— Мы на дирижабле так высоко не летали. Это же настоящий космос, а ты его уже видел. Теперь моя очередь, — брыкался ногами напарник и не давал затащить его внутрь ракеты.
— Где мне такое показывали? В мороке? Так это ночью было. А днём я по космосам ни разу не летал, — как можно жалобнее завёл я песнь новобранца, забранного райвоенкоматом в космические лётчики.
— Минутку глянь. Обещаешь? — поставил он свои условия и освободил иллюминатор.
— Обещаю-у! — заголосил я, увидев, как свет и синева остались далеко внизу, а в глаза начал ползти настоящий, пугавший чернотой, космос.
Ракета стала плавно загибать свой курс, вычерчивая в небе дугу огромного радиуса, и я повалился к иллюминатору, чуть не выскочив из него целиком.
— Мамочка, — только и смог вымолвить, когда увидел красотищу, которую ни словами описать, ни карандашами нарисовать.
Как в цветном научно-фантастическом фильме, который разок видел в кинотеатре, земля превратилась в голубой шар огромного размера, а мы в детсадовской игрушке неслись и оставляли за собой белёсый след, если не в самом космосе, то уж где-то рядом с ним точно.
— Мы как комета, правда? И хвост у нас есть, — подтвердил коллега-космонавт мои худшие за день опасения.
Я кое-как вполз обратно в ракету и наплевал на картины неземной красоты земного глобуса в натуральную величину, с его морями, материками, островами, циклонами, заверченными улитками белоснежных облаков, и прижался спиной к дребезжавшей обшивке корабля «Восток-1».
— Всё на сегодня, Стихия? — спросил я у капризного извозчика. — Нужно было сразу догадаться, что это ты. Глядишь, без космоса обошлось бы, — пенял я себе, огорчившись запоздавшему прозрению.
Димка верещал в голос где-то за иллюминатором, а я стал дожидаться мягкой посадки, на которую очень рассчитывал.
— Давай уже приземляй. Нам сегодня ещё в Голландию за тюльпанами, — прошептал я неожиданно осипшим голосом.
— Ба-бах! — согласилась Стихия и взорвала нашу ракету, разбросав её деревянные осколки во все стороны.
— Ой! — заволновался Димка, оказавшись в свободном падении.
— Глаза береги. Обморозить можно, если с такой высоты… — поспешил я с лекцией опытного падальщика с высоты, но заткнулся, потому как голова оказалась внутри шлема со стеклом перед глазами.
«Мотоциклетный», — решил я о шлеме и, вдруг, дёрнулся вверх с такой силой, что родные мурашки с громким хрустом осыпались со спины куда-то вниз.
Как и положено у космонавтов, выпавших из деревянных ракет, откуда ни возьмись, надо мной букетом расцвёл яркий оранжевый парашют с дырочкой в середине. Он-то и дёрнул меня вверх, когда раскрывшись высоко-высоко над землёй, погасил инерцию свободного падения моего взрослого тела.
Я поискал глазами Димку и увидел невдалеке черное пятнышко с дергавшимися от восторга ногами, плавно опускавшееся на таком же цветке-парашюте.
«Вдруг сразу в Голландии приземлимся?» — размечтался я о семенах тюльпанов.
Потом невольно залюбовался пейзажами с прямоугольниками полей и чёткой линией берега моря. Такой чёткой, что подозрительно просто. Дамбы бесконечной длины, каналы, дома, дороги. Всё уж больно нерусское, несоветское, а прямое, правильное, красивое. Высоченные черепичные крыши, огромные сады, яркие осенние цветы, всё и радовало глаз и раздражало одновременно. Особенно обилие мельниц и тут и там размахивавших руками-крыльями.
«Где столько пшеницы взяли? Мелют без остановки, ироды, — разозлился я, сам не зная на что. — Живут себе на широкую ногу, пока у нас домкомы рулят».
Я задёргался от нетерпения, не желая любоваться заграничными зрелищами, сотворёнными чужими мужиками с их тётками-командирами, и тут же оторвался от парашюта. Не просто оторвался, а кубарем полетел вниз, суча ножками, как до этого Настевич.
Правда, как-то очень медленно летел и терял на лету сначала шлем, потом перчатки, потом штаны и, наконец, куртку-скафандр, снявшуюся через голову не расстёгиваясь.
— Только бы нас никто не увидел. Ещё примут за шпионов и расстреляют! — крикнул я Стихии и свалился в небольшое квадратное водохранилище.
— Бултых! — согласились моя благодетельница и со всего маху окунула меня в прохладную воду.
Хотел уже вынырнуть из далёкой глубины, в которую должен был угодить, но вместо этого, дно под ногами само поднялось, и я оказался в воде всего лишь по пояс.
— Здравствуй, Голландия, — прошипел я змеёй Натуркой и начал выбираться на берег к асфальтной дорожке, на которой уже вовсю скакал Димка.
— Такое!.. Та-ко-е! — кричал о чём-то мой подопечный и забывал уточнить, что же «такое» он имеет в виду.
— Такое-сякое, — недовольно буркнул я всем невидимым, но явно присутствовавшим при моём унижении, мирам, привидениям и душам.
— Васильевич, я такое никогда не забуду, — наконец, выговорил младший напарник.
— А я бы с пребольшим удовольствием забыл и никогда не вспоминал, — приврал я в сердцах.
— Куда пойдём? — деловито спросил Настевич, будто я минимум раз в неделю падал из космоса в незнакомые места и всегда точно знал, где нахожусь и куда должен следовать.
— Если это та самая Голландия, тогда нам в магазин за семенами, а оттуда сразу домой. Только не на ракете. Слышал? К ракетам и близко не подходить! — категорически потребовал я от напарника.
— Би-би! — согласился с моим ультиматумом подъехавший жёлтый автомобиль, похожий на «Запорожец», только с торчавшими из передних крыльев фарами.
Улыбавшийся мужичок-водитель в шляпе и очках деловито махал нам рукой, но не прогоняя с дороги, а приглашая подойти.
— Что ему надо? — насторожился Димка.
— Вэлкам. Вэлкам, — махал мужичок и продолжал улыбаться, явно догадавшись, кто мы и откуда.
— Понятия не имею. Главное, что он на деда Пашу не похож. Разберёмся, — пообещал я себе и подошёл к автомобилю.
— Главное, на деда Макара не похож, — согласился Димка.
— Америка ор Совьет Юнион? — спросил мужичок, приоткрыв дверцу автомобиля.
— Совета просит, — решил знаток иностранных языков Дмитрий и, обращаясь к мужичку, выпалил: — Не знаем, что тебе посоветовать. Дорога тут одна, так что не заблудишься. Езжай дальше в свою Америку.
— Раша? Раша-а! Оу-кей, Раша. Вэлкам, — обрадовался мужичок ещё больше и выскочил из авто.
— Бешеный какой-то, — заподозрил я неладное.
А очкарик уже вовсю запихивал Димку в автомобиль и что-то объяснял ему на голландском.
«С младшенького начал, — струхнул я не на шутку, решив, что нас всё-таки забирают в плен, как вражеских шпионов. — Сколько раз с друзьями играл в такое, но чтобы в жизни… Почему ты нас, Стихиюшка, не сокрыла?»
— Он нас к рынку подвезти хочет, — обрадовался Димка, нисколько не испугавшись заморского плена, и сам запрыгнул на заднее сидение.
— И поэтому хохочет, — запоздало зарифмовал я и кивнул мужичку, а потом произнёс первое нерусское слово, значение которого не знал: — Дала-кай. Согласен на подвоз к рынку.
— Вэлкам, — кивнул мужичок, подтвердив, что уговор состоялся, и я влез на сиденье рядом с водителем.
Мы поехали по дороге вдоль пруда, в который меня окунула Стихия, и только в этот момент я понял, что выбрался из воды совершенно сухим.
— Димка, это не морок, часом? Может, мы спим? — поделился я обоснованными сомнениями.
— Может, ракета и была ненастоящей, зато мужик этот всамделишный. Видишь, как чешет на своей бибике.
— Нам тюльпаны нужны, — объяснил я иноземцу цель нашего прибытия. — Тюль-па-ны. Ферштейн?
— Йа-йа. Нацюрлих, — сразу понял водитель.
— Не нацюрлихай нам, фриц поганый, — процедил сквозь зубы Димка и скорчил свирепую мину.
Сообразив, что своим немецким словечком спровоцировал голландца перейти на ненавистный киношный язык, я успокоил напарника:
— Он не немец. Это из-за меня он расхэндыхохлился. Не обижай его, он же рулит.
— Ай эм ноу джёмен, — замотал головой несостоявшийся фриц.
— Дала-кай, — согласился я. — До деревни нас, пожалуйста. А там мы семян тюльпанов купим и домой, — пообещал я и Димке, и мужичку.
— Йес. Тьюлипс. Ви файнд райт нау. Вот кайнд ю прифё? — завёлся голландец, как по команде, и сильнее надавил на газ.
— Говорит, что тюльпаны кончились, а остались только тьюлипсы, — поспешил Димка перевести на русский.
— Вот кайнд? Вот калар? Эксплейн плиз, — согласился мужичок с Димкой.
— На водку меняет, но спрашивает какой колер и какой плиз. А водку требует «Экстру». Давай, говорит, «Экстру» и объясни, какой колер тебе нужен, — авторитетно заявил знаток голландского и водки.
— Нет у нас «Экстры», — объяснил я мужику, как можно понятнее. — Нету. А колер нужен красный. Кра-сный. И плиз такой, чтоб всем тёткам понравился.
— Оукей. Андэстуд, — закивал мужичок. — Джаст шоу ми он пикчерз ат зе фли-маркит.
— А сейчас о чём он? — спросил я Настевича.
— Ругается, что водки нет, — тут же перевёл недоросль.
— Ты так скоро сам на голландском заговоришь, — позавидовал я его таланту схватывать всё на лету.
Через несколько минут мы подъехали к центру маленького сказочного городка. Остроконечные черепичные крыши двухэтажных домишек с раскрашенными в разные цвета фасадами вплотную соседствовали с такими же чудными магазинами с огромными витринами вместо окон, или с уличными ресторанами со столиками и резными стульями, стоявшими прямо на тротуарах.
Все улыбались, здоровались, снимая шляпы. Играла духовая музыка, напоминавшая мелодию из мультфильма.
— Ах, мой милый Августин, Августин, Августин, — пропел я и понял, что мелодия, хоть и похожая, но отличалась от советского мультика.
— Вэлкам, — предложил мужичок выйти из его авто и, помогая себе жестом, помахал нам рукой.
— Что-то у них слов мало, — удивился Димка. — Залезайте – вэлкам, вылезайте – вэлкам. Бедный какой-то язык. Такой можно быстро выучить.
Мы выбрались из голландского «Запорожца» и направились к ближайшему рынку.
Оказалось, что большинство торговцев продавали только странные горшечные цветочки, не успевшие зацвести, семена и семечки всяких размеров и калибров, но большей частью у всех и каждого на прилавке имелись горки разноцветных луковиц. И красных, и белых, и даже фиолетовых, но всегда каких-то странных, очищенных и приплюснутых. Может быть, сорт у лука был местный голландский, а потому мелкий и плоский, было не ясно.