Через два дня после прихода известий начались весенние бури, и снова моря оказались закрыты для нас и для новостей. Но это уже не имело значения, и даже могло быть нам на руку. Если мы не получали вестей из Британии, то и там не могли ничего знать о нас и о последних ускоренных приготовлениях ко вторжению в Западную Британию. Потому что долгожданный час наконец наступил. И речь шла не о походе для освобождения Уэльса и Корноулла, но, если найдутся люди, готовые съехаться под знамя с Красным Драконом, то Красному Дракону предстоит сражаться в наступающем году за свою корону.
— Ты отправишься с первым же судном, — сказал мне Амброзий, не отрывая взгляда от развернутой перед ним на столе карты.
Я стоял у окна. Даже при закрытых ставнях и задернутых шторах был слышен шум ветра и рядом со мной колебался на сквозняке занавес. Я сказал:
— Да, господин, — и подошел к столу. Затем увидел, что палец его указывает точку на карте. — Я должен ехать в Маридунум?
Он кивнул.
— Сядешь на первое же идущее на запад судно и отправишься домой, где бы ни пришлось ему пристать к берегу. Ты должен направиться прямо к Галапасу и разузнать у него все новости. Вряд ли тебя могут узнать в городе, но лучше не рисковать. У Галапаса ты будешь в безопасности. Можешь ему довериться.
— Из Корнуолла, стало быть, ничего не слышно?
— Ничего, кроме слуха, что Горлойс поддержал Вортигерна.
— Поддержал Вортигерна? — Я мгновение размышлял над этим известием. — Он, значит, не восставал вместе с Вортимером?
— Насколько мне известно, нет.
— Значит, он колеблется?
— Может быть. Но в это трудно поверить. И все это может иметь совсем другой смысл. Я слышал, у него появилась молодая жена, и быть может, он лишь затем не покидает зимой стен замка, чтобы ей там не стало холодно. Или он предвидел судьбу Вортимера и предпочел служить мне, оставаясь цел и наружно верен Верховному королю. Но пока мне это не будет известно наверняка, я не могу отправить тебя прямо к нему. За ним могут следить. Поэтому тебе нужно направиться к Галапасу и узнать, что нового в Уэльсе. Мне сообщили, что Вортигерн окопался где-то в тех краях, в то время как Восточная Британия на всем протяжении открыта Хенгисту. Сначала придется выкурить старого волка, а уж потом объединить Запад против саксов. Но сделать это следует быстро. И мне понадобится Каэрлеон. — Тут он поднял взгляд. — Я направлю с тобой твоего старого приятеля Маррика. С ним ты сможешь переправить мне известия. Будем надеяться, ты найдешь там все в добром порядке. Осмелюсь предположить, что ты и сам не прочь побыстрее узнать новости.
— Это может подождать, — сказал я.
Амброзий ничего не ответил, но посмотрел на меня, приподняв брови; затем снова перевел взгляд на карту.
— Что ж, садись, я сам дам тебе наставления. Будем надеяться, что ты отправишься скоро.
Я указал на колышущиеся шторы.
— Всю дорогу придется пластом лежать.
Он оторвался от карты и расхохотался.
— Клянусь Митрой, об этом я как-то не подумал. Ведь и мне, наверное, тоже? Чертовски неподходящий вид для возвращения в собственный дом.
— В собственное королевство, — сказал я.
2
Я отплыл через море в начале апреля на том же самом корабле, что и в прошлый раз, но само возвращение не могло отличаться разительнее. Сейчас на борт поднялся уже не Мирддин, беглец, но Мерлин, хорошо одетый молодой римлянин с деньгами в кармане и слугами к его услугам. В то время как Мирддин был заперт нагишом в тюрьме, Мерлин располагал удобной каютой и подчеркнуто почтительным отношением капитана. Одним из моих слуг был, конечно, Кадаль, другим — к моему, но отнюдь не к его удовольствию — Маррик. (Ханно умер, попытавшись откусить кусок не по зубам; как я понял, там было что-то связанное с шантажом.) Я, естественно, не взял ничего, что могло навести на мысль об Амброзии, но никогда не расставался с фибулой, которую он дал мне, и сейчас носил ее пристегнутой на плече с внутренней стороны туники. Было сомнительно, что кто-нибудь узнает во мне беглеца, пять лет назад плывшего на этом суденышке, и уж конечно, капитан никак этого не показал, но я был настороже и говорил только по-бретонски.
Судно направлялось, если повезет, прямо к устью Тиви и должно было встать на якорь в Маридунуме, но было договорено, что мы с Кадалем отплывем в лодке, как только торговое судно войдет в устье.
Это была как бы моя предыдущая поездка наоборот, но в важнейшем для меня отношении они совершенно не отличались. Я всю дорогу страдал от морской болезни. То, что на этот раз у меня была и удобная лежанка, и Кадаль для ухода, а не мешки и ведерко в трюме, ничего не изменило. Как только корабль вышел в Узкое море и попал во власть ветреной апрельской погоды, обычной в это время в заливе, я оставил моего мужественного спутника на носу корабля, а сам спустился вниз и лег.
Ветер, как мне сказали, был для нас попутным, мы вошли в устье и бросили якорь перед самым восходом солнца за десять дней до апрельских ид.
Рассвет выдался спокойным, туманным и холодным. Было очень тихо. Прилив только начинался, воды его проникали все дальше в устье Тиви, и когда наша лодка отчалила от корабля, единственным сопровождавшим нас звуком было шипение и хлюпанье воды вдоль бортов, да тихий плеск весел. Вдали слышался слабый и какой-то металлический петушиный крик. Где-то под покровом тумана кричали ягнята, им отвечало более низкое блеянье овец. Воздух пах приятно, свежо и солено, и, как ни странно, он пах домом.
Мы держались середины потока и туман скрывал нас от чужих глаз. Если говорили, то только шепотом; один раз, когда на берегу залаяла собака, мы услышали человека, успокаивавшего ее, почти так же отчетливо, как если бы он сидел с нами в лодке; это послужило достаточным предупреждением, и мы старались говорить потише.
Весной приливы бывают сильными, и этот нес нас очень быстро. Что и к лучшему, так как на якорь мы встали позднее, чем следовало, и начинало уже светать. Матросы, сидевшие на веслах, поглядывали вверх и старались грести побыстрее. Я наклонился вперед, пристально всматриваясь и стараясь различить на берегу что-нибудь знакомое. Кадаль шепнул мне на ухо:
— Рад вернуться?
— Смотря что мы здесь обнаружим. О Митра, как я голоден.
— Неудивительно, — сказал он с угрюмым смешком. — А что ты высматриваешь?
— Здесь должен быть заливчик — белый песок и ручей, стекающий среди деревьев, — а за ним холмистая гряда с соснами на гребне. Мы причалим там.
Он кивнул. Согласно плану, Кадаль и я должны были высадиться в устье реки в стороне от Маридунума, в знакомом мне месте, от которого мы могли незамеченными выйти на дорогу с юга. Мы должны были изображать путешественников из Корнуолла; говорить предстояло мне, да и к выговору Кадаля смог бы придраться лишь урожденный корнуэлец. При мне было несколько горшочков бальзама и небольшая шкатулка с лекарствами; появись в том необходимость, я мог сойти за путешествующего врача — маскировка, которая послужила бы пропуском почти всюду, куда я мог попасть.
Маррик остался на борту. Он прибудет в город вместе с торговцем и высадится, как обычно, на причале, затем попытается разыскать в городе своих дружков и выведать у них все, что возможно. Кадаль пойдет со мной в пещеру Галапаса и станет связующей нитью, по которой Маррику будет сообщено все, что удастся узнать мне. Корабль пробудет на Тиви в течение трех дней, а когда придет время отчаливать, Маррик, а с ним и новости, возвратится на его борт. Присоединимся ли к нему мы с Кадалем, будет зависеть от того, что мы обнаружим; ни мой отец, ни я не забывали, что после участия Камлаха в восстании Вортигерн прошел через Маридунум, как хорек через курятник, а может быть, с ним и его саксы. Главной моей обязанностью было разузнать о Вортигерне и отправить весть Амброзию, второй — найти мать и убедиться, что ей ничего не грозит.
Было хорошо снова ступить на твердую землю, не скажу — сушу, ибо трава у подножия гряды была высокой и сырой, но я почувствовал облегчение и в то же время возбуждение, когда лодка исчезла за завесой тумана, а мы с Кадалем отошли от берега и направились прочь от реки в сторону дороги. Не помню, что я надеялся обнаружить в Маридунуме, не помню даже, чтобы я был очень уж осторожен; настроение мне поднимало не возвращение домой, а то, что теперь я смогу хоть чем-нибудь послужить Амброзию. Если я не смог пока стать ему полезен как предсказатель, то могу помочь как подданный, а уж потом как сын. Кажется, все это время я в глубине души надеялся, что меня попросят отдать за него жизнь. Я был тогда очень молод.
До моста мы добрались без происшествий. Нам и там повезло, так как мы подошли туда в одно время с лошадником, у которого была на руках пара кляч, он собирался сбыть их в городе. Я купил у него одну, поторговавшись лишь для вида, чтобы не возбудить подозрения; он был так доволен ценой, что добавил довольно потертое седло. К тому моменту, когда сделка была заключена, рассвело окончательно и мимо уже прошел человек-другой, но никто не удостоил нас более чем беглым взглядом, за исключением одного зеваки, который, явно узнав лошадь, осклабился и сказал, адресуясь скорее к Кадалю, чем ко мне:
— И далеко вы собираетесь на ней ехать, приятель?
Я прикинулся, что не слышу, но краем глаза заметил, как Кадаль развел руками, пожал плечами и посмотрел в мою сторону. Взгляд этот явственно говорил: «Я лишь сопровождаю его, а вот он-то и правда не в своем уме».
На буксирной тропе мы никого не встретили. Кадаль подошел сбоку и взялся за повод.
— Ты знаешь, тот парень был прав. На этом старом одре далеко не уедешь. А кстати, нам далеко?
— Может быть ближе, чем мне помнится. Самое большее шесть миль.
— Ты говорил, большая часть пути в гору?
— Я в любой момент могу слезть и пойти пешком. — Я провел рукой по тощей шее конька. — Знаешь, он не такая развалина, как выглядит. Покорми его несколько раз получше, и от недостатков мало что останется.