ило семь человек. Семь? Да, кроме этого мальчишки есть еще четверо детей. Двое младше него, еще двое лишь немногим старше. А вот и сам… дом. Это строение я назвал домом только с огромным трудом. У меня даже в голове не укладывалось, как можно жить в такой тесноте, в таких непереносимых условиях. Лично я смог бы здесь жить, только основательно поработав над собственным организмом. Но ведь в это время люди не умели управлять им. Как же тут жили?
Мальчишка юркнул вдоль стены и улегся на циновку.
– Ты где шлялся? – Из одного угла приподнялся мужчина с мутным взглядом. – Сколько принес?
Я почувствовал испуг мальчишки, переходящий в ужас. Весь трясясь, он протянул руку с лежащими на ладонях монетами. Мужчина приподнялся, сгреб деньги. Пересчитал. И, словно молния, меня пронзила вспышка его ярости.
– И это все?!! Это все, что ты заработал?!!! Я корячусь, кормлю вас, а ты!.. – Человек даже задохнулся от ярости. И вдруг ударил мальчика. Ударил наотмашь, совершенно не сдерживая силы. Неизвестно, кто громче закричал: я или мальчишка, которого ударили. Моя щека от удара горела ничуть не меньше, чем если бы ударили напрямую. Никогда и никто в жизни ни разу не ударил меня. Чтобы отец поднял на меня руку? Да такое даже в кошмарном сне мне привидеться не могло. У меня не укладывалось в голове, что кого-то можно бить с такой яростью. И от этого становилось гораздо страшнее. Я мог бы сейчас стереть это воспоминание из кристалла, защититься от ударов, заблокировать боль… я многое мог сделать. Многое, но только дергался от ударов, глотая слезы. Мальчика вышвырнули из дома.
– И не возвращайся, пока не заработаешь!
Страх и безнадежность. Тоска. И никакого просвета в этой жизни. Мне же приходилось гораздо хуже. Пусть этому мальчику всего лет восемь, но он уже привык к такому. Уже знал, что может ждать его дома. Для меня же все случившееся оказалось совершенно неожиданным. Привык? Это слово вызвало еще больший ужас. Как можно привыкнуть к такому? Почему никто не вмешается? Почему?!
А некому, пришел ответ.
Похоже, в результате этой встряски я настолько слился с эмообразом этого ребенка, что почти превратился в него.
Борьба страхов. Страх наказания. Страх перед отцом победил. Страх? Перед отцом? Только на мгновение я представил, как боюсь возвращаться домой, прижимаясь в лесу за деревом. И остаться нельзя, и идти не хочется. Меня затошнило. Как во сне, я двигался по жизни за этим ребенком. За ребенком, который научился владеть ножом раньше, чем читать и писать. Чья жизнь с раннего детства стала борьбой за существование. Чье детство прошло не в играх, а в драках, где доказывалось право на существование, и призом была жизнь. Уже подросший мальчишка дрался с отцом, защищая от побоев мать и младших братьев и сестер. Старший погиб в уличной драке, еще один попал в тюрьму. Старшая сестра умерла от воспаления легких, потому что не хватало денег на лекарства. Тогда этот уже подросший мальчик совершил свое первое убийство, пырнув ножом богато одетого человека. На добытые таким образом деньги он купил лекарства, но уже поздно…
Будучи почти взрослым, избил отца до полусмерти и ушел из дома, примкнув к одной из уличных банд. В жизнь вышел настоящий хищник, не боящийся ни черта, ни дьявола. Стычки с другими бандами, грабежи, убийства… Казалось бы, от этого зрелища меня должно выворачивать всего. Но я видел его жизнь. И все это время задавал себе один вопрос: живи я жизнью этого ребенка, сумел бы стать лучше? Какое же я тогда имею право осуждать его? Имею ли? Этот вопрос оказался настолько мучителен, что все творимые им мерзости как-то не задевали моего сознания, скользя где-то по краю.
Разгром банды и первый арест. Избиение в участке. За моим… врагом… числилось много грехов, однако судили его за то, в чем он был невиновен. А потом началась война, и уже взрослый парень совершает побег, убив охранников. Примыкает к отряду революционеров, быстро понимает, что на идеях деньги делают только вожди. Сбежав из отряда, становится наемником, воюющим за тех, кто больше платит. Такие отряды процветают на войнах. И многие из наемников делали все, чтобы войны не затухали. В некоторых рейдах участвовал и мой противник.
Развлечение. Для таких людей рейды, и правда, развлечение. Что могут противопоставить им ополченцы, не знающие, с какой стороны за оружие браться? Очередной рейд, и мы стоим напротив друг друга. Я снова в образе старика. Передо мной… кто? Я глядел на этого молодого парня. По лицу катились непрошеные слезы. Я не замечал их. Кто он, стоявший напротив меня? Мы могли бы подружиться, если бы встретились раньше. Мы могли бы стать друзьями, сложись все иначе. Но я вырос в другом месте и в другое время. Окажись я в его деревне, возможно, сумел бы вырвать его из той жестокой среды. Научить добру и справедливости. Да не надо было его учить. Он защищал своих братьев, когда на них нападали. Он по-своему, как умел, пытался помочь умирающей сестре. Только не дано нам встретиться. Все сложилось так и не иначе.
– Мой брат, – прошептал я. Да! Мой брат! Мой друг! Мы вместе многое пережили. Ненавидеть его я уже не мог, слишком ярко стояла передо мной его жизнь, которую прожил вместе с ним. Я страдал и ненавидел вместе. Любил и убивал вместе. Почему мы не встретились раньше? Почему? Нет ответа. А теперь мы враги. Я могу прогнать тебя. Могу показать свою силу. Ты уйдешь. Ты хищник и понимаешь, когда надо отступать. Но потом ты вернешься. Не сюда, так в другую деревню. А как вы умеете развлекаться, я уже видел. Прости, что вынужден это сделать, однако я тебя знаю. Тебя уже не изменить. Ты такой, какой есть. Возможно, сложись все по-другому, это ты сейчас стоял бы на моем месте, а я на твоем. И ты принимал бы это решение. Наверное, так было бы проще для нас обоих. Жаль, изменить мы ничего не можем. Не можем…
Парень напротив недоуменно прислушался. Потом начал медленно поднимать автомат. Хотя медленно только для меня – настолько я замедлил воспроизведение записи кристалла.
– Прости! – прошептал я и нанес удар. Один мысленный удар в мозг. Не по записи кристалла, не по эмофону, а в мозг человека. Он умер сразу, не успев ничего понять.
Я осторожно подошел к телу и опустился на колени. Слез я уже не скрывал. Однако плакал я не потому, что впервые в жизни убил человека. Я оплакивал смерть того, кто стал мне другом и братом, не замечая, что пейзаж вокруг исчез, а я сижу на полу в доме эмокристаллов. Передо мной стоял Стив и молчал. Я поднял заплаканное лицо.
– Я, наверное, пойду собираться.
– Почему? – похоже, Стив не удивился.
– Я же провалился. Убил тогда, когда мог этого не делать. А вы говорили, что если есть возможность решить проблему, не делая непоправимого, то именно так ее и стоит решить. Я поддался эмоциям и не сдержал себя.
– Ты сожалеешь?
Я покачал головой:
– Это мой сознательный поступок. И знаете, я уже больше никогда не смогу быть совершенно безучастным ко всему. Если все повторить, я поступлю так же.
Стив задумчиво кивнул:
– Сходи к ручью. Умойся, отдохни немного и отправляйся на занятия. А с завтрашнего дня мы приступаем к боевой подготовке.
Я непонимающе глядел сквозь слезы на Стива. Раздраженно протер глаза.
– Что?
– Ты сдал экзамен по этому предмету.
Я хлопнул глазами.
– Почему?…
Стив медленно шел к выходу, однако у двери остановился и обернулся:
– Почему? Постарайся понять сам.
Я остался сидеть, глядя на закрывшуюся дверь. Кажется, я действительно начал понимать… кажется…
– Тот, кто решает вопрос жизни и смерти других людей, не должен оставаться безучастным, – прошептал я.
Вечером, когда мы с сестрой сидели в мамином саду в беседке, Феола, ранее с тревогой посматривающая на меня, решилась все же спросить:
– Слушай, что с тобой? Ты сегодня словно мешком огретый.
– Ничего. Я завершил занятия в доме с кристаллами.
Феола недоуменно посмотрела на меня.
– По идее, это должно вызывать радость, – несколько неуверенно заметила она. – Мне самой этот дом уже до чертиков надоел. Только вот радости у тебя я не замечаю.
– Скажи… – Я опустил голову. – Скажи, ты смогла бы убить кого-то, кто стал тебе почти что братом? Убить, потому что оставить в живых такого человека нельзя. Слишком много крови на его руках. И слишком много будет ее в будущем.
Феола моргнула.
– Я не совсем понимаю…
– Ты ведь в эмокристаллах пыталась помогать?
– Да, – Феола смущенно хмыкнула. – Я правила эмофон, чтобы все произошло не так, как там.
– Историю не перепишешь, – вздохнул я. – От того, что ты так делала, события того времени не менялись. А я… а я сегодня убил человека, который стал мне другом. Которого было за что уважать.
– Ты хочешь сказать, переписал эмофон?
– Нет. – Я поднялся. – Извини. Если ты пройдешь упражнение до конца, сама все поймешь. Объяснить это невозможно.
Все то время, что я шел к дому, я ощущал на себе настороженный взгляд сестры. Да, теперь я понимал, почему защитники не афишируют свое существование и почему не принимают тех, кто не может сдать экзамен по этому упражнению. И если Феола не пройдет его, то не сможет продолжать занятия. Возможно, это хорошо для нее. Слишком тяжела ноша, и я не хочу взваливать ее на Феолу – слишком люблю сестру, чтобы желать такого. Только если она не пройдет испытание, то не сможет понять меня. А значит, между нами образуется пропасть, заполнить которую будет очень трудно, если вообще возможно. Так хочу ли я, чтобы она прошла это упражнение, или хочу, чтобы она провалилась? Ответа на этот вопрос я не знал и сам.
Этой ночью я так и не смог заснуть, постоянно вспоминая того парня. И всю ночь задавался вопросом: если бы я оказался на его месте, сумел бы стать лучше? Сумел бы перебороть окружение? Он пытался. Мне ли не знать? Я ведь прожил всю его жизнь и лучше кого бы то ни было знал, как сильно он пытался. Увы, обстоятельства оказались сильнее. Смог бы их преодолеть я? Ответа нет. Получается, что все зависит от окружения? Обстоятельств? Но разве не существовало подонков, выросших в благополучной обстановке? Так от чего тогда все зависит? От чего?