— Мы вернемся сюда, вернемся вдвоем в день зимнего солнцестояния.
Затем, оставляя его в одиночестве, я взобрался на коня и направился в Эймсбери.
2
Новости об Утере прибыли в декабре: он оставил Лондон и отправился на рождество в Винчестер. Я послал ему письмо, оставшееся без ответа, и снова вместе с Кадалем выехал туда, где среди равнины одиноко стоял скованный морозом Хоровод Великанов. Было это двадцатого декабря.
В низине сразу за Хороводом мы привязали коней, потом развели огонь. Я опасался, что ночь может выдаться облачной, но она была холодной и ясной, с усыпавшими небосвод роями звезд, напоминавших пылинки в столбе лунного света.
— Поспи немного, если сможешь уснуть на таком холоде, — предложил Кадаль. — Я разбужу тебя перед рассветом. А почему ты уверен, что он приедет?
И потом, не дождавшись от меня ответа:
— Ну, ты ведь маг, тебе и знать. Слушай, если уж эта твоя магия не помогает спокойно спать, накинул бы на себя еще один плащ. Я разбужу тебя вовремя, так что не мучай себя.
Я так и сделал, завернулся в двухслойную шерстяную ткань и лег у огня, подложив под голову седло. Я скорее дремал, чем спал, и различал едва слышные шорохи ночи на фоне невероятной тишины равнины: гудение и потрескивание огня, шорох подброшенных Кадалем дров, ритмичный звук, с которым щипали траву пасущиеся поблизости кони, крик вылетевшей на ночную охоту совы. И потом, перед самым рассветом, тот звук, которого я ждал: непрерывный гул земли под головой, говорящий о приближении скачущих лошадей.
Я сел. Кадаль, с затуманенными глазами, мрачно произнес:
— По-моему, у тебя есть еще часок.
— Не обращай внимания. Я поспал. Приложи ухо к земле и скажи мне, что слышишь.
Он наклонился и стал вслушиваться — ударов пять пульса, затем вскочил и бросился к нашим коням. В те дни люди не мешкали, заслышав в ночи приближение всадников.
Я остановил его.
— Все в порядке. Это Утер. Как ты считаешь, сколько у них коней?
— Двадцать, а может тридцать. А ты уверен?
— Совершенно уверен. А теперь седлай коней и будь при них. Я пойду внутрь.
Это был тот час между ночью и утром, когда воздух недвижен. Всадники приближались галопом. Казалось, стуком копыт их коней полнится вся замерзшая равнина. Луна скрылась. Я в ожидании стоял у того камня.
Утер оставил отряд неподалеку и выехал вперед всего с одним сопровождающим. Вряд ли они заметили меня, хотя должны были увидеть отсветы гаснущего костра Кадаля в низине. Ночь была светлой даже от звезд, поэтому они ехали без факелов и неплохо видели в темноте; оба всадника легким галопом направились прямиком к внешнему кругу камней Хоровода, и поначалу я подумал, что они верхом въедут внутрь. Однако, чуть не доезжая до камней, кони, хрустя изморозью и скользя по ней, остановили свой бег, и король выпрыгнул из седла. Я услышал звон, когда он бросил поводья спутнику. «Не давай ему застаиваться», — донеслось до меня, и затем он приблизился — быстро шагающая тень среди гигантских теней Хоровода.
— Мерлин?
— Милорд?
— Странное время ты выбрал. Так уж нужно было встречаться среди ночи?
Он был совершенно бодр и ничуть не любезнее обычного. Но все-таки он явился. Я ответил:
— Тебе угодно было увидеть, что сделано здесь мной, а сегодня как раз та ночь, когда я смогу показать это. Я благодарю тебя за приезд.
— Показать мне что? Видение? Что, опять какое-то твое наваждение? Предупреждаю тебя…
— Нет. Здесь ничего подобного нет, по крайней мере сейчас. Но есть нечто иное, и я хочу, чтобы ты это увидел, а увидеть это можно лишь сегодняшней ночью. Для этого нам, боюсь, придется еще немного подождать.
— Долго? Холодно…
— Не очень долго, милорд. До рассвета.
Он остановился у король-камня, по другую сторону от меня, и при неверном свете звезд я увидел, что он смотрит на камень, склонив голову и потирая подбородок.
— Когда ты впервые остался на ночь у этого камня, то, говорят, тебя посещали видения. А теперь мне рассказали в Винчестере, что когда он лежал при смерти, то разговаривал с тобой, будто ты находился в спальных покоях и стоял в изножье его кровати. Это правда?
— Да.
Голова его вздернулась.
— Так говоришь, еще на Килларе ты знал, что брат мой умирает, и ничего не сказал мне об этом?
— Это не имело смысла. Ты ведь не смог бы вернуться быстрее, даже узнав о его болезни. А так ты путешествовал без лишних тревог, и у Каэрлеона, когда он умер, я ведь сказал тебе.
— Клянусь богами, Мерлин, не тебе судить, о чем говорить мне, а о чем нет. Ты не король. Ты должен был сказать.
— Но ведь и ты не был тогда королем, Утер Пендрагон. Я поступил так, как просил меня он.
Он было дернулся, но затем вновь взял себя в руки.
— Сейчас, конечно, можно говорить что угодно. — Но по его голосу я понял, что он поверил мне и побаивается и меня, и этого места. — А теперь, раз уж мы здесь, ждем рассвета и того, что ты мне хочешь показать, я думаю, в отношениях между нами нужно кое-что прояснить. Ты не можешь служить мне так же, как служил моему брату. Ты должен знать это. Мне не нужны твои пророчества. Брат мой ошибался, говоря, что мы соединим наши усилия на благо Британии. Наши звезды разные. Признаю, я относился к тебе слишком круто и там, в Бретани, и на Килларе, и я сожалею об этом, но сейчас уже поздно. Наши пути расходятся.
— Да. Я знаю.
Я произнес это без какого-либо особого выражения, просто соглашаясь, и удивился, когда в ответ он тихонько рассмеялся про себя. Рука его почти дружески легла на мое плечо.
— Значит, мы понимаем друг друга. Не думал я, что все окажется так просто. Знал бы ты, как славно после последних недель, когда со всех сторон одолевали ищущие помощи, на коленях молящие о пощаде, вымаливающие милости… А тут единственный человек в королевстве, у которого есть право просить меня о чем-то, идет себе своим путем и мне позволяет идти своим, ведь так?
— Конечно. Пути наши пересекутся, но время для того не настало. А уж тогда нам предстоит соединить усилия, хотим мы того или нет.
— Там посмотрим. Признаю, у тебя есть сила, но мне с того какая польза? Мне не нужны священники. — Голос его звучал живо и дружелюбно, как будто отгоняя то странное, что витало в воздухе этой ночи. Утер врос корнями в землю. Амброзий понял бы, что я имею в виду, но Утер снова заговорил о человеческом, он не мог оторваться от этого, как не может пес оторваться от кровавого следа. — Кажется, ты и так уже неплохо послужил мне, на Килларе, да и здесь, с Нависшими Камнями. Я должен чем-то наградить тебя уже за это.
— Когда смогу, я всегда буду к твоим услугам. Если я понадоблюсь, ты всегда знаешь, где меня найти.
— Не при моем дворе?
— Нет, в Маридунуме. Там мой дом.
— Ах, да, знаменитая пещера. По-моему, ты заслужил большего.
— Мне ничего не нужно, — ответил я.
Стало немного светлее. Я заметил, что он косо глянул на меня.
— Сегодня я говорю с тобой, как прежде никогда и ни с кем не говорил. Не держишь ли ты против меня каких-либо прошлых обид, а, бастард Мерлин?
— Я ничего не держу против тебя, милорд.
— Ничего?
— Разве что девушка в Каэрлеоне. А это, можно сказать, ничего.
Он уставился на меня, потом усмехнулся.
— Когда это было?
— Не имеет значения. Все равно ты не вспомнишь.
— Клянусь Псом, я тебя недооценивал.
В его голосе прозвучало нечто, столь близкое к теплому чувству, как мне не доводилось еще от него слышать. Знай он, подумалось мне, рассмеялся бы. Я сказал:
— Уверяю, это не имеет значения. И тогда не имело, а теперь и еще меньше.
— Ты все еще не сказал, зачем вытащил меня сюда в такое время. Посмотри на небо; сейчас взойдет солнце — и поскорее бы, а то кони замерзнут. — Он повернулся лицом к востоку. — День обещает выдаться хорошим. Интересно будет посмотреть, что ты здесь сделал. Теперь могу сказать, что вплоть до того дня, когда я получил от тебя письмо, Треморин твердил, что сотворить такое невозможно. Пророк ты или нет, но прок от тебя есть, Мерлин.
Свет нарастал, и тьма редела, уступая ему дорогу. Теперь я видел его более отчетливо — он стоял, подняв голову и снова поглаживая рукой подбородок. Я заметил:
— Хорошо, что вы приехали во тьме, и я узнал тебя по голосу. Днем я бы тебя не признал. Ты отрастил настоящую бороду.
— Больше стал похож на короля, а? Во время кампании у меня не было времени заниматься чем-то еще. Ко времени, когда мы подошли к Хумберу… — Он начал рассказывать, и его обращенная ко мне речь впервые с тех пор, как я узнал его, звучала просто и естественно. Может быть потому, что теперь я был изо всех его подданных единственным родственником, а, говорят, родная кровь дает себя знать. Он говорил о кампании на севере, о битвах, о дымящихся пепелищах, что оставляли после себя саксы. — А теперь мы встретим рождество в Винчестере. Этой весной я буду коронован в Лондоне и уже…
— Погоди. — Я не намеревался прерывать его так бесцеремонно, но на меня обрушился словно весь вес пронизанного лучами неба. Не было времени подбирать слова, с которыми приличествует обращаться к королю. Я быстро добавил: — Время приближается. Встань со мной у подножия этого камня.
Я отступил на шаг от него и встал у основания длинного король-камня, лицом к пылающему востоку. Я не мог даже взглянуть на Утера. У него на мгновение перехватило дыхание — похоже, от гнева, — но он сдержался, повернулся — замерцали драгоценные каменья и блеснули доспехи — и встал рядом со мной. У ног наших простирался король-камень.
На востоке ночь отступила, отдернулась подобно вуали… и взошло солнце. Прямой, как брошенный факел, как огненная стрела, луч света пронзил серый воздух и лег негнущейся лентой от горизонта к король-камню у наших ног. Обрамляя это зимнее сияние, чернела перед нами огромная застывшая сторожевая арка. Приблизительно через двадцать ударов сердца солнце поднялось над горизонтом, так быстро, что видно было, как тени связанного перемычками круга камней двигаются по длинной дуге, ч