— Я думал, ты знаешь. Парник накрывает растения и не дает им сгинуть от весенних заморозков. А теплица повыше строится и отапливается. Ею круглый год кормиться можно, — растолковал Ольгович.
— Ты агроном, ты и решай, что строить. А с деревом и стеклом я помогу. Бланки требований у меня имеются. Могу тебе их отдать, сам заполнишь. Напридумаешь всё, что захочешь, потом закажешь, не промажешь. Строй хоть парник, хоть теплицу, хоть баню для царицы.
— Вот спасибо. А тары прикупить ещё можно? Бочки с клёпкой? В сборке только-только руку набили, а уже всё кончается. Ну так как? — с умоляющим взглядом спросил Ольгович.
— Расскажешь мне про Макара, а я решу, как, — выпалил я неожиданное условие.
— Про Доброго косаря? Так это Смерть наша. Приходит по доброте своей, только когда жизнь кончилась. И под корень: «Иттить иху!» И ты уже на небе. Вот мы и выкрикиваем его присказку, когда работаем. Намекаем, что жизнь наша ещё не кончилась. Спрашиваем-выпрашиваем, как старики учили. Ты что, не знал? Ну, тебе-то простительно. С твоими хлопотами и заботами за нашими глупостями не поспеешь.
Когда тебя с бумагами ждать? Я всю ночь мозговать буду, так что, жду в скором времени. И за расчетом… Ах, да. Кредит. Так мы эти рублики сразу на дело и пустим смело. Будет у закубанцев на зиму оплачиваемая работа.
— Мозгуй. А мне крестника домой загонять пора, а то темнеет уже. Так что, бывай Степан. Мечтай, считай. Твоя очередь заботиться о Закубанье, — простился я с Ольговичем и пошагал из станицы, подальше от глаз, собираясь отбыть к Насте в квартиру, где сразу же завалиться спать.
Глава 24. Ночь вещих снов
— Здравствуй, половинка, — приветствую я второго себя.
— Здравствуй, четвертинка, — откликается «я».
Мы встречаемся в огромном аэропорту со стеклянными стенами, а вокруг здания – гигантские самолёты, вертолёты, между которыми снуют самолёты поменьше.
— Как сам? — спрашивает половинка. — Расскажешь, что натворил, или подождать объединения? Ладно, после удочки всё узнаю, а сейчас глазей и не переживай. Память восстановится. Пусть как хотят исправляют, а только наша голова по-особому устроена. Головастая она у нас. Искристая, — смеётся второй «я».
Мы проходим в зал, в котором полно пассажиров, одетых не по сезону, и я замечаю прозрачные трёхгранные пирамиды, стоящие в конце помещения.
После регистрации пассажиры поочередно входят в хрустальные башенки высотой в два человеческих роста. Причём, в одну грань входят, словно в жидкое зеркало, а из двух других выходят уже по двое. Даже сумки и чемоданы у новых близнецов совершенно одинаковые.
— Улучшенные разделители поставили? — спрашиваю я у половинки.
— Эти сразу всё в головах исправляют. Теперь процесс заселения молодых миров гораздо быстрее. Но, сам понимаешь, мне и тебе такое не грозит. Идём к нашей удочке?
— Сейчас, — тяну я время и продолжаю разглядывать давно знакомый аэропорт «Домодедово-Мирное».
Мы проходим к столику регистрации и одновременно прикладываем правые ладони к широкому экрану прибора, похожего на телевизор. Сверху вниз по экрану пробегает светящаяся полоска, после чего раздаётся сигнал похожий на писк.
— У вас всё в порядке. Проходите к «УДОЧ-КА», — приглашает нас регистратор, взглянув на включившуюся зелёную лампочку.
Мы проходим и становимся лицами к двум граням пирамиды, на фундаменте которой я читаю название: «УСТРОЙСТВО ДВОЙНОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА – КОМПЕНСИРОВАННОЕ АВТОМАТИЧЕСКОЕ». «Так вот ты какая, удочка Скефия», — думаю я и усмехаюсь.
— Мы, как всегда, налегке. Без багажа. Идём? — предлагает второй «я».
— Марш, — командую я и делаю шаг в зеркальную грань.
* * *
— Санька! — зовёт кто-то издалека. — Санька, не спи!
— Что он там? Никак не сообразит, что мы его вызываем? — спрашивает второй голос у первого.
— Сейчас ещё раз попробую. Уже должно получиться, — говорит первый и начинает звать снова. — Санька!
— Может, головастиком его обозвать, — советует второй голос.
— Ты представляешь, сколько головастиков Санек отзовётся? — отвергает совет первый голос.
* * *
— Бери, дорогой, барашка. Без денег бери, — уговаривает меня Бикмеюшка с незабываемым акцентом.
— Лучше скажи, почему, куда бы я ни забрёл, всегда на тебя натыкаюсь? На твою юрту, на твоих помощников? — спрашиваю я раздражённо.
— И на моих баранов? — хохочет в ответ старый знакомый.
— На них тоже. Главное, что каждый раз своё «дала-кай» мне говоришь. А всего страннее то, что ты всегда и везде меня узнаешь. Ты же не таджик, не узбек, не туркмен и не…
— Я же русский. Ха-ха-ха! — издевается он. — Как тебе не стыдно в этом сомневаться?
— Если бы не смуглая кожа, за русского сошёл бы, — соглашаюсь я.
* * *
— Скефийский! Головастый! Санька! Приём! — снова слышу я далёкий вызов.
— Как он? — спрашивает второй голос. — Может, не получил ещё свою искру?
— Получил. Уверен на все сто, — отвечает первый и продолжает: — Во-во-во! Клюёт, как говорит дед Паша. Не думай. Ни о чём не думай! Сто раз ни о чём не думай, и получится.
Я начинаю повторять команду и считать: «Ни о чём не думаю. Раз. Ни о чём не думаю. Два…»
* * *
— Как теперь с душами? Первое поколение у раздвоенных, всё также наполовину бездушное? Один с фибрами, а другой только с разумом и телом? — спрашиваю у себя после прохождения стеклянного «УДОЧ-КА», и сам себе отвечаю: — Теперь и её раздваивают. Ущербные получаются, зато живые. А у нас временное раздвоение. Только для работы в дальних мирах. Потому наша не раздваивается, и мы себе кажемся прозрачными. Понял? Ну спасибо, что просветил. А откуда ты… — замолкаю я, заметив на себе подозрительные взгляды других пассажиров.
«Когда после удочки сам с собой разговариваю, точно выгляжу ненормальным», — думаю я и становлюсь на площадку для экспресс-перемещений по мирам первого круга.
* * *
— Слушай меня, неуч. Это не колдовство и не магия. Это правильное и доброе дело на благо миров, — втолковываю я колдуну Ясеню.
— Знаю я. Крещёный уже. Видал, Крест, что у меня на груди твой подарочек выжег? — оправдывается он и расстёгивает рубаху.
Я вижу у него ожог во всю грудь в форме восьмиконечного православного креста, хотя на нитке у него висит обыкновенный деревянный крестик.
— Извини, что опоздал родиться и тебе пригодиться. Смотри ещё раз, — командую я и начинаю показывать фокусы.
Беру бланк «требования» и заполняю его, записывая в колонки названия изделий.
— Бочка деревянная заливная на пятьдесят литров – сто штук. Есть, — озвучиваю свои записи.
— С датой… С датой я так и не понял. Ещё бы разок, а? — просит о чём-то Ясень.
Я заканчиваю переписывать заказ из тетрадного листка в требование и поворачиваюсь к колдуну с вопросом.
— Какое сегодня число?
— Двадцать девятое с утра было, — пожимает он плечами.
— Минус неделю на почту. Двадцать второе. Минус неделю на подготовку заказа. Пятнадцатое. Записываем: «Пятнадцатое сентября», — вношу дату в требование, отняв от сегодняшней пару недель. — Ты на складе был и всё это видел?
— Видел. Как ты учил, так всё и сделал, — отвечает Ясень.
— Теперь берём серрублики и кладём их на требование. И р-раз!..
Серрублики мгновенно исчезают. Но не только это происходит, ещё накладная покрывается подписями и печатями, и кое-где на углах сминается.
— Теперь идём встречать твой заказ, — говорю колдуну и не удивляюсь его испугу, потом выхожу из хаты во двор.
— Магия. Как есть, магия, — причитает Ясень и неумело крестится.
Я вглядываюсь в осеннее небо над Старой станицей и вижу, как новёхонький дирижабль летит к нам с заказом для Закубанья Ливадии.
* * *
— Начинаем десятое путешествие Синдбада, — командую я повзрослевшим близнецам из миров первого круга.
— Глобус сюда, — требует Александр-одиннадцатый.
Третий приносит большой школьный глобус, утыканный булавками с треугольными цветными флажками.
— Выбираем место, запоминаем его и прикалываем булавку.
Все сослуживцы вскакивают, обступают колючую модель земного шара и начинают втыкать новые булавки в острова и материки по всему миру.
— Чур, я в Испанию, — выкрикивает Александр-первый, спровоцировав остальных на подобные возгласы.
Я вонзаю булавку в берег Южной Америки и продолжаю речь командира:
— Прилетаем. Выбираем место. Приземляемся, а только потом просим о перемещениях по кругу. Ясно? И каждый сегодня на НЛО да на гипер-скорости. Уразумели? Не ракетой, не самолётом, не на лошадке, как третий Сашка в прошлый раз. Не на дирижабле. Не голым, не босым. Потом мир попросите, чтобы фигурки на полях нарисовал. Авось, с рук сойдёт, — инструктирую я подчинённых. — Дальше стоим на месте, перепрыгиваем из мира в мир и ищем разницу. Сначала работа, а радости путешествия, купание, танцульки… Всё на потом. Слышали? Удовольствия на свой мир оставляем. Затем до дома уже, как захотите, но в пределах дозволенного. Договор? Договор. Иттить иху! — прикрикиваю напоследок.
— Иттить иху! — ревёт в ответ хор из одиннадцати голосов, и мы расходимся по домам, по мирам.
* * *
— Берёшь веточку, и в шкаф, — объясняет мне Стихия. — А Димка в Ливадии делает то же самое. Залезаешь в левую торцовую дверь, встаёшь лицом к следующей и сверлишь её веточками. Два круга, крест, номер двадцать три. Дымок пошёл, и всё. Если одновременно просверлите, тогда всё получится. Только запомни: он с правой стороны сверлит, а ты с левой. Будет наподобие вашего подвала.
— Всё так ему объясню. Он давно просил, чтобы мамки Насти друг к дружке в гости ходили, — бодро выговариваю я и разглядываю давно знакомые веточки Босвеллии.
— Выскочишь из шкафа, от дыма проветришь, и добро пожаловать в двадцать третий мир. К Ливадии, значит. Не забудь перед началом центральные секции закрепить, а то всё дело испортишь. Новые «Трио» покупать придётся. Ха-ха-ха! — смеётся Стихия, закончив мой инструктаж.