, что было силы: — Аминь!
Из облачка, собравшегося над головой Ясеня, ударила настоящая молния. Округа озарилась ярким дневным светом, а колдун, получив небесным электричеством в мягкое место, заверещал благим матом.
После молнии чёрное облако рассеялось, а Ясень взмыл вверх, дымя прострелянным задом, как подбитый немецкий самолёт. Потом его завертело, закружило и швырнуло на склон Фортштадта, на котором тут же завыла собака.
«Жучка. Значит, колдуном прямо в пещеру стрельнуло», — догадался я. Следом за Жучкой завыли все станичные собаки. С переливами, с подтявкиваньем, провожая Ясеня в неизвестный мир.
— Фу! — так же громогласно крикнул я деревенским псам, и те вмиг затихли.
Картина получилась, как в хорошем кино. И чувства, и декорации, всё было таким настоящим, таким реальным, что было не ясно, Кристалия так расстаралась, или я тоже приложил режиссёрскую руку и душу и, конечно, волшебную палку.
— Жги, коли, руби! — не своим голосом возопил Ольгович и бросился ко мне. — Вот это да! Никто не поверит. Надо же, какая сила в веточке. А, может, в тебе?
Полураздетые станичники повыскакивали из хат на мои вопли, молнию и собачий лай, и сбежались к хате колдуна, выкрикивая излюбленное в этом мире «Жги, коли, руби!»
— Пошли с глаз долой, — сказал я Степану и пошагал прочь. — А колдун ваш завалящий был. Молитва – вот, в чём сила. Крест православный – тоже сила.
— Давай спалим его хату? — предложил Ольгович.
— А Шашня на это как посмотрит? Хотите палить – палите, а я бы святой водой на неё брызнул и сиротке какому-нибудь или вдове отдал.
— А если вернётся? Спалить бы, на всякий случай. Но попадья… — задумался Ольгович.
— Если вернётся, найди волшебную Жучку, что на бугре в пещере живёт. И ей, как человеку, всё расскажи и пожалься. Она сразу же к Богу, или ещё к кому, кто у него в заместителях. Они или сами колдуна под нож, или меня кликнут. А я всегда к такому приключению с открытой душой.
— Это которая привидение в красной норе? — уточнил парень.
— Какое ещё привидение? — начал я по Стихию, а потом понял, что он имел в виду Жучку. — Собака та наполовину привидение, конечно. Просто я думал… Красная нора? Там же розовая ракушка, а не красная.
— Розовая, — согласился Ольгович. — Это мы промеж собой ту пещеру красной норкой называем. Поговаривают, там мутные людишки шляются. Но они нам не мешают. Пусть живут, как умеют.
— Жги, коли, руби! А правда колдуна не стало? — догнали нас станичники.
— Кубань как мамку люби, — вяло приветствовал их Степан и остановился. — Во. Ты-то нам и нужен. А колдуна наш благодетель вывел, как моль нафталином. Пикнуть не успел, как скрючило его и вышвырнуло с нашей землицы.
Мы отошли в сторонку, увлекая за собой мужичка, которого искал Ольгович. А станичники всё-таки собрались спалить ненавистную колдовскую хату.
— Остановить их? — спросил Степан.
— Куда мы против коллектива? Пусть палят. Пусть душами оттают, — махнул я на поджигателей двухметровым сокровищем.
— Жгите. Бог вам судья, — сказал Степан сошедшим с ума землякам.
— Что делать будем? А то племянник уже прилетел, — указал я на перепуганного Димку, бежавшего к нам по улице между метавшихся и оравших станичников обоих полов.
— Знакомьтесь. Это наш краснодеревщик. Федот, тебя-то мы и искали. Не трясись. Мы прогнали колдуна вот этим деревом. Человек хочет крестиков тебе заказать из него. Чтобы на груди их носить да Бога о милости просить. Нашего Бога, понимаешь? Нашего, — начал втолковывать игрушечнику Ольгович что-то для меня не совсем ясное.
«Может здесь у мужиков другой Бог?» — мелькнула у меня еретическая мыслишка.
— Оно от какого дерева? — спросил Федот и протянул дрожавшие руки к Босвеллии.
— От ладанного, — ответил я, чтобы было понятнее, и передал своё оружие из рук в руки. — Берёшься? Только без огласки. А то отведу глазки.
— Как же не взяться? Дело-то богоугодное. По всему видать, нашего Бога дело.
— О каком своём Боге вы талдычите? Он у вас православный? С Иисусом в сыновьях? — не выдержал я и спросил.
— Так-то оно так, конечно, — согласился Федот. — Только когда в нашу армавирскую церковь заходишь и на кастратов поющих глянешь, сомнения в душу так и лезут. Мол, не так всё устроено. Не по его заветам.
— Дело поправимое, — понял я про какого они Бога и умолк, чтобы не сболтнуть лишнего.
— Какие сделать? — спросил Федот, а сам продолжил нежно поглаживать брёвнышко.
Я, недолго думая, вынул из-за пазухи свой крестик и показал ему.
— Или такие, или которые сумеешь. Какие душа подскажет, такие и делай. Только к вечеру назавтра, будь добр, а четыре крестика выстругай. Я скоро домой отбуду, а дел у меня на десяток ваших станиц. Договорились?
— Солдатушки, бравы ребятушки, — запел дрожавшим голосом Федот вместо ответа, да так душевно запел, что у меня от его песни сразу прослезились глаза. — Где же ваша си-ила?.. Нашу силу на груди носи-или. Крест, вот наша сила!
Что тут началось! Подбежал Димка и стал подпевать бондарю-краснодеревщику незнакомыми словами, такую знакомую песню. Ольгович, со слезами на глазах, тоже загорланил, что было сил:
— Солдатушки, бравы ребятушки. Где же ваши души? Наши души в аду бесов душат. Вот, где наши души.
За ними и все поджигатели колдовской хаты подхватили песню, и мне показалась, что вся станица высыпала на улицу и запела:
— Солдатушки, бравы ребятушки. Где же ваши беды? Наши беды – баб наших победы. Вот где наши беды. Солдатушки, бравы ребятушки. Где же ваши жёны? Наши жёны – ружья заряжёны. Вот, где наши жёны.
Когда слышал знакомые слова, и сам, поддавшись общей магии ночного бунта против колдуна, против засилья неразумной, по их мнению, власти женщин, подвывал своим незнакомым взрослым голосом:
— Солдатушки, бравы ребятушки. Где же ваши детки? Наши детки – пули наши метки. Вот, где наши детки. Солдатушки, бравы ребятушки. Где же ваша хата? Наша хата – лагерь супостата. Вот, где наша хата!
Пропев вместе со всеми не менее десятка куплетов, я основательно расплакался, но, как и все вокруг, слёз своих не стеснялся. А когда все разом замолкли, и в ночном воздухе повисла тишина, Федот продолжил петь последний куплет срывавшимся на всхлипы голосом:
— Солдатушки, бравы ребятушки. Теперь, где ваши души?
И снова все вокруг подхватили:
— Теперь души в раю слёзы сушат. Вот, где наши души…
Я не стал дожидаться окончания песни и вечера в целом, схватил Димку за плечо и поволок его в темноту ночной станицы, подальше от глаз, слёз, и от разгоравшейся хаты колдуна Ясеня.
* * *
— К дирижаблю? — спросил Димка.
— Брось шуточки, — попросил я устало.
— Понял, — сдержанно ответил он и взялся за мою руку.
Я шёл вперёд и ничего не видел от слёз, поэтому не сразу осознал, что давно лечу вместе с Димкой, изображавшим самолётик. Я был старшим самолётиком, но летел неправильно, а он младшим, только настоящим и правильным.
«Так-то лучше. А то дирижабли какие-то изобретает», — подумал я, перестал шагать по воздушной дорожке и сразу стал правильным самолётом.
Кристалия принесла нас на лоджию и приземлила. Всё это она сделала по Димкиной просьбе, и я дал себе слово поутру первым делом слетать с ним на Змеиную гору, чтобы он принёс клятву в том же месте, что и его старший самолётик в моём заплаканном взрослом лице.
— Тс, — услышал Димку. — Они сидя спят.
Я сначала не понял, о ком он, а когда заглянул на кухню, только что успокоившееся сердце защемило с новой силой.
Мама с дочкой спали в обнимку сидя на новеньких стульях перед новеньким столом до отказа заваленным вкусностями и яствами, которые они наготовили за день.
— Что делать будем? — спросил я у Димки.
— На кровать уложим? Или пожалеем и домой отправим? — предложил он.
— И отправим, и уложим, и денег дадим. Смотри сколько наготовили. Неделю целую есть будем. Пирожки, блины, мёд, сметана. Всего не перечесть, — разгорячился я.
— У них же там ничего этого нет. Опять голодать будут? Они хоть и женщины, а всё одно жалко их.
— Давай себе кое-что отложим, а стол с едой и стулья… Даже кровать не жалко. Всё в их мир перенесём, — загорелось во мне озорное детство.
— А мамке ещё купим, — поддержал Димка.
Так мы и сделали. Сначала сговорились с Кристалией, потом смотались в Ливадию и всё там подготовили. Место на кухне и в комнате расчистили. Опять же, с Ливадией договорились. Денег пятьдесят серрубликов отсчитали и записку написали, чтобы не волновались, а смело покупали всё, что нужно.
Потом под вспышки молний в Кристалию перепрыгнули. А через пару минут вместе со спящими красавицами, со столом, стряпнёй, честно разделённой, прямо на стульях, с кроватью, матрасом и подушками… Хлоп! И мы в Ливадии.
— Сейчас ты на балкон, а я с миром пошушукаюсь, — велел я Димке.
Когда он отошёл подальше, я договорился с Ливадией, чтобы она, или разбудила спящих красавиц после нашего отбытия, или сама их спать уложила на новую кровать с матрасом и полудюжиной подушек.
Когда возвратились в Кристалию, заново организовали старенький столик и вывалили на него оставленные для себя кушанья. А потом на еду накинулись, изголодавшись от добрых дел.
Спать также разошлись по старым местам, еле передвигая ноги от переизбытка эмоций в сердцах и пирожков с блинами в животах.
Глава 20. День Димкиной клятвы
— Ты какой номер? — обращаюсь я к Александру из моей команды, летающему за окошком, и не сразу понимаю, что он наполовину прозрачный.
— Двенадцатый, — отвечает тот и улыбается рожицей третьеклассника.
— Не шути. Я из двенадцатого. Я, — втолковываю расшутившемуся близнецу. — Ты из третьего или одиннадцатого?
К окну подлетают ещё двое Александров.
— Я одиннадцатый, — докладывает первый из них. — Доедай, и айда до дома.
— А я третий, — рапортует второй.
Со всех сторон начинают собираться летающие девятилетние Александры, которые кружатся и наперебой представляются: