Это был не Камлах, и не мой дед, и не один из местных благородных господ, ибо люди носили цвета, которые мне не были знакомы. Затем, когда они подъехали к ближней оконечности моста, я увидел, что во главе их отряда незнакомец, черноволосый и чернобородый, в одеянии иноземного вида и с блещущим на груди золотом. Браслеты на его руках также были позолочены и не меньше пяди в ширину. В отряде его было, по-моему, человек пятьдесят.
Король Горланд Ланаскольский. Откуда взялось это имя — а пришло оно столь ясно, что ошибки быть не могло — я не имел ни малейшего представления. Может быть, что-то услышанное в моем лабиринте? Или неосторожная обмолвка в присутствии ребенка? А может даже, это пришло из грез? Щиты и наконечники копий вспыхивали на солнце и блики резали мне глаза. Горланд Ланаскольский. Король. Приехал, чтобы жениться на моей матери и увезти меня с собой за море. Она станет королевой. А я…
Он уже направлял лошадь на холм. Я начал полусоскальзывать, полуспускаться с дерева.
А если она откажет ему? Я узнал этот голос, он принадлежал корнуэльцу. А затем голос моего дяди: Даже если так, это вряд ли будет иметь значение… Мне нечего бояться, даже если он явится сам…
Отряд неторопливо пересекал мост. Бряцание оружия и гулкий перестук копыт наполняли шумом покой залитого солнечным светом дня.
Он явился сам. Он здесь.
До верха стены оставалось не больше фута, когда я потерял опору и чуть не свалился. К счастью, руки не разжались и, осыпаемый листьями и мхом, я благополучно соскользнул на парапет, как раз когда зазвучал пронзительный голос няни.
— Мерлин? Мерлин? Господи спаси, где нее этот мальчишка?
— Здесь… Здесь, Моравик… Уже спускаюсь.
Я спрыгнул в высокую траву. Она бросила веретено и, подобрав полы своих юбок, бежала ко мне.
— Что там творится на дороге у реки? Я слышала лошадей, судя по шуму там целый отряд — да сохранят меня святые, дитя, посмотри на свою одежду! Ведь из этой только неделе зашила тебе тунику — а теперь посмотри на нее! Такая дыра, что кулак можно просунуть, и весь в грязи с головы до ног, как оборванец какой-то!
Она потянулась ко мне, но я увернулся.
— Я упал. Прости. Я спускался вниз рассказать тебе. Там конный отряд — чужестранцы! Моравик, это король Горланд Ланаскольский! У него красный плащ и черная борода!
— Горланд из Ланасколя? Да это ведь всего миль пятнадцать от моих родных мест! Интересно, зачем он сюда приехал?
Я воззрился на нее.
— А ты разве не знаешь? Он приехал, чтобы жениться на моей матери.
— Чепуха.
— Это правда!
— Вовсе это не правда! Будь так, думаешь, я бы не знала? Ты не должен говорить о таком, Мерлин, а то будут неприятности. Ты где это слышал?
— Не помню. Кто-то сказал мне. Мама, наверное…
— Это неправда, и ты это знаешь.
— Значит, я что-то такое слышал.
— Что-то слышал, что-то слышал. Есть поговорка — у поросят уши длинные. А уж твои, верно, до земли достают, столько ты всего слышишь! Чему это ты улыбаешься?
— Ничему.
Она уперлась руками в бока.
— И слышишь ты то, чего тебе не положено. Я тебе уже это говорила. Неудивительно, что о тебе идет такая молва.
Обычно, когда мне случалось себя выдать, я сдавался и старался уйти от опасной темы, но возбуждение сделало меня опрометчивым.
— Это правда, вот увидишь, это правда! Не все ли равно, где я это услышал. Сейчас я толком не могу это вспомнить, но я знаю, что это правда! Моравик…
— Что?
— Король Горланд — мой отец, мой настоящий отец.
— Что?
На этот раз слово прозвучало остро, как зуб пилы.
— Разве ты не знаешь? Даже ты?
— Нет, не знаю. И ты не знаешь. И если ты только заикнешься об этом кому-нибудь еще… Откуда ты имя-то узнал? — она взяла меня за плечи и встряхнула. — Откуда ты вообще знаешь, что это король Горланд? О его приезде не говорили, даже я не ведала.
— Говорю же тебе, я не помню, что я слышал или где. Просто слышал где-то его имя, и все, и я знаю, что он приехал говорить с королем о моей маме. Мы отправимся в Малую Британию, Моравик, и ты тоже можешь поехать с нами. Ты ведь хотела бы, да? Это ведь твоя родина. Может, мы окажемся недалеко…
Ее хватка усилилась, и я замолк. С облегчением я увидел одного из личных слуг короля, торопившегося к нам через яблоневый сад. Он подбежал к нам, тяжело дыша.
— Он должен явиться к королю. Мальчик. В большой зал. И торопитесь.
— Кто приехал? — спросила Моравик.
— Король велел поторопиться. Я везде искал мальчика…
— Кто приехал?
— Король Горланд из Бретани.
Она тихонько зашипела, как испуганная гусыня и опустила руки.
— Что ему нужно от мальчика?
— Откуда мне знать? — Слуга с трудом переводил дыхание — день был жарким, а сам он дородным — и отвечал Моравик отрывисто, поскольку ее влияние на слуг, как моей няни, было немногим выше моего собственного. — Я знаю лишь, что послали за леди Нинианой и за мальчиком, и полагаю, что кое-кто будет бит, если его не окажется под рукой, когда он понадобится королю. Он сейчас, когда приехали эти, как никогда выходит из себя, вот что я могу сказать.
— Ладно, ладно. Возвращайся и скажи, что мы придем через несколько минут.
Слуга убежал. Она резко повернулась ко мне и схватила за руку.
— О, всеблагие святые небесные! — Моравик обладала самым большим собранием заклинаний и талисманов в Маридунуме, и ни разу на моей памяти не прошла мимо придорожного святилища, не оказав почестей обитавшему в нем божеству, кто бы это ни был. Официально, однако, она считалась христианкой, а когда ей случалось попасть в трудное положение, становилась очень благочестивой.
— Всеблагие херувимы! И надо же было этому дитяти именно сегодня после обеда оказаться в лохмотьях! А ну, давай быстро, а то нам обоим влетит! — Она подталкивала меня вверх по тропинке по направлению к дому, непрестанно поминая всех своих святых и заклиная меня поторопиться, определенно отказываясь в то же время как-либо комментировать то, что я оказался прав, говоря о прибывших. — О, всемилостивый святой Петр, и зачем я только съела на обед тех угрей, а потом так крепко заснула? И именно сегодня! Давай, — и она втолкнула меня перед собой в мою комнату, — снимай свое рванье и надевай хорошую тунику, и мы сейчас узнаем, зачем повелитель посылал за нами. Быстрее, детка!
Комната, которую я делил с Моравик, была маленькой, темной и находилась по соседству с комнатами слуг. С кухни постоянно доносились запахи приготовляемых блюд, но мне это нравилось, как нравилось замшелое грушевое дерево — его ветви свисали сразу за окном и на них летними утрами пели птицы. Моя кровать стояла как раз под этим окном. Кровать представляла собой просто ровные доски, уложенные поперек деревянных брусьев и не имела ни резьбы, ни даже спинок в ногах или изголовье. Я слышал, как Моравик ворчала, говоря с другими слугами, когда думала, что я не слышу, что это неподходящее жилье для внука короля, мне же она говорила лишь, что ей удобно жить поближе к другим слугам. На самом деле мне жилось неплохо, так как она следила, чтобы у меня была чистая солома в тюфяке и шерстяное одеяло ничуть не хуже, чем на кровати моей матери, жившей в соседней с дедом большой комнате. У самой Моравик было соломенное ложе на полу у двери; иногда его делил с ней большой волкодав, ерзавший и вычесывавший блох у ее ног, а иногда Сердик, один из конюхов, сакс, давным-давно попавший в плен во время налета и решивший жениться на одной из местных девушек. Она умерла при родах год спустя, с ней умер и ребенок, но он все равно остался, явно полностью удовлетворенный свой жизнью здесь. Однажды я спросил Моравик, почему она, вечно ворчащая из-за запаха псины и блох, все-таки позволяет собаке спать в комнате. Я забыл, что она ответила, но мне и без того было ясно, что пес должен предупреждать, если бы кто-то проник в комнату ночью. Сердик, конечно, был исключением — пес встречал его постукиванием хвоста об пол и уступал ему место на тюфяке. Сердик, я полагаю, также был чем-то вроде сторожевого пса — но не только. Моравик никогда не заговаривала о нем, молчал и я.
Считается, будто маленькие дети спят крепко, но даже тогда, сколь мал я ни был, я все же просыпался иногда среди ночи и лежал без единого звука, глядя в окно возле кровати на звезды, подобные искрящимся серебром рыбам в сетях грушевого дерева. То, что происходило между Сердиком и Моравик, значило для меня не больше, чем то, что он помогал охранять мои ночи, как она мои дни.
Моя одежда хранилась в деревянном сундучке у стены. Он был очень старый, со стенками, разрисованными изображениями богов и богинь и, по-моему, некогда его привезли из самого Рима. Краска со временем загрязнилась, стерлась и местами отстала, но по-прежнему на крышке можно было разобрать призрачную сцену, происходившую в месте, напоминающем пещеру, там был бык, и человек с ножом, и кто-то, державший сноп пшеницы, а выше, в углу, какая-то фигура, почти полностью стершаяся, с чем-то вроде солнечных лучей вокруг головы и посохом в руке. Сундучок был обшит кедром, и Моравик, сама стиравшая мою одежду, складывала ее затем в сундучок, перекладывая ароматными травами из сада.
Теперь же она откинула крышку так грубо, что та ударилась о стену, и выволокла лучшую из двух моих хороших туник, зеленую с алой каймой. Она крикнула, чтобы принесли воды, и одна из девушек бегом принесла воду и была отругана за то, что наплескала на пол.
Толстый слуга, задыхаясь, снова явился поторопить нас и тоже был за свое усердие руган, но уже очень скоро меня опять подгоняли тычками вдоль колоннады и, через большой сводчатый дверной проем, в основную часть дома.
Зал, где король принимал приезжих, был длинной высокой комнатой с полом из черно-белого камня, образующего мозаичное изображение бога с леопардом. Оно было сильно поцарапано и разбито при перетаскивании тяжелой мебели и от постоянного хождения в обуви. Одна часть комнаты открывалась в сторону колоннады и здесь, прямо на полу, в ограждении из свободно лежащих камней зимой разводили огонь. Пол и колонны поблизости потемнели от дыма. В дальнем конце комнаты находилось возвышение с большим креслом моего деда и еще одним, поменьше, для королевы.