— Ты же взрослый уже.
— Я не по-настоящему взрослый. Скоро опять Скефию кукиши показывать начну.
— А какую? О змейке?
— Про жучка-жужелицу.
— Не знаю, жужелица то была, или ещё какой жучок-паучок, а только жил да был…
— Нет-нет. Давай с самого начала. Как он первый на земле завёлся. Кто у него женой был. С появления начни. А потом жил-был.
— С рожденья-появленья и начну.
А появленье жучка было самое что ни на есть обычное. Аквария его придумала, Натура тут же им обернулась, а через минуту раздвоилась и выскочила из него. Они так всегда всё делают. Это я про Акварию и Натуру. Придумают, обернутся, проверят, чтобы в утробе всё правильно работало, а потом будто выдваиваются изнутри. Глядишь, а уже новый член семьи земных жителей родился.
Забегал наш жучок, зажужжал. Где, говорит, моя половинка?
— Не зажужжал, а зацыкал. Ц-с. Ц-с. Вот так. А «ц-с» — это на его языке значило, что он очень недовольный.
— Ты будешь рассказывать, или мне продолжить?
— Продолжай, пожалуйста.
— Где, говорит, моя половинка? А Аквария с Натурой забыли про его половинку. Смахнули они жука, нечаянно, с лабораторного столика, да и не вспомнили про него. Новым делом занялись. Тогда срочно птичку придумывали. Птичку особую, бескрылую, носатую. По Новым Зеландиям чтобы бегала между кустиков. И имя уже ей придумали, а вот саму птичку - никак. Киви у той птички имя, стало быть.
— Про жучка, про его судьбу расскажи. Как он раздваивался и старался сам создать себе половинку. Ну, чтобы ему не скучно было. Потом опять раздваивался. Потом снова и снова. И всё прозрачней и прозрачней становился. А с половинкой так и не получилось. С женой, значит. Все мужчины у него получались, как и он сам. Дораздваивался, что невидимым стал.
— Сам дальше рассказывай. Ишь, умник, нашёлся.
— Уже немного осталось. Он же потом свои половинки искать начал и снова с ними срастаться. Чтобы обратно видимым стать. Срастался-срастался…
— Собрал все, и видимым стал. Аквария его заприметила и попросила Натуру сотворить ему подружку.
— А потом из жёнки-подружки Натура выскочила. А теперь, мам, начинай своё жили-были.
— Нет уж. Теперь ты спать ложишься, голубчик.
— Ну мама Кармалия. Я и так уже сплю…
* * *
— Вставай, Васильевич, — разбудил меня Димка ни свет, ни заря.
— Что там опять случилось? — спросил я младшего помощника.
— Не расскажешь, как ты меня с вокзала домой принёс? Мамка божится, что не знает, во сколько мы вернулись. Почему сразу не помылись после блохастого рынка?
— Я же тебе говорил, что мы в мороке. Пригрезилось всё, как видишь, — возмутился его недоверию к моим вчерашним догадкам. — Придумал же, рынок для блох.
— А мешок с голландским луком? Вот он. А билеты картонные? Морок? А подарки из заграничной станицы? — пошёл в контратаку Димка. — А гостинцы от твоей зазнобы? Полная корзинка, между прочим. Ещё и с запиской. Букет опять же с тюльпанами и хворостинами. Это ты нашу квартиру в балаган превратил, а не мамка.
— Остынь. Набросился, как тузик-карапузик на дедову грелку. Дай в себя прийти. А ведь и правда, как это мы сели в вагон в Голландии, а проснулись в Армавире. Ещё и с подарками? Ну, тётка-красотка. Ну, С… Ц-с! — закипел я праведным гневом с утра пораньше.
— Знаешь, как мамке за нас грустно. Не верит она, что мы всего такого наворочали, и нам за это ничего не будет.
Только когда я вскочил с дивана и огляделся вокруг, наконец, понял, что так взволновало Настю и её сыночка.
Это была Димкина комната. Но уже не вчерашняя с детской кроваткой, из которой мальчишка давным-давно вырос, и баулами с тряпьём. Только блёклые обои напоминали, что мы всё ещё в Настиной квартире. Огромный новёхонький диван с двумя креслами поселился в комнате вместо детской кроватки. Кухонный столик, растеряв керосинку и прочую утварь, переехал сюда же и укрылся отстиранной старенькой скатертью.
Скатерть оказалась не простой, а, скорее всего, дальней родственницей самобранки, потому как весь столик был завален всевозможным добром, и не только им.
Из всего изобилия знакомыми были лишь авоська с остатками скоросъедов и веточки дерева, которые мне уже однажды дарила Стихия, когда отправляла на войну с бедой.
Веточек было всего шесть, по паре каждого вида. Две спавшие, две проснувшиеся, две засыпавшие, и стояли они в трёхлитровой банке с водой вместе с крупными разноцветными тюльпанами.
Далее на столе лежали типографские стопки свежеотпечатанных бланков накладных и заявок, причём, все они были разными и по размерам, и по цвету бумаги. Рядом со стопками стояла огромная корзина с неизвестными фруктами, а может даже овощами. Я не только не знал названий этих фруктов, но и, вообще, ни разу в жизни их не видел.
«Если эта невидаль от Стихии, значит, съедобная», — решил я и продолжил осмотр комнаты.
Следующим новичком в комнате оказался престранный шкаф, состоявший из трёх секций. Секции были ничем иным, как дверцами с зеркалами и без, и составляли единое многодверное целое.
«Трио», — мелькнула в голове догадка. А у шкафа слева и справа на торцах по дверце, а спереди целых три в ряд с зеркалами на каждой. «Трио-Трюмо», — окрестил я шкаф-новосёл.
Мало того, внутри шкафа между левой секцией и средней — дверца, и точно такая же между правой и средней. Весь шкаф представлял собой проходной двор для детских игр, а никак не серьёзную мебель. В центральной секции «Трио» на дне валялись полочки, плечики для одежды, а в углу стояла перекладина для этих плечиков.
«Зачем она трио-трюмо у Димки поставила? И полки почему не заставила установить?» — недоумевал я.
Закончив осмотр, потеребил выкупанного Димку по мокрым волосёнкам и сказал:
— Всего то? Со мной такое не первый раз. Подумаешь, понравились мы голландцам и тётке-красотке. Всему найдём объяснение. Показывай остальное. Где стол, стулья, кровать? Где мамка? Нужно же человека успокоить. Не у всех женщин детки посредниками работают и целыми днями по разным мирам мотаются. Ладно, завтрак и в поход. Семена в станицу. Новости за границу. Яблокову в темницу.
— Кстати, она тебе привет передала. К себе зовёт. За взятку привлечь обещала. Меня на балконе увидела, когда папин крест разглядывал, — продолжил стращать младший напарник.
— Шизофреников всерьёз не принимают, а потому мне всё безнаказанно. Особенно с такими тылами, как двадцать вторая мира и зеленоглазая тётка-рапира, — решил я держаться молодцом, но в душе что-то дрогнуло. — Так ты крест разглядел, или нет?
— Туман сейчас. Но мне кажется, что вижу, — признался Настевич и увязался за мной.
Мы вошли в кухню, где я восхитился новым столом во всей его раздвинутой красе и стульями с буфетом. Стол был уставлен скоросъедами и прочими вкусностями, а нарядная Настя в чистом, но застиранном платье уже сидела за ним и ожидала нас к завтраку.
«Дастархан», — недолго думая, обозвал я раздвижного красавца, скорее всего, из-за царившего на нём изобилия. Картина была бы идеальной, если бы не старенькая неказистая керосинка, поселившаяся на краешке нового стола.
— Может, новую керосинку купим? — спросил я у хозяйки, вместо приветствия.
— Лучше буржуйку, — мгновенно среагировал Настевич. — Старую мамка за долги продала, а на новую так и не заработала. Холодно уже скоро будет, так что, пора бы купить. На буржуйке и готовить сподручнее. Воду, опять же, в выварке греть для стирки или купания. А керосинку на лоджию. К Верному Ответу в подружки.
— Буржуйку на кухню, чтобы квартиру отапливать? — удивился я неведомым удобствам.
— Куда же ещё? В ванную? — изумились жители квартиры.
— Сколько денег нужно? Мы на тюльпанах сэкономили. Кстати, пока вспомнил. И Димке, и себе вещей прикупи. Зимних, демисезонных. Обуви. Шапок. Валенок. Он у тебя теперь работник. Целыми днями мотаться будет, как я сейчас, — вспомнил я о погубленной стиркой одежде. — А на новую кровать и диван не мешало бы покрывал, простыней, прочих тряпок.
— А вам одёжу? — спросила Настя, принимая от меня двадцать серрубликов.
— На кой? Я же через пару дней снова мальцом-огольцом стану. Если только про запас. Да и то, когда меня к вам… — застыл я на полуслове и задумался. — А идея-то здравая. Если снова в ваши миры закинет, я же запросто к вам в гости приду и переоденусь. Если, конечно, твой новый муж… Хотя, ты же главной будешь. Ладно. Пока мне не до этого, — прервал я рассуждения, когда увидел, как у Насти округлились глаза.
— Сколько их? — спросила она дрожавшим голосом и продолжила таращиться.
— Мне почём знать? Сколько раз захочешь замуж, столько и будет, — смутился я от взрослого вопроса.
— Тьфу, на тебя! — отмахнулась вдова и покраснела всем лицом. — Я ему про миры, а он меня замуж.
— Про миры я и сам не знаю, — осознал я, что проболтался. — С нашими, в которых ты уже бывала, сорок два. А ещё младшие братья и сёстры у них имеются. Куда я, слава Богу, ещё не наведывался.
— Я что, уже несколько миров посетила? — изумилась бывшая беда.
— А кто мимо двадцать третьего вашего запрыгнул в наш одиннадцатый? Ты. По пути свою близняшку, которая Дашкина мамка, в гости к Димке затолкала. Помнишь невидимого беса, который брыкался? Она это была. Спроси у сыночка. Твоя полная копия, хоть и не родная вовсе, — разошёлся я с поучениями, ничего не утаивая, потому как запоздал с секретностью, а по губам меня никто не хлопнул. — И ты, пострел, слушай и запоминай. Скоро сам бедовым мастером станешь. А не только голландский язык разучивать.
— Я готов, — подскочил Димка и запихнул в рот остатки оладушка с яблочным припёком.
— Обожди. Мне своё яблочко, которое из первой квартиры, надкусить нужно. А если живым вернусь, тогда и проявим заботу на нашу работу, — пообещал я напарнику.
— Вот бы глянуть на близняшку, — мечтательно закатила глаза Настя.
— Я думал ты о следующем муже. А которая? Их у тебя… Голов пятнадцать, не меньше, — сосчитал я в уме количество возможных вдов.