* * *
— С чем пожаловала? — спрашивает меня Кармалия, сидя на троне из гладких чёрных камней.
— Хочу себя на сестёр поменять, — заявляю я хозяйке и подхожу ближе.
— Что имеешь, кроме этой кисы? — интересуется она и кивает на огромную тигрицу, крадущуюся за мной полосатой тенью.
— Ум, талант и фантазию. Всё могу, всему обучена, и всё сделаю. И получше некоторых, — говорю я громко, чтобы меня услышали сёстры, стоящие невдалеке с мамой.
— Значит у тебя, кроме желания принести себя в жертву, ничего нет, — делает вывод Кармалия.
— Кроме сил Природы, я пустая, — сознаюсь я, и слёзы градом катятся из моих глаз. — У них же предназначение. Задание. Отпустите их, прошу вас. Я всё могу. Всё смогу! Им же целую гроздь созвездий обживать нужно.
— А ты мне нравишься, — неожиданно говорит Кармалия. — Жалеть себя не будешь? Всё равно ведь одной где-то жить придётся. Может, поищешь другое зарождение миров?
— Не буду жалеть, — обещаю я и продолжаю всхлипывать. — Пусть улетают.
— Да будет так. Все свободны. Извините, что затянуло к нам на огонёк. Сами понимаете: закон Мироздания, — обращается Кармалия к сёстрам и маме, а я остаюсь стоять и плакать навзрыд, зная, что всё это со мной в первый и последний раз, а уже завтра придётся всё делать по-взрослому, по-кометовски, и не жалеть о сегодняшнем решении.
Мама и сёстры подбегают ко мне, прощаются, благодарят и тоже обливаются слезами. Все меня обнимают, целуют, гладят по голове, вытирают мои бесконечные слёзы и…
И каждая, незаметно для других, бросает мне в сумку по несколько зёрнышек жизни, запаянных в льдинки.
* * *
— Проснись, злыдень, — ни с того ни с сего раскричалась Стихия и набросилась на меня, как коршун.
— Отш-штань, — прогнусавил я, очнувшись, потом мигом пришёл в себя и сразу забыл, почему шипел на неё, как змея. — Ш-што там? Угодника наш-ш-шла? Про одиннадцатого узнала?
— Уш-шпокойся, — передразнила она мою невесть откуда взявшуюся шепелявость. — Нашла твоего Угодника. Скоро в одиннадцатый мир примчится. Про Сашку из Татисия узнала, что жив и здоров, а вот где его носит, Кармалия не сказала.
Ты поводыря своего вызову научил? Я его и пинала, и ласкала, всё хотела намекнуть, что пора меня вызвать, а он, как олух царя небесного.
— Научил, но звать запретил. Чтобы не мешал тебе по делам бегать. Сейчас скажу, что пора, — я окончательно пришёл в себя, радуясь за одиннадцатого, что он живой, а не в гостях у Доброй тётеньки, и скомандовал напарнику: — Вызывай девчушку!
«С бедой разобрались, — задумался я и снова уплыл в забытьё. — Я такой от обморожения или из-за рёбер? Или в груди кровотечение открылось? Я стеклянным глазом кое-что видел…»
* * *
— Двенадцатый, это третий. Приём, — слышу я над самым ухом и просыпаюсь.
— Когда же это кончится? — возмущаюсь и привстаю на травке.
— Всё видишь? — спрашивает довольная рожица третьего.
— В каком смысле? — не понимаю я, о чём речь.
Стихия стоит рядышком и смеётся до слёз, а Александр-третий от волнения ничего больше сказать не может.
— Что с вами? — ворчу я на них, и тут же вспоминаю обмороженные глаза и сломанные рёбра. — Я прозрел?
Вскакиваю на ноги и начинаю высоко подпрыгивать, чтобы почувствовать, не отзовётся ли в груди такое опрометчивое занятие. Не отозвалось.
— Ты и рёбра мне заштопала? Ну, спасибо. Вот Стихия, так Стихия. Ей не зря пишу стихи я, — радуюсь неожиданному выздоровлению.
— Я её зову, а она передо мной. Теперь и мне свои тайны откроет. Пока ты дрых на излечении после воды животворной, я тоже, что надо умыл. Теперь всё вижу. Спасибо, что с собой взял, — взахлёб тараторит третий.
Я останавливаю свои сумасшедшие прыжки и подхожу к Стихии. Она уже сидит на скамеечке и, о чём-то задумавшись, смотрит вдаль.
— Огромное тебе спасибо.
— Ты что во сне видел, шепелявый? — спрашивает она.
— Помню, что не захотел в телевизоре про поломанные рёбра смотреть и… И дальше не помню. Не волнуйся. Если в памяти загорится костёр мамы Кармалии, я мигом к тебе, — обещаю я шёпотом.
— Договорились! — задорно прикрикивает девчушка.
— Что теперь? — спрашиваю я. — Куда бежать, если нам с третьим даже показываться в одиннадцатом мире нельзя? Что предложишь, талантливая наша?
При слове «талантливая» девчушка чуть не подпрыгивает на скамейке. Она с подозрением долго на меня смотрит , потом успокаивается и вздыхает с облегчением.
— Глаза от вас, оболтусов, отведу, — обещает сестра милосердия и начинает меня инструктировать. — Ступайте в мир Татисий. Но вы его не дозовётесь. Ищите там Угодника. Лучше сразу… Или нет. Сперва в больницу нужно. Узнайте, откуда беда выпрыгнула. Потом один у больницы Угодника дожидается… Или не так. Одному надо будет старшего Павла известить, что одиннадцатый пропал, и его нужно будет по очереди заменять в его мире, потому что Татисий родителям глаза отвести не сможет. Остальное сам додумывай. Ты же у нас Головаш-штик.
Я слушаю её так внимательно, как до этого никого никогда не слушал. Я смотрю на неё выздоровевшими глазами так прилежно, как до этого ни на кого никогда не смотрел. Всё равно, мало что понимаю, а ещё меньше запоминаю.
— Третий! Иди сюда, Сельдерей Укропыч, — зову я Александра-третьего, кузнечиком скачущего по альпийской травке.
Глава 3. Работают профессиональные аферисты!
— Вода для лечения есть. Букет есть. Вот и всё. Вы готовы, — браво выговорила Стихия, проверив нашу готовность к спуску в пещеру и дальше в героическую схватку с бедой.
— Эту метлу ты называешь букетом? — удивился я и пожал плечами. — А волшебная вода мне на кой? Разве я не выздоровел?
— Марш с глаз моих, симулянт! — смешно топнула ножкой девчушка.
— Вот послала, так послала! — пропел третий и приступил к спуску в ракушечную бездну.
— Меня с буржуем воевать. За нашу землю, землю нашу… Ладно. Спасибо тебе, красна девица, — сказал я уже серьёзно, после того, как не допел песенку Укропыча, и поклонился Стихии в пояс. — Век тебя помнить буду.
— Всего век? — притворно удивилась девчушка. — А водичка для дела сгодится. И беду на ноги поставит, и тебя, если понадобится, разморозит и здоровым оставит.Кстати, метёлкой этой осторожней маши. Очень ценная вещь. Угодник объяснит, что к чему.
— Ничего сказать не хочешь? — тянул я время, дожидаясь пока третий спустится пониже.
— Вроде всё сказала. А сам что узнать хотел?
— Как выглядит этот Угодник. И ещё что-то. Много вопросов у меня было. Только когда к тебе прихожу, забываю их напрочь.
— Сразу его узнаешь. Его невозможно не узнать, — загорелись глаза у девчушки. — Такое зрелище, просто…
— Ты его тоже целовала? — спросил я незнамо зачем, неправильно оценив взгляд девчушки.
— Какие мы ревнивые. Я восхищаюсь человеческой силой духа. А в нём о-го-го! Огонь горит. Стихия. Но добрая к людям.
— Тихо-тихо. Тута папа, тут. Кстати, это мир мамы Кармалии? — припомнил я один из забытых вопросов.
— Нет. Но она любит здесь гулять. Ей нравится меняться. Идёт, изменяется, а сама душой размагничивается и отдыхает, — снова заблестела глазками Стихия.
— Ну всё. Я полез. Сейчас мне такого наговоришь, что я о самом главном забуду, — стеной отгородился я от изменений с размагничиваниями и начал спускаться.
— Вот хитрец, — в шутку возмутилась Стихия. — А в щёчку? Сбежал-таки, головастый.
* * *
— Обратную дорогу забыл? Или верёвочку узрел и понял, что прозрел? — с издёвкой спросил я у третьего, когда тот замер посреди заветной пещеры.
— Я же тебя чуть не бросил, — признался братец. — Хорошо цифру одиннадцатую увидел и очнулся. Вспомнил, о чём ты просил. Чтобы глянул, откуда мы вышли, помнишь? Всё бы пропустил, если бы не взял себя в руки.
— Не бросил же. А папка всегда тут, — продолжил я шуточки, пытаясь и напарника привести в чувство, и себя воодушевить на возвращение в искалеченный Татисий.
Держа в одной руке нелепый веник из прутиков, а в другой фляжку с животворной водой, я вытянул их навстречу цифре одиннадцать и пошагал сквозь ракушечную стену.
Волосы расчёсывали сами себя, мурашки играли в коллективную чехарду, а я шёл и радовался жизни, пока…
* * *
Пока не открыл глаза и не увидел небывалую фантастическую картину.
Прямо за выходом из пещеры на тропинке стоял огромный чёрный мотоцикл. Не просто мотоцикл, а гигантский механический циклоп. Весь до последней детали отполированный и сверкавший. Ещё и подножкой небрежно в землю упёрся, отвернув свой стеклянный глаз чуть в сторону.
«Во дела, — ошалел я и в одно мгновение забыл, кто я и где нахожусь. — Чудо-юдо расчудесное из научно-фантастических фильмов. Да, каких ещё фильмов! Инопланетный корабль! Хотя и не тарелка. Откуда он взялся?»
— Нравится? — послышался за спиной незнакомый мужской голос.
— Ещё как. Вот это механизм! — согласился я, зачарованный неземным зрелищем. — Как называется?
— «Харлей» это. Который «Дэвидсон».
— Ни фига себе, тачка! — согласился со мной брат номер три, когда тоже выбрался из пещеры.
— Колосс. Зверь машина, — снова заговорил незнакомый голос. — Потрогайте. Я разрешаю.
— Прокатиться бы на таком, — размечтался напарник. — Получше «Ковровца» будет.
— Даже получше «Москвича», — согласился я с другом.
— А я Николай Григорьевич. Очень приятно, — представился нам незнакомец.
— А мы с ним близнецы. Э-э… — о чём-то задумался третий.
— Сокрытые мы, — подсказал я Укропычу и продолжил изумляться фантастической картине перед глазами. — Стихия от нас глаза отвела, и мужик этот нас не видит. Думает, что видит, а сам…
— Правильно мне подсказали, как вас отвлечь, чтобы не успели трагедий придумать, — рассмеялся неведомый Григорьевич.
И тут до меня наконец-то дошло всё происходившее с нами.
«Это же Угодник собственной персоной. Дядька Николай Григорьевич. Точно. Живой, — скумекал я, наконец, и сразу задрожал всем нутром. — Оглянуться? Какой он? Голос странный. Как будто знакомый. Может слышал его где-то».