Я не просто обомлел или обмер, я выпал в осадок двухпудовой гирей, обронённой в глубокий-преглубокий колодец.
«Моя начальница? Моя фуражка? Форма? КЖБ?» — застучало в голове молотом по наковальне.
— Можно мне обратно в роль шизофреника? Я у вас для официальной проверки кое-что спросить должен. Если ответите правильно, так и быть, доложите, что проверку прошли, — жалобно попросил я мадам внештатную сотрудницу, незнамо какой организации.
— Всё понимаю. Порядок, есть порядок. Придуривайтесь в вашем стиле, а я подыграю. И никто тогда не обвинит нас в сговоре, — согласилась Яблокова.
Я вздохнул с облегчением и задумался о вопросах, давно вертевшихся в голове, на которые так и не нашлось рассказчиков.
— Что такое КЖБ? — начал я, напустив на себя подобие невменяемости.
— Ах, извините. Запамятовала, что название уже сменили. Раньше, когда служила, был Комитет Женской Безопасности, а сейчас КСБ. Комитет Советской Безопасности. Или, как вы, мужики передразниваете, «Куда Следует Бабам». Смейтесь на ваше шизофреническое здоровье.
Я для правдоподобия пару раз хихикнул и продолжил расспросы.
— А «Трио»? Вы отвергли его?
— Как испытательную взятку отвергла. Оно же на вашей конспиративной квартире. А в соседней комнате мой шкаф «Размах» о четырёх секциях. Можете пройти и проверить.
— Ясно. А почему, скажите на милость, он из дверей собран? — решил допытаться из-за чего в этих мирах такие проходные шкафы.
— По истории женского освободительного движения у меня пятёрка. Докла… Объясняю. Когда Надежда Крупская победила царицу и уняла железной рукой екатериноградские беспорядки, выяснилось, что на мебельных фабриках после пожаров ничего, кроме дверей не уцелело. Тогда рабочие женщины, в благодарность победившим революционеркам, изготовили первый в истории шкаф для одежды из одних только дверок. С тех самых пор, соблюдая традицию, только такие шкафы-дверки изготавливаются в память о погибших екатериноградских революционерках.
Для скромных и малообеспеченных – модели «Мини» и «Дуэт». Для остальных, согласно семейным бюджетам, «Трио» и «Размах». Для высших слоев партии и руководства страны – «Классика» о пяти секциях. Примерно, такая же, какая была у самой Крупской, только из современных материалов, — закончила историю шкафостроения мадам Яблокова.
— Правильно у вас пятёрка была, — только и смог я вымолвить.
— Спасибо, что заставили починить раму, — продолжила разговор Яблокова.
«Я что, не заметил отремонтированное окно? Грузчики-сборщики расстарались, а я ни ухом, ни рылом?» — расстроился я и потерял нить разговора.
— Какие ещё вопросы для проверки? — услышал я мадам и пришёл в себя.
— Никаких. Мне уже пора. Про аренду ледника с вами Настя побеседует, а мне по делам, — решил сбежать при первой возможности.
— А мне у вас спросить можно? Про задание? — завела хитрую песню Яблокова.
— Вы что же, хотите, чтобы из меня сделали боксерскую грушу? И там, где следует, колотили её целыми днями? — отшутился я, продолжая играть роль шизофреника.
В ответ Яблокова так рассмеялась, что её аккуратная прическа разлохматилась, а накладной шиньон, выскочив из шпилек и родных волос, укатился в соседнюю комнату к «Размаху» в гости.
— Ох, и шутник вы, Александр Валентинович. Ох, шутник. Надо же было так меня поддеть. Молодца! Не обидно мне за ваше отбивное боксёрское яблочко. Ну, не прощаюсь, — продолжила хохотать домком и, не обращая внимания на свой взлохмаченный вид, открыла мне дверь.
Я, подобру-поздорову, не мешкая, выскочил на свободу.
— С вашей формой и моим докладом мы сговорились? — услышал вслед от мадам.
— Само собой. И не забывайте о режиме секретности, — напомнил я, улепётывая, куда подальше.
* * *
Стремглав влетел во второй подъезд и покосился на новёхонькую раму, закрашенную, как и положено, с запасом, только вот, краской в подъезде совсем не пахло, зато в воздухе витал аромат алкоголя.
«Водкой облили? Или у них краска на спирту? Ага, и обойный клей на пиве. Тьфу, на меня», — разогнал я ненужные мысли и отдал себе чёткие приказы:
— В квартиру за тюльпанами. Потом в станицу.
Взвалив на плечо увесистый мешок с семенами тюльпанов, стартовал с лоджии. Пролетая над Кубанью увидел нездоровый ажиотаж на левом её берегу, где рядом с двумя новёхонькими лодками собралась гурьба народа. Люди не просто стояли и глазели на «Закубанье-1» и «Закубанье-2», а по одиночке и парами разбегались в разные стороны с мешками на плечах, унося привезённые из станицы овощи, а вместо убежавших, подбегали новые желавшие взвалить на плечи такой же нелёгкий груз.
«Станичники выгружаются? — подумал я. — Тогда почему с мешками в разные стороны убегают?»
Любопытство пересилило, и я, сделав круг, опустился в район капустных военных действий.
— Жги, коли, руби! — услышал сразу же после размагничивания от невидимости, а затухавшим эхом послышалось: «Крест-крест-крест».
— Бог в помощь, — поздоровался я и сразу пожалел о любопытстве и опрометчивом решении приземлиться.
— Жги, коли, руби! — продолжили станичники выказывать уважение секретному агенту КСБ. — Вы в Закубанье? Дирижабль уже отбыл? Вам помочь с поклажей?
— Я к Ольговичу. Это ему посылка из Голландии. Луковицы, как он просил. Самолётом из Амстердама. Издалёка, значит, — начал хвастать тюльпанами, нагоняя на мужичков нездоровый интерес к содержимому мешка.
— Он организует сборку бочек. И капусту командует заквашивать. В этом году мы без потерь урожай запасим и часть его в бочках заквасим. По зиме продадим дороже, и себе вкусней и людям пригоже. И не мять, по многу раз перегружая, в мешках урожая. Стало быть, играем на Кубаночке, аки на скрипочке сразу в два смычка. «Закубанье-1» и «Закубанье-2» после выгрузки тары в работе.
В честь такой радости первая ходка капусты за полцены. И лодок обкатка-освоение и на капусту ажиотажа обострение. А слухами и земля полнится, — всё говорили и говорили станичники, перебивая и дополняя друг дружку, а у меня так и запело в душе при упоминании лодочных названий.
«Когда же я просил их написать? — начал вспоминать, но сразу забросил, когда перед глазами всплыли накладные на получение груза. — За названия точно заплатил, только не глянул за какие. Будущий “я” расстарался за меня прошлого? Нет, не прошлого, а самого настоящего».
— Я самый настоящий, — сказал себе вслух.
— Никто и не спорит, — согласились станичники. — Ты настоящий Крест. Попадья говорит, что теперь у нас все овощи крещёные и очень полезные для человеков и их домашней скотины. И всё это после установки памятного крестика. А на следующий год, вообще, весь урожай животворным будет. Кто скушает, сразу же засветится, как ты, божиим сиянием.
«Не хватало новым Угодником прослыть. Заразился-таки тем светом. Ой, заразился. А глазастые фуфайки сразу разглядели», — встревожился я не на шутку.
— Это вы загнули. И я обыкновенный, и овощи ваши обыкновенные. Только, если с любовью их взрастите, тогда они вам и вкус, и пользу подарят. И здоровье от этого будет. У хороших людей, конечно. А у всяких лентяев, навозом стыдно назвать то, что у них будет, — закончил я в сердцах, а мужики расхохотались зычными голосами.
Лодки закончили выгрузку. Я взял свой мешок, сел в «Закубанье-2» и первый раз в жизни поплыл на лодке через родную реку.
Станичники начали энергично грести веслами, приговаривая, как дворники: «Иттить иху! Иттить иху!», и «Закубанье-2», забрав вправо после старицы, врезалось в бурное течение Кубани.
— Почему вы приговариваете «иттить иху», как все работяги? — спросил я у рулевого.
— Как Макар приговаривает, так и мы. Чтобы знал он, что мы долго жить собрались. А то махнёт косой и скосит, несмотря на то, что он Добрый. Ха-ха-ха! — расхохотались все гребцы и пассажиры.
«Снова опростоволосился, — пожалел я, что спросил. — Где-то это имя уже слышал. Не забыть у Ольговича спросить. У нас, хоть, и пугают им, но никто не знает, с чего это имя такое нарицательное и отрицательное».
Мы приплыли в Закубанье. Киль лодки плавно вмялся в глинистое дно у берега, после чего все пассажиры и гребцы выпрыгнули из лодки, впряглись в верёвку, которой потащили новенькое «Закубанье-2» вверх по течению, изображая бурлаков.
Я попросил у станичников выдать мне мешок с луковицами и, получив его, засеменил к центру станицы в поисках Ольговича.
* * *
Стук молотков был слышен издалека.
«Бочки собирают, или что другое мастерят?» — размышлял я, вышагивая по Закубанью, а впереди, то же самое эхо разносилось, предупреждая всех и каждого о моём появлении: «Крест-крест-крест».
Наконец, оно докатилось до Ольговича, и тот, вскочив в пролётку, уже мчался навстречу, поднимая дорожную пыль.
— Жги, коли, руби! — прокричал он издалека.
— И вам не хворать, — прокряхтел я и сбросил непривычно тяжёлую ношу наземь.
— Снова с подарками?
— Мы всегда не с пустыми руками.
— Что на этот раз? — начал он допытываться.
— Семя из стран заграничных для посадки тюльпанов тепличных.
— Можно гляну? — спросил он разрешения.
— Твои они. Твои. И, между прочим, бесплатные, — протянул я голландский мешок неугомонному станичнику.
— У нас говорят, что за бесплатное бес платит. А это, я так понимаю, кредитное семечко. И не семечко вовсе, а луковки? Точно они тюльпанные?
— Взойдут, увидишь. Мне на иноземном объясняли. Из первых рук, так сказать. Картинки этих цветов показывали и гарантировали, что настоящие тьюлипсы. А по-нашему тюльпаны. Только вот, красные они, или ещё какие, я так и не понял. Бери свой кредит.
— Беру-беру, — закивал Степан, потом завязал мешок и закинул его в пролётку. — Кстати, я тут узнал про парники и теплицы. Решили с мамкой и то и другое за зиму построить. Как у вас со стеклом и лесом? Их и полиэтиленом можно обтянуть.
— А какая разница между теплицей и парником? — решил я узнать о том, о чём сам же ораторствовал.