— Ладно. Потом тебя перевоспитаю. Напомни, как твоего папку звали? — уточнил для протокола.
— Витей, — неуверенно пролепетал Настевич.
— Сейчас с миром с глазу на глаз поговорю, чтобы… — начал я объяснять, что собрался узнать имена Димкиных предков, а потом импровизировать с текстом клятвы, как вдруг получил тёплую, но звонкую оплеуху, означавшую: «Я на все твои фокусы согласна. Не тяни время. У тебя и так много дел».
После оплеухи совсем недолго пошумело в ушах, а я, заодно, собрался с мыслями.
— Повторяй в точности за мной, — скомандовал Настевичу, перекрестился, поклонился, и начал клятву. — Здравствуй, мир мой родной. Дозволь принести тебе клятву для вступления в посредники промеж сестёр и братьев твоих, — торжественно выговорил, а Димка, не дожидаясь, когда сделаю паузу, сразу всё повторял, словно был моим эхом.
Я снова поклонился, как положено при произнесении клятвы, и Настевич повторил поклон.
– Я, Дмитрий, крещёный и нарожденный в тебе, сын Виктора и Анастасии, нарекаю тебя Двадцать Второй, и прошу принять эту клятву, которой обязуюсь служить тебе верой и правдой во славу Божию, — на ходу сочинил я новый текст, подстроив его под второй мировой круг.
Снова тонкоголосое эхо в исполнении Настевича повторило всё слово в слово.
— А ещё прошу тебя возвращать мою душу грешную и тело моё бренное ото всех мест… Да изо всех времён, куда бы ни занесла меня служба посредника между твоими братьями и сёстрами… И пусть будет так, пока твоё солнце светит и моё сердце бьётся. Помоги нам, милостивый Боже, — дочитал я до конца, иногда подождав понемногу, пока Димка поспеет за мной, и снова поклонился Кристалии в пояс.
Не успел Настевич повторить окончание клятвы, как нас сдуло с валуна тёплым порывом ветра и понесло в синюю даль, кувыркая и подбрасывая, словно мы были жонглёрскими мячиками.
— Лимонад забыли, — верещал Димка и хохотал что было сил.
— Ты поклониться не успел. Но, всё равно, твой мир тебя признала, — прокричал я в ответ, тоже радуясь, словно ребёнок.
Нас приземлило к родникам, бившим из земли, как раз над тем местом, где была низина или балка, как у нас называют такие места, где должен был быть пруд.
— Смотри. Наш лимонад, — изумился полноправный напарник и указал на ручеёк, вытекавший из родников.
Я увидел три наши бомбы, охлаждавшиеся в прозрачной водичке.
— Переживал, что пить захотим, а тут родники, — удивился я простому объяснению появления пруда в родном мире.
— Дала-кай. Дала-кай! — раскричался кто-то в камышах, окружавших ручеёк.
— Что долакать? — не понял я.
— Дала-кай, — повторил мужичок в засаленной одёжке, достававшей до земли, и вышел из камышей к нам.
— Русский понимаешь? — спросил я Далакая, нисколько не удивившись его появлению.
— Бикмеюшка всё понимает. Дала-кай, — то ли о себе сказал мужичок, то ли о своём невидимом дружке.
— Какая Бикмеюшка? — уточнил Димка.
— Такая-сякая. Моя Бикмеюшка. Твоя Дала-кай, — ответил мужичок и указал на нас пальцем.
— Дала-кай, дала-кай. Кого хочешь дала-кай, — передразнил мужичка младший напарник.
— Пить хочет или обзывается? — задумался я вслух.
— Подарить ему бутылку? — сжалился над Бикмеюшкой Димка.
— Дала-кай. Дала-кай, — закивал мужичок Димке.
— Как ты говоришь? — переспросил я, задумавшись над непонятным словом. — Дала-кай. Кай-дала. Во. Кай-дала, а не Дала-кай, — озарило меня, наконец.
— Кай-дала, — сразу же согласился Бикмеюшка.
— Дари ему бутылку, — разрешил я.
— Ситро? — спросил Димка, и тут же решил сам: — Ситро.
— Бикмеюшка, запомни, — обратился я к незваному гостю. — Вот тут дамбу насыпать надо. Воды много соберётся, а лишняя вытекать по балке будет. Баранов будешь поить и рыбу ловить, когда заведётся и размножится. Назовёшь этот пруд Кайдалами. Всё понял?
— Кай-дала, — согласился Бикмеюшка, получив газированную взятку.
— Погнали отсюда, — сказал я напарнику и пошагал в сторону Змеиной горы, не простившись с мужичком в засаленном балахоне.
Димка побежал впереди меня, радостно перепрыгивая кусты засыхавшего бурьяна, а Бикмеюшка, оставшись у ручейка, продолжал кричать нам вслед новенькое словечко «Кай-дала».
* * *
— Поздравляю с началом посредничества, — торжественно приветствовал я Димку, когда отошёл подальше от камышей. — Теперь ты полноправный представитель нашей тайной службы.
— Спасибо, Васильевич, — поблагодарил меня младший коллега. — Что бы я без тебя делал?
— Уж точно не дирижабли, — понадеялся я. — Теперь можешь сам просить мир о нашем возвращении.
И Димка, нисколько не обидевшись на дирижабли, скомандовал:
— Включить сверхзвук.
Нас снова подхватило и понесло, словно пульки, и всё повторилось, только в обратной последовательности. Напарник уже отбомбился своим ситро, а я продолжал изображать бомбардировщик, всё ещё держа в руках бутылки с газировкой.
— Ты её видишь? — спросил младший самолётик.
— Кого?
— Опять девчушка меня пальчиком манит.
— Значит, нам одна дорога. Значит, нам туда дорога! В кра-а-асную норку. Девчушка нас зовё-от! — переделал я, неожиданно вспомнившуюся песню Утёсова.
— Это в станице? Вернее, в Закубанье? — исправился Димка.
— Какая разница станица или Закубанье? — рассмеялся я его заморочкам по поводу именования мест.
— Совсем ничего не понимаешь? — неожиданно расстроился он.
— Что понимать? Место ведь одно и то же.
— Место одно, конечно. Только станица – это женщина, а Закубанье не мужчина и не женщина. Не вашим, не нашим, чтобы не обидно было, — просветил он мою темноту в отношении названий.
— Если так ко всему относиться… Сойдёт и Закубанье, — решил я не вторгаться на территорию враждующих названий.
Мы полетели дальше, насупившись друг на дружку, и растеряли торжественность момента.
— Не туда рулишь, — заподозрил я неладное. — Вон, за тем лесом Закубанье.
— Рулю, куда девчушка просит, — огрызнулся напарник.
Я отмахнулся от новоиспечённого посредника и задумался, куда нас пригласила Стихия, если не в станицу и не в красную норку.
— Крест. Ей богу, крест! — заорал благим матом Димка и вошёл в штопор, собираясь вот-вот разбиться об один из бугров Фортштадта.
Я тоже увидел огромный восьмиконечный крест тёмно-малинового цвета, лежавший на холме, на который бесстрашно пикировал младший самолёт.
Потом, пока Димка скакал по засохшей и выгоревшей траве, по свежему холмику из ракушки, который был рядом с крестом длиной в тридцать три шага взрослого меня. Причём, широких шага. Я всё обошёл, проверил, пощупал, удостоверившись, что такую работу не могли выполнить станичники всего за одну ночь.
«Во-первых, никак не могли. Во-вторых, древесина у креста точно нездешняя. В-третьих, работа уж больно ювелирная. Если прибавить трубу из неизвестного металла длиной не менее пяти метров, в которую крест врос нижним концом, я бы сказал, что его сделали неизвестные мастера для какого-нибудь настоящего храма.
Кто же его перекупил, привёз, и выкопал бездонную яму, похожую на узкий колодец?» — покончил я с сомненьями, заслышав звякнувший колокольчик душеньки.
— Зеленоглазая? — не поверил ни себе, ни колокольчику.
А Димка продолжал прыгать, как козлёнок через лежавший крест и выкрикивал:
— Для папки! Для дядьки! Для дедки! Для прадедки…
— Пошли в красную норку, узнаем, кто нам это сокровище подарил.
— Нам вон туда, — проблеял козлёнок и поскакал через бугорок, через овражек, через терновник, и дальше, в лишь только козлятам известное место.
Мы сделали приличный крюк по склону Фортштадта, но добрались-таки до пещеры. Точнее, я добрался, а Димка уже познакомился с Жучкой и разглядывал с ней чёрное пятно на тропинке.
— Ты пещеру нашёл или почувствовал? — спросил у напарника, ковырявшегося в саже.
— Ага, — неопределённо ответил он.
— Покрышку кто-то сжёг, — предположил я, имея в виду сажу, нарисовавшую жирную кляксу на тропке. — Сам в пещерку сходишь или Жучку пошлёшь?
— Так это Жучка? Здравствуй, Жучка. Позови мне девчушку, пожалуйста. А то я тут в первый раз, — попросил Димка.
Я подошёл к саже и сразу усомнился, что она от сожжённой покрышки.
— Не колдун ли тут взорвался? — обомлел, представив, что погубил чёрную душу Ясеня.
— Сначала взорвался, а потом в норку утопал? — не согласился Димка.
— Как утопал?
— Ножками. Вон следы. Топ-топ, и был таков.
— Айда в пещеру. Расскажешь о своих ощущениях. Волосёнки должны забегать, мурашки замаршировать, — остановил я следствие по пропавшему без вести Ясеню и отправился в красную норку.
Пещера была точно такой же, как в Сималии. Розовая крупная ракушка, длина раскопа – пять нешироких шагов, свод чуть выше моего взрослого роста и пустота. Дюжина чёрных следов Ясеня красноречиво говорили, что он не погиб, а удалился в двадцать четвёртый мир.
— Чувствую, — благоговейно возопил исцелённый от непосредничества козлёнок, и вмиг стал полноправным членом братства миров второго круга с известным кадровым составом.
— А я ни укропчика. Ничего, в общем, не чувствую, — подвёл я итог своим страданиям. — Если зажмуришься, сможешь за Жучкой пройти сквозь стену и дальше в центральную пещеру. Только смотри. Мурашки и волосы с ума сойдут. Но ты не пугайся. Считай… Ах, да. Ты считать не умеешь. Тогда тебе туда никак нельзя. Выхода там нет, как и входа, а выходить из неё нужно на две двойки.
Я бы и дальше продолжал нравоучения, но в пещере уже давным-давно никого не было.
— Вот неслух. А я за него поручился.
— Не гневайся, — молвила появившаяся за спиной тётка-красотка. — Здравствуй, Александр Великий. Великий победитель бед.
— И все в обед. И тебе здравствуй, красна девица, тётка-красотка, девчушка-старушка, старушка-девчушка. Сколько же тебе имён придумали люди добрые? — невольно залюбовался я тёткой. — Мой пострел разминулся с тобой?