И в третий раз получил молнии, гром, и прочие атрибуты девчачьего гнева за обиду Амазодии, которой я, будучи в киношном мороке, не выправил в титрах прозвища. Только вот, поднять меня вверх, слава Богу, не подняли, поэтому пролетел всего пару метров и грохнулся в кучу строительного мусора. Как живой остался, сам не понял.
— Ядрёные помидоры, — кряхтел вполголоса, чтобы не привлекать внимания и тут же получил по темечку припозднившимися авоськой с гостинцами и букетом обожаемых веточек. — Слава маме Кармалии, — рассмеялся до слёз и начал выбираться из клочков стекловаты, обрезков рубероида, сломанных досок, мешков из-под цемента, и прочего мусора.
Руки и лицо от стекловаты сразу же зачесались, спина заныла от ушиба при падении, а жалость к испорченной школьной форме заслезилась в глазах.
— Приветствую тебя, Кристалия, сестра Скефия, — поздоровался я с миром, когда перевёл дыхание. — Почему у тебя тихо? Молний не будет?
Но никто мне откликнулся. Зато не схватили за шиворот, как в предыдущих мирах, и это обрадовало, несмотря на болезненное приземление.
Глава 10. Бедовые миры
— Значит, никто со мной не здоровается, — втолковывал я себе пока шагал к Настиной пятиэтажке, но сосредоточиться не получалось.
«В Кристалии беда, только моя она или такая, как у Крашелия?» — размышлял, пока не задрожал от перенапряжения, а, скорее всего, от того, что почувствовал приближение к цели боевого похода.
Сомнения закончились только когда увидел разбитую раму над козырьком второго подъезда. Но, всё равно, что-то было не так. Осматривался снова и снова, но никакой качели или детской горки во дворе так и не увидел. Всё вокруг было чистым, скромным, и, кроме белёных тротуарных блоков вдоль асфальтированной дорожки, виднелись только деревянные лавки перед подъездами, молодые деревья, цветочные клумбы под окнами и пара мусорных баков в дальнем углу двора.
Не успел собраться с силами, чтобы в последний раз подняться на пятый этаж, как дорогу в подъезд преградила очередная хоккеистка.
— Вам что, тоже нужно знать, кто я и откуда? — спросил я почти грубо. — Мне в двадцать вторую квартиру. Остальное не ваше дело.
Прикрикнув напоследок, отстранил раскрывшую рот бабусю, и шагнул в подъезд.
— У вас что, вся семейка сумасшедшая? Одна полоумная бредит, что у неё дочка и в окна выкидывается. Другой нахал, каких свет не видывал, — орала мне вслед обиженная соседка, а я не торопясь поднимался к финишу сверхдальнего забега.
«Интересно, Димка дома? Сколько ему лет? Почему ничего о нём не узнал. Может, зря на соседку наорал?» — спохватился, что напрасно обидел незнакомку.
Когда поднялся на пятый этаж, не раздумывая постучал в квартиру номер двадцать два. За дверью кто-то шумно заёрзал. «Лишь бы не тётка в красном платке», — только успел подумать, как дверь распахнулась, и на пороге появилась Настя собственной перебинтованной персоной, да ещё и с диковинным костылём подмышкой.
— Здравствуй, Настя, — пролепетал я, перепугавшись разительных изменений в её внешности. — Ты уже дома? А я инспектор по рубероиду.
Хозяйка мельком взглянула на меня безумным взглядом, потом молча развернулась и ушла к себе в комнату. Я вошёл в квартиру, затворил за собой дверь и начал озираться.
Коридор был довольно широким, но захламлённым. Баулы, узлы с тряпками, коробки разных размеров, всё это стояло или лежало на полу. Из мебели имелась только вешалка для одежды. Разувшись, решительным шагом отправился на кухню.
Настя ввалилась ко мне, когда уже разворачивал гостинцы бабы Нюры.
— По каким надобностям пожаловал? — брезгливо спросила она.
— По злополучным, — ответил я и протянул ей всё ещё тёплый пирожок.
Вдова бесцеремонно отбросила костыль на пол, закинула забинтованную ногу на другую, здоровую, и принялась за угощение.
— Димка дома или у твоей мамаши? — спросил я без обиняков.
— Какой ещё Димка? — не сразу сообразила беда, а потом отмахнулась от меня, как от мошки. — Спрятался за диваном. А вот Даша потерялась.
— Даша? У тебя же сын, — попытался я образумить женщину.
— И ты туда же? — занервничала Настя. — Никто не верит, что я дочку народила. Подсунули мальчишку и рады. А то что Даша потерялась, никому и дела нет. И что за люди...
— Потерялась? — оторопел я, а тут ещё, ни с того ни с сего, звякнуло над темечком.
— Сколько раз объясняла, что с ног меня сбили и вытолкали через оконную раму на козырёк подъезда. Не сама я стёкла разбивала и выпрыгивала. Не сама! — раскричалась беда, как одержимая. — Хочешь верь, а хочешь дальше инспектируй. И всё вокруг не моё. Всё точь такое же, но чужое. Мальчишку только жалко. Всё одно, не мамка я ему. Не мамка и всё тут!
— Погоди-погоди. Сейчас и с твоим рубероидом разберусь, — начал я о чём-то догадываться.
— А что такое рубероид? — безынтересно спросила Настя, расставляя гранёные стаканы в подстаканники и разливая в них чай.
— Просмоленный картон, чтобы крышу покрывать, — ответил ей, а сам дальше кумекал что к чему. — И тебя тоже спасать нужно. Сейчас чуток отдохну и дальше помчусь. Я уже близко. Уже на пороге…
— Почему вы такой грязный, товарищ инспектор? — спросила Настя, а я смутился и вернулся взглядом к замызганной школьной форме.
— С бедой вашей с утра воюю. Такого натерпелся, что ни в сказке сказать, ни топором нарубить.
— Может, умоетесь и переоденетесь? Я и барахло вам выдам. Всё одно, не помню, чтобы покойный муж такое носил. Так что, мне оно без надобности, — заявила беда, подняла с пола костыль и поковыляла в коридор.
— Что-то сейчас будет, — пообещал я себе, пытаясь осознать вертевшуюся в голове догадку. — Что-то сейчас пойму.
— Нате, — сказала Настя и швырнула в меня охапку брюк, рубашек и пиджаков.
Я подхватил упавшее на пол добро и пошёл искать, где можно переодеться.
— Вы куда? — рявкнула беда. — Марш в ванную. Вымойтесь сначала. Я воды натаскала, так что вам хватит.
Представив, как хромоногая тётка с костылём подмышкой таскает вёдра на пятый этаж, я ужаснулся и отворил указанную дверь в узенькую ванную с фаянсовым унитазом и огромной деревянной бочкой, на боку которой висел алюминиевый ковшик.
— Вот, оказывается, как проживают с удобствами, — позавидовал я владельцам квартир, а, вернее, пожалел их. — Это ещё кто такой? Ой…
Из настенного зеркала на меня исподлобья взирал незнакомый хмурый мужик лет тридцати с хвостиком. Лицо его было перепачкано сажей, взгляд ввалившихся глаз был уставшим, и, вдобавок ко всему, он являлся моим полным зеркальным отражением.
«Какой старый», — ужаснулся я, осознав, что это и есть «я», только тридцати трёх лет отроду, что вовсе не красавцем стану, когда доживу до такого преклонного возраста.
— Закрываться нужно, — толкнула меня Настя и ввалилась в ванную, — Вот бельё и полотенце.
Вдова ушла, а я сразу же заперся на шпингалет и начал разбор несуразностей, которые случились со мной в Кристалии. Когда снял ненавистную школьную форму, которая вместе со мной «повзрослела» и увеличилась в размерах, вслух подумал:
— Разве в мороке можно изгваздаться по-настоящему? Или меня взаправду целый день расстреливали и маслом поджигали? Ещё утром форма была новенькая со всеми пуговицами. Точно на инспектора был похож. Значит бабка в Маринии не была слепой?
Я разделся и брезгливо скомкал, вонявшую дымом и мусором, безнадёжно испорченную, форму. Подозрительно покосившись на предложенную одежду покойного мужа, снова глянул в зеркало и спросил отражение:
— Это одевать можно? Никто не обидится?
Отражение заблестело глазами, давая понять, что мне сейчас меньше всего нужно переживать о таких мелочах, как вещи с чужого плеча.
— Чего тогда лыбимся? — подыграл себе, припомнив другое отражение, глядевшее на меня в мороке из второго пляжа, и отшатнулся от зеркала. — Там тоже я был? Только ещё старше? Во дела. Что же это за мороки, если в них уши с задницами краснеют, одежда пачкается стекловатой и маслом, а чужие рожи становятся своими собственными? — разговаривал я с собой, а сам намыливал незнакомое, заросшее чужими волосами упитанное тело, на которое старался поменьше смотреть.
Закончив процедуры, ополоснулся из ковшика, пофыркал от освежившей воды и вышагнул из оцинкованного таза. Полотенце спасительно согрело начавшее дрожать тело, а мысли вернулись к тому с чего началось прозрение на тему мирового промаха с бедой.
— Если к одному старшему миру приклеена пара миров помладше, а в нём случается беда, то и в двух последующих такое же несчастье возможно. Если Настя, выпрыгивая в наш одиннадцатый, затолкала вот эту Настю из соседнего мира в свой. Тогда сразу в трёх мирах беда. Если так, значит в Татисии Настя из Кристалии, в Кристалии Настя из Ливадии, а в Ливадии никого нет, потому что Настя из Татисия умерла.
Я оделся в первое что попало под руку и вышагнул из ванной. Быстрым шагом, пока взбодрённое прохладой тело снова не ослабло от усталости, вошёл на кухню. Здесь сидела и Настя из Ливадии (по моему предположению), и Димка из Кристалии.
— Здравствуй, Димка, — нарочито жизнерадостно поздоровался я с перепуганным мальчуганом. — Как жизнь-малина? Что, брат, эта мамка тебе не подходит? Сейчас всё исправим. Мигом обменяем её на твою настоящую.
Димка пригнул голову ниже покрытого скатертью стола, где продолжил теребить пирожок, но ничего не ответил.
— Он не разговаривает? — обратился я к Ливадийской.
— Сказали, что ему скоро пять, почти как Дарье, только разговаривать со мной он не хочет, — пожаловалась Настя.
— Пошли в коридор. Дело есть, — скомандовал я и, взяв в руки букет, вышагнул из кухни.
— Что ещё? — перепугалась Настя, но похромала следом.
— Побожись, что усыновишь Димку, если не успею всё исправить, и его мамка помрёт в чужедальней стороне, — выдвинул ей ультиматум.
— А Даша? — заморгала Ливадийская, готовая вот-вот залиться горючими слезами.