— Нет, вернее, да. Да, неплохо бы. Хочется есть. — Я приподнялся и, откинувшись на подушки, сел. — Минутку, ты сказал, что прибыл сюда вчера? Сколько же я спал?
— Ночь и еще день. Солнце уже клонится к закату.
— Ночь и день? Но тогда… Кадаль, что сталось с моей матерью? Ты знаешь?
— Она уехала, живая и здоровая уехала домой. Не беспокойся за нее. А теперь, пока я буду тебе рассказывать, поешь. Вот.
Он принес поднос с чашей исходящего паром бульона и блюдом мяса, с хлебом, сыром и сушеными абрикосами. На мясо я и смотреть не мог, но остальное, пока Кадаль рассказывал, я съел.
— Она и ведать не ведала, что пытались с тобой сделать, и даже что из этого вышло. Когда прошлой ночью она спросила, где ты, ей сообщили, что ты «устроен по-царски и в высокой милости у короля». Ей сказали, что ты, образно выражаясь, плюнул в глаза священникам и изрек пророчество, которому соломоновы в подметки не годятся, а ныне с удобствами устроен спать. Сегодня утром она приходила посмотреть на тебя и удостовериться, и застала тебя спящим как дитя, после чего уехала. Мне не удалось поговорить с ней, но я видел, как она уезжала. Поверь, ее сопровождали, как члена королевского дома, с ней был конный отряд, а сопровождавшим ее женщинам предоставили носилки почти такие же роскошные, как ей самой.
— Ты сказал, я «изрек пророчество»? «Плюнул в глаза священникам»? — Я приложил к голове руку. — Жаль, что не помню… Мы были в пещере под Королевской Крепостью — об этом, я полагаю, тебе рассказали? — Я уставился на него. — В чем дело, Кадаль?
— Уж не собираешься ли ты сказать, будто ничего не помнишь?
Я покачал головой.
— Они, я знаю, собирались убить меня, чтобы остановить оползание своей проклятой башни, и потому я блефовал. Я думал, что если бы мне удалось подорвать доверие к священникам, то, может быть, удалось бы и шкуру свою спасти, но я и думать не мог об ином, кроме как выиграть немного времени, чтобы попытаться вырваться отсюда.
— Ага, я слышал, что они собирались сделать. Можно лишь удивляться, до чего сильно сидит в некоторых невежество. — Но смотрел он на меня хорошо памятным взглядом. — Это был забавный блеф, не правда ли? А как ты узнал, где отыскать туннель?
— А, вон что. Ну, это просто. Мне довелось побывать в этих краях раньше, еще мальчишкой. Однажды я оказался именно в этом месте, много лет назад, с Сердиком, тогдашним моим слугой, и пошел следом за соколом через лес — так я и нашел этот старый туннель.
— Понятно. Может быть, кто-то назвал бы это удачей — если бы он не знал тебя. Я полагаю, ты и тогда заходил внутрь?
— Да. Когда я впервые услышал, что наверху разламывается западная стена, то прикинул, что это может быть как-то связано с той старой шахтой. — Затем я быстро рассказал ему все, что мог припомнить о случившемся в пещере. — Огни, — сказал я, — блики на воде… крики… Это мало похоже на видения, что бывали у меня раньше — на того белого быка, да и на другое, что я иногда видел. На этот раз все было по-иному. К примеру, это было много больнее. Так, наверное, чувствуешь смерть. Должно быть, в конце я потерял сознание. Совершенно не помню, как меня перенесли сюда.
— О том я не знаю. Когда я вошел, чтобы увидеть тебя, ты просто спал, очень глубоко, но, как мне показалось, это был обычный сон. Я не стал церемониться и хорошенько осмотрел тебя — хотел узнать, не причинили ли тебе какой вред, но не нашел никаких следов этого, не считая множества царапин и ссадин, которые, говорят, ты получил в зарослях. И поверь, одежда твоя тоже выглядела не лучше… Но по тому, как тебя здесь устроили и как о тебе говорили, я полагаю, они тебя и пальцем не тронут — по крайней мере, сейчас. Чем бы то ни было — обмороком, припадком или, скорее всего, экстазом, тебе удалось их как следует завести, уж это точно.
— Да, но как именно? Тебе рассказывали?
— О да, рассказывали — те, с кем мне привелось поговорить. Беррик — так зовут того, кто дал тебе факел — он мне рассказал. По его словам, все они, эти грязные попы, твердо намеревались перерезать тебе горло, но король, кажется, не совсем голову потерял, а тут твоя матушка, а также то, как вы оба держались, ничем не выказывая свой страх перед ним — чего он никак не ожидал, — все это произвело на него впечатление. О, мне довелось уже слышать об этом, так что не беспокойся. Беррик сказал, что не дал бы за твою жизнь и двух пенни после того, как твоя матушка рассказала в зале свою историю. — Он быстро глянул на меня. — Весь этот вздор о дьяволе в ночи. Тут ты и попался. Что это на нее нашло?
— Она считала, что это поможет мне. По-моему, она считала, что король дознался, кто был мой отец, и вытащил нас сюда в надежде проведать, не знаем ли мы чего нового о его планах. Я и сам так думал, — задумчиво рассуждал я. — И еще одно… Когда попадаешь в место, где царят суеверия и страхи, это можно почувствовать. Знаешь, на меня дохнуло таким страхом, что я весь покрылся гусиной кожей. Она, должно быть, тоже это почувствовала. Она, можно сказать, пошла тем же путем, что и я — попыталась противопоставить магии магию. Поэтому она рассказала им старую сказку о том, будто бы понесла меня от инкуба, добавив для достоверности несколько живописных подробностей. — Я усмехнулся. — Вышло у нее неплохо. Не знай я иного, мог бы и сам ей поверить. Но хватит об этом, продолжай. Я хочу знать, что случилось в пещере. Ты хочешь сказать, что я говорил там осмысленно?
— Я хотел сказать не совсем это. В том, что рассказал мне Беррик, не найдешь ни начала, ни конца. Он клянется, что передает все почти слово в слово — он, кажется, мнит себя певцом или чем-то еще вроде этого… По его словам, ты просто стоял, глядя на струящуюся по стенам воду, а потом заговорил, поначалу совершенно обыденно, обращаясь к королю, будто объясняя, как пробили к центру горы эту шахту и разрабатывали рудные жилы, но тут старый поп — Мауган, да? — начал орать: «Это все дурацкая болтовня» или что-то еще, тогда ты вдруг завопил так, что у всех, кто там был, чуть кое-что не поотпадало — это слова Беррика, не мои, он не привык к общению с благородными господами — глаза твои побелели, ты простер руки, будто вырывал звезды на небе из гнезд — это снова Беррик, должно быть, он поэт, — и начал пророчествовать.
— Да?
— Все так говорят. По их словам, ты весь погряз в орлах, волках, львах, кабанах и еще множестве других зверей, попадавших когда-либо на арену, плюс еще нескольких сверх того — драконах и тому подобных — и прозрел будущее на сотни лет вперед, что, Диа не даст солгать, достаточно безопасно; но по словам Беррика все это звучало, все эти твои речи, так убедительно и бесспорно, будто ты поставил на них свой последний пенни.
— Может, так оно и было, — сухо сказал я, — если я сказал что-нибудь о Вортигерне или моем отце.
— Так оно и было, — подтвердил Кадаль.
— Мне лучше бы знать об этом; мне и в дальнейшем придется придерживаться сказанного.
— Там все было иносказательно, как принято у поэтов: красные драконы и белые драконы, сражающиеся и опустошающие землю, кровавые дожди, ну и все такое. Но, кажется, ты помянул, причем в стихах, все, что скоро должно случиться: битву белого дракона саксов и красного дракона Амброзия; поначалу красный дракон выглядит не очень толково, но в конце побеждает. Да. Затем из Корнуолла приходит медведь, и поле битвы остается за ним.
— Медведь? Ты, конечно, хотел сказать «кабан», это знак Корнуолла. Хм. Значит, он может в конце концов встать на сторону моего отца…
— Беррик говорил о медведе. Ты сказал Артос… он это приметил, потому что удивился и сам. Он говорит, тут ты выразился вполне определенно. Артос ты назвал его, или Артур… какое-то имя вроде этого. Хочешь сказать, что не запомнил из всего этого ни слова?
— Ни слова.
— Знаешь, я не могу сейчас припомнить больше ничего, но если к тебе приступят с вопросами, то ты найдешь способ заставить их пересказать все, что ты говорил. Не такая уж это для пророков странность — не помнить того, что они вещали, правда? Оракулы и все такое?
— Кажется, так.
— Знаешь, что я скажу: если ты уже поел и действительно чувствуешь себя неплохо, то, может быть, тебе было бы лучше встать и одеться. Они там все ждут тебя снаружи.
— Зачем? Надеюсь, боже упаси, от меня не ждут больше советов? Они переместили строительство башни?
— Нет. Они делают то, что ты им сказал.
— И что же?
— Осушают трубой то озеро. Они работали всю ночь и весь день, сооружая наспех помпы, чтобы откачать воду через штольню.
— Но зачем? Это ведь не укрепит фундамент башни. Наоборот, может провалиться вся вершина скалы. Да, я закончил, убери. — Я сунул поднос ему в руки и откинулся на покрывала. — Кадаль, ты хочешь сказать, что я посоветовал им сделать это в своем… бреду?
— Ну да. Ты приказал им осушить пруд, а на дне они найдут тех чудищ, что рушат Королевскую Крепость. Ты сказал, драконов, красного и белого.
Я сел на край кровати, зарывшись лицом в ладони.
— Теперь что-то припоминаю… Я что-то видел. Да, должно быть, это оно… Я на самом деле видел что-то под водой, может быть, просто скалу в форме дракона… И помню, что начинал было говорить что-то королю об осушении озера… Но я же не велел им осушать его, я сказал: «И даже осуши вы озеро, вам это не помогло бы». По крайней мере, именно это я начал было говорить. — Я уронил руки и посмотрел вверх. — Ты говоришь, они в самом деле осушают то место, считая, что в нем живет какая-то водяная тварь и гложет их фундаменты?
— Беррик говорит, что так ты им и сказал.
— Беррик поэт, он все приукрашивает.
— Может быть. Но они сейчас все там, и помпы работают в полную силу уже много часов подряд. Там и король, он ждет тебя.
Я сидел молча. Он с сомнением глянул на меня, вынес поднос и возвратился с полотенцами и с теплой водой в серебряном тазике.
Пока я умывался, он возился у стоящего в дальнем углу комнаты сундука, доставая из него одежды, разглаживая на них складки и продолжая говорить через плечо: