогаем. Том мотается между своим домом и Криптой, проводит все новые садистские испытания ее внутренней сети. Проверяет нижнюю границу надежности. Туда мы и едем.
— На нижнюю границу надежности?
— Нет! Прости. К нему в дом. — Кантрелл мотает головой. — Это… ну, это не тот дом, какой бы я построил себе.
— Интересно взглянуть.
— Паранойя Тома слегка выходит за рамки нормальности.
— Кстати… — Рэнди осекается. Он хотел рассказать Кантреллу про понтифика, но они идут мимо халяльной[61] пончиковой, и народ смотрит в их сторону. А может, кто-то и слушает. — После расскажу.
Кантрелл смотрит ошарашенно, потом ухмыляется, сочтя это удачной шуткой.
— У нас есть машина? — спрашивает Рэнди.
— Я взял у Тома его «хамви». Не какой-нибудь гражданский, настоящая военная модель.
— Класс. И пулемет сзади?
— Том наводил справки — здесь бы ему дали лицензию, да жена уперлась, и ни в какую. Говорит, автоматы я терплю, но пулемета у нас в хозяйстве не будет.
— А твои ощущения? Ты как относишься к огнестрельному оружию?
— Оно у меня есть, и я умею им владеть, как тебе известно, — отвечает Кантрелл.
Они пробираются между магазинчиками дьюти-фри, похожими скорее на целый торговый центр. Рэнди не может себе представить, кто покупает все эти бутыли с ликером и дорогущие кожаные ремни. На каких разудалых прожигателей жизни рассчитан подбор товара?