— Ежели в них такая силища, как вы говорите, то клади их на грудь, и всё тут. Коли влепятся в неё животворным огнём, так я только рад буду. Ей Богу рад, — потребовал ведьмак и, свалившись на спину, раскинул руки в стороны, словно сам приготовился к распятию.
Ольгович показал мне глазами, чтобы не тянул, а начинал обряд, то ли жертвоприношения колдунов, то ли их перекрещивания в нормальных людей, и я, вытащив из мешочка крестик, недолго полюбовался работой Федота-игрушечника, а потом начал.
— Помоги нам, милостивый Боже, — сказал громко и кратко, за неимением знаний о соответствовавших такому случаю молитвах, и с размаху влепил в грудь Ясеню подобие затрещины, оставив на ней первый крестик.
«Если не сработает, пусть от взбучки хоть немного да почешется», — успел подумать о своей новой роли крестителя.
— Батюшки свят! — не своим голосом завопил Ясень.
— Не ври. Я не больно, — пожалел я о легкомысленной оплеухе.
— Смотри. Дым, и правда, валит. И палёной плотью несёт, — струхнул Степан и отошёл подальше от бывшего самоубийцы и меня, оплеухокрестителя.
Из-под руки никчемного чародея, которой он прижал крестик к груди, а не отшвырнул прочь, повалил тот самый чёрный-пречёрный дым, который из другого, местного чернокнижника, шёл изо всех его боков. Ясень захрипел, застонал, но муки переносил стойко. Лежал, дёргал ногами, но крестик из палестинского дерева удерживал на груди не переставая.
— Откинь его, а то сгоришь, — посоветовал Ольгович колдуну.
— Ни за что. Он мне плоть сжигает, а душу оттаивает. Я такой радости с малолетства не чаял. Пусть дотла спалит, ан не отпущу его, — прохрипел страдалец и продолжил корчиться и дымиться.
А дым, то валил из Ясеня клубами и разбрасывал вокруг нас хлопья сажи, которые сразу же исчезали, то еле шипел из-под его руки желто-белыми струями со зловонием из смеси палёной плоти и незнакомого запаха выжигаемой из бессмертной души скверны.
Почуяв неладное, к нам на огонёк начали заглядывать станичники, которых успокаивал Ольгович своими несерьёзными, но очень действенными словами.
— Крестим мы эту обезьянку рогатую. Сначала осмолим, чтоб на мужика походила, а там глянем, что из неё выйдет. Ежели после Крестова крещения оклемается, пусть себе дальше бедует и мыкается, — говорил он труженикам полей, жаждавшим в прямом смысле жареных колдовских новостей.
Через пару минут дым прекратился, будто его и не было, а вот, запах жареной плоти задержался в сарае надолго.
Ясень перестал стонать, дёргать ногами, и отключился, лёжа на сырой земле Закубанья.
— Прикроем его тряпицей? — сжалился над бывшим злодеем Ольгович. — Такого крещения я ещё никогда не видел.
— Прошлого колдуна мы почти так же крестили, — напомнил я. — Пока он вылёживается и дозревает до православной жизни, трогать его не будем, а займёмся делом.
Я вытащил из авоськи книжечки бланков и начал читать их первые странички.
— У тебя на Майкопский тарный заявка? — уточнил у Степана.
— Бочки, конечно, нужны. Но и всё остальное тоже, — замялся агроном.
— Ты хоть знаешь, где что делают? В этих бланках только названия заводов и фабрик.
— Всё знаю. Стекло и удобрения в Невинномысске. Пиломатериал в Майкопске. И дальше по стране имеется. На Тяжмаше станки. В Екатеринодаре полиэтилен.
— Значит, нам нужны майкопские накладные, чтобы… — только я собрался рассказать о пробной самодоставке, как меня бесцеремонно прервал очнувшийся Ясень.
— Сверху бланка читай его номер. Первые две цифры и есть прозвание мира. Их с такой нумерацией давно кто-то надоумил. Это чтобы знающие люди могли отличать, — бодрым голосом рассказал он и встал, всё ещё не отнимая руки от груди.
— Полегчало? — спросил его сердобольный Ольгович.
— Ещё как полегчало. Так полегчало, что хоть на крыльях летай, — похвастался Ясень.
— Я те полетаю, — притормозил я его восторги. — Для дела таланты береги. Нам сейчас о доставке грузов думать надо. И не говорите, что магией займусь. Я сейчас время двигать буду, а потом и вас этому обучу. Чтобы на благое дело новыми умениями пользовались, — запугал я обоих сразу, и новообращенного, и старовера.
— Тьфу, на тебя. Как ты со временем бороться собрался? — почти одновременно спросили меня Степанка и обезьянка.
— Не буду я ни с чем бороться. Для порядка дату другую отпишу, и всё. А заказ тут же оформят задним числом. На примере показывать нужно. Вы, как Димка, ей Богу, — перестал я объяснять то, что сам до конца не понимал, и приступил к эксперименту. — Что у тебя с тарного? Пиши вот в эту заявку, — протянул Ольговичу требование из двадцать второго Майкопска.
— Чем писать? На чём? — отмахнулся он. — Пошли, как люди, в конторку. И не переживай, Ясень. Я тебя в обиду не дам.
— А кто я теперь? Ясень или Яшка? — опешил бывший колдун. — Вы же мне имени не дали. Ну, по святцам.
— Когда тебя попадья крестила, как называла? — нашёлся я первым.
— Иаковом.
— Перед Богом теперь ты Иаков, а перед нами Яшка или Ясень, всё одно, — решил за всех Ольгович. — На что нравится, на то отзывайся. Теперь ты уже не обезьянка, так что, имеешь полное право на выбор имени.
— Согласен. Поделом. Побуду жареной обезьянкой. Когда осознаю, что достоин христианского имени, тогда и посмотрим, кем стану, — решил Иаков-Яшка-Ясень, а я для себя мигом окрестил его «И-Я-Я».
Под изумлёнными взглядами станичников мы проследовали из сарая в конторку Ольговича. Все вокруг так и замерли, забросив строгание капусты, явно разочаровавшись благополучным исходом моего перекрещивания. А сам крестник, прижимая руку к груди, ковылял за нами последним. Ещё и клочьями разодранной рубахи размахивал, словно вновь обретёнными ангельскими крыльями, и озирался на уже беззлобные взгляды закубанцев.
В скромной конторке похожей на купе вагона мы разместились вокруг столика Ольговича. По-видимому, он занимал невысокую должность у мамки, о которой я так ничего и не узнал.
Степан вытащил бланки из авоськи и только начал раскладывать их на столике, как И-Я-Я тут же вмешался.
— Разделить бы? Чтоб без путаницы, — попросил он жалобно, беспокоясь, что не получит причитавшихся бумаг.
— Делите, — разрешил я и, откинувшись спиной к стене конторки, не на шутку задумался, как же теперь сделать так, чтобы и веру в Бога не затронуть, и самодоставку представить, дабы потом мои крестники с ней справлялись без опаски.
Иаков с Ольговичем закончили шуршать бланками и уставились на меня вопросительными взглядами, ожидая окончания командирских терзаний.
— Пиши, — взялся я инструктировать. — Начинай с малого. С Тарного и его бочек. Срочно нужны, значит, так и пиши. Я сегодня кое-что во сне видел, но до конца не понял, как всё работает. Со временем этим, с доставкой, с заказом.
Может, туда сначала слетать нужно, чтобы на склад заглянуть, а может, и так всё получится. Сочинил пожелание, расписался, оплатил, да и вышел встречать грузовой дирижабль, — размышлял я вслух, а мои ученики, раскрыв рты и глаза нараспашку, замерли, как в детской игре «Море волнуется, раз».
— А оплачивать доставку и товар, каким образом? — первым очнулся Яшка.
— На готовое требование кладёшь деньги и ждёшь, пока двадцать вторая их до адресата сплавит. И там на месте сама всё устроит.
Если сработает, деньги мигом исчезнут, а на бланке печати с подписями появятся. Потом иди на улицу и молись, чтобы твою бандероль по дороге не растрясли. Я всё это видел в вещем сне. Как с вами да с божьей помощью фокусы такие показывал. Хорошо ещё, что в ваших мирах с ними проще. В моих таким ни за какие коврижки не займёшься. Строго у нас с фокусами, — выдал я всё, что наскрёб в душе и памяти своим взрослым ученикам и последователям.
— Ты, что же это, не из нашего мира? А откуда ты, Крест? — изумился Ольгович.
— Как я понимаю, он из первого круга, — успокоил его бывший ведьмак.
Но Степан ничего и слышать не захотел про какие-то круги, а задрожал всем телом, откладывая урок по сдвиганию времени и бочкотары на неопределённое же время.
— Какой ты квёлый. Чудес полон лес, а он только в колдунов верит. В то, что Бог разрешает чадам своим помогать, ты верить должен, а не в таких-сяких, каким я был ещё утром, — успокаивал Ясень нового товарища. — Не можешь в своём мире дело начать, тогда айда в мой. Денег, правда, совсем мало у нас. Так мы с малого и начнём. Лодку хоть одну пригоним, а то, урожай до морозов в поле останется, — разошёлся И-Я-Я не на шутку.
— Дулю с маслом, — пришёл в себя Ольгович и начал заполнять требование. — Казак не дурак. Казак первый смельчак, — приговаривал он и строчил пером по бумаге. — Готово. Класть рублики?
— Сколько нужно? — спросил я, понадеявшись, что денег хватит не только на заказ агронома, но и на заказ И-Я-Я.
— Туточки всё. До копеечки, — сказал Степан и потянулся к железному ящику с навесным замком. — Для тебя собирали. В уплату и расплату. Так я возьму на дело?
— Отсчитай сколько нужно и клади на бланк, а то уже дрожу от нетерпения, — скомандовал я.
— Стоять, ироды. А дату, кто за вас править будет? — спохватился Ясень.
— И правда, — перепугались мы с Ольговичем.
— Какую ставить? Я своей рукой впишу, — предложил агроном.
— Пару недель от сегодняшней отними и вписывай, — напомнил я и затаил дыхание.
Ольгович дрожавшей рукой начеркал дату, будто намалевал магические руны, разгладил бланк и замер с горстью серебряных рублей в кулаке.
— Клади уже, — взмолился Иаков.
— Кладу, — скомандовал себе Степан и опустил кулак с монетами на бумагу.
Ольгович осторожно разжал ладонь и одёрнул руку. Сразу ничего не произошло, а только через минуту, когда мы уже потеряли надежду, монетки беззвучно и бесследно исчезли. Моментально. Без всякого постепенного растворения. Блым! И всё.
— Вот те на! — удивился И-Я-Я. — Сразу тебе и печати, и подписи. А гроши-то до кассы дошли? — спросил он у бланка.
— Дошли, — пообещал я и почувствовал, что в конторке стало невыносимо душно.