— Некогда мне вас воспитывать. Помнишь, как сам этот мир адом обзывал? А у меня таких, как вы, знаешь сколько? — разнервничался я не к месту, пытаясь сосредоточится на переводе денег в Майкопск. — Пиши дату, подпись, и заканчиваем. А ты, Иаков, тащи сюда свою лепту.
— Я мигом. Я рад. Ой, как рад, что дожил, — заголосил Ясень и выбежал из конторки. — Сподобился-таки. Дождался перемен…
— О чём вы? Кто ты такой? Кто тут с тобой? — окончательно потерял связь с реальностью Степан номер двадцать три.
— Я Крест. Я ангел. Я бродяга между мирами. Я шутник между всеми вами. Я малец-оголец. Всем вам брат или отец, — вспомнил я присказку Угодника и просиял на всю Ливадию.
— Ничего не пойму, — замотал головой абориген.
— Сейчас или никогда. Прояви меня, Крест. Ну, пожалуйста! — потребовал сокрытый Ольгович.
— Хочешь близнеца своего увидеть, который за тебя челом бьёт и бумажки заполняет? — сурово взглянул я на Ливадийского. — Или слаб ты ещё на геройство да на мира переустройство?
— А что делать? — спросил он, а может, так неуклюже согласился.
— Вот мой вклад безвозмездный, — влетел в конторку Ясень с серрубликами наперевес.
— Так согласен он или нет? — устал ждать мой Ольгович.
— Сам не пойму, — отмахнулся я.
— Что ты не поймёшь? — спросил Ливадийский.
— Они оба не поймут, открываться тебе или нет, — разъяснил своему Степану Ясень.
— Открывайтесь, — потребовал двадцать третий.
— Сперва дело. Оплата заказа, — так и тянуло меня на грубость. — Я всех учить должен, а мне уже вас покусать охота. Пора, наверно, к мамке и папке уши массажировать.
— Сколько крупинок? — спросил Ясень у Кристалийского.
— Сорок пять. Не меньше, — вспомнил я оплату наличными в кассу майкопского тарного.
— Кладём пятьдесят, а сдачу пусть почтальон оставит на бумажке, — прошептал Иаков заполненному бланку.
Я добавил тридцать серрубликов на стол, чтобы получилось пятьдесят, и мы приготовились к таинству оплаты.
— Пусть сам положит, — потребовал я приобщить Ливадийского к делу.
Иаков высыпал наличность на ладонь своего Степана, который так ничегошеньки и не понял из того, что видел и слышал от нас, горе-учителей и горе-благодетелей. Хорошо ещё не капризничал и не сопротивлялся сговору по его участию в оздоровлении Закубанья.
— Сыпь аккурат на заявку, — объяснил Ясень, и Степан-XXIII по-царски низверг десницу с серрублями на требование с названиями, цифрами и датой.
— Кулачок отними. А то сам за лодкой улетишь, — рассмеялся над земляком Ясень.
Когда Ольгович одёрнул руку от бланка, мы увидели «сдачу» в виде остатка трёх серрубликов и двадцати копеек мелочи, за которыми изменения в требовании так сразу не разглядели.
— Вежливо получилось. Полный расчёт. Теперь я не испугаюсь переплачивать, — озвучил впечатления невидимый Ольгович.
— Хорошо мир в подружках иметь, — согласился Ясень.
— Сдачу забери, — сказал я Ливадийскому. — Пора навстречу небесной полуторке. Айда, казачки, глянем, какие дирижабли в краю, где ещё не ступала нога Димки-авиаконструктора, — подзадорил я присутствовавших и вывалился из душной конторки.
— Это не мои деньги, — упёрся местный царёк и наотрез отказался от сдачи.
— Двадцать третья, — обратился я к Ливадии открытым для присутствовавших текстом. — Выполни, пожалуйста, нашу заявку. И заставь своего твердолобого, как-нибудь помягче на всё смотреть. Приснись, что ли, ему, растолкуй всё. А то меня на всех не хватит. Я уже вот-вот закончусь, — перестал я валять дурака перед замершими видимыми и не очень закубанцами и уставился в небо.
— Дирижаблиус! — выдал Иаков иностранное словечко. — Слава Богу, и к нам пожаловали перемены. Рад я. Ой, как рад!
Я увидел точно такой же дирижабль, как и в Кристалии, мчавшийся к нам на бешеной скорости. Удивившись бессовестному копированию Димкиных идей, смутился тревожной мыслью о незнании всего того, что ещё этот пострел мог без моего присмотра натворить и изобрести.
— Какая ты шустрая, — двусмысленно намекнул я Ливадии, имея в виду и скорость жужжавшего дирижабля, и быстроту освоения идей соседнего мира, а потом завопил, привлекая внимание станичников к приближавшемуся воздушному судну. — Пупырь! Пупырь!
— К бережку поближе. К бережку, — запричитал мой Степан. — Вдруг, у них нечем посудинку к Кубани подтащить.
— К… — не успел я передать его просьбу по назначению, как вдруг, лодка с заказом оторвалась от дирижабля и с огромной высоты полетела вниз.
— Иттить иху, — вздохом прокатилось по станице.
А над падавшей бандеролью неожиданно раскрылся огромный оранжевый парашют, останавливая её свободное падение и медленно приземляя оную на правый берег Кубани, после чего дирижабль заложил руль на борт и, развернувшись над станицей, не сбавляя скорости, полетел обратно в Майкопск.
— А-ах! — прокатился следующий вздох по станице.
Закубанцы кинулись к берегу, разглядывать прилетевший подарок, а я покосился на Ольговича-невидимку.
— Ну что, брат, размагничивать тебя? Или пойдём уже до дому?
— Размагничивай, не размагничивай, а всё одно, убёг он к бережку. Из-за моего пожелания убёг. Вот, как всё сложно. Пусть делом занимается, а мы домой теперь учёными котами можем вернуться. Без парашютов у нас, так что с того? Всё ладно и складно у нас, — рассуждал Степан и шагал за мной в сторону пещеры, в сторону красной норки.
— Готовы, — передал я привет Ливадии, выказывая пожелание о возвращении.
— Ой, что это? Опять молния в глазах, — пожаловался двадцать второй Ольгович, перешагивая в родной мир.
— Поздравляю с боевым крещением. Мы вернулись. Можешь за мной не брести.
— Как так?.. Уже? Ну, спасибо тебе, Крест, за науку. Я теперь, знаешь, какой умный да разумный. С первого взгляда на себя, юродивого, прозрел, аки мудрец породистый, — запричитал мне вслед благодарный агроном. — Как есть, заново народился. Силой сильною обогатился. Злобой доброю на всякое безобразие. Руками сильными и не устающими. Глазами новыми да всевидящими. Обет тебе даю, что ничего не пожалею для родного мира. Для Закубанья и соседнего Армавира.
Глава 26. С Новым ходом!
— Как это, уже просверлили? — опешил я от неслыханной и беспардонной новости от Димки.
— С Новым ходом! С Новым ходом! Так девчушка нас поздравляла. Теперь она моя и Дашкина подружка, — скакал по комнате Настевич и радовался такому счастью, как Стихия в подружках и тайная тропа к сестре Дарье.
— Я сегодня всё наперекосяк и под откос, а они без меня сподобились? Почему не дождались? Я же сам хотел подымить. Мне это всё не так привиделось, — разобиделся я на стихийную выходку. — Пересверливаем и точка. Веточки-прутики. Жизнь моя, несуразица, и за что мне такая разница? — обмяк я и затих, осознав, что никакого пересверливания никогда не было и быть не могло.
— Валентинович, ужин на столе. Буржуйка новая расстаралась, — донесся из кухни голос мамки Насти.
— Откупаетесь, значит, — перестал я кукситься и отправился на кухню. — Ладно. Перекушу, чем Бог порадовал.
— Здравствуй, благодетель, — встретил меня хор одинаковых Настей с Дарьей в придачу.
А вместе с ними, подпевавшие хозяйкам манящим видом и запахом, пирожки, кусочки свиного окорока, колечки домашней колбасы, блины, квашеная капуста, вкусности, перевкусности, и ещё раз вкусности.
— Прощаю, — своеобразно поздоровался я со всеми разом и повалился на стул, не умывшись, не разувшись, и не раздевшись в натопленной квартире.
«А жизнь-то налаживается», — подумал, напрочь позабыв об инспекции буржуйки, которая длинной оцинкованной трубой аккуратно высунулась в форточку, сменив стекло на фанерку с вырезом под дымоход.
— А мы сегодня женщину красивую видели. Только вот, не знаем, кто она. Богоматерь или ещё какая, из преподобных, — доложили Насти, разливая компот в керамические кружки.
— Знаю её, — сказал я, имея в виду Стихию. — Зеленоглазая тётка-красотка к вам приходила.
— Нет, не такая. Вовсе не зеленоглазая, — не согласились вдовы.
— А какая? — удивился я и вмиг потерял аппетит.
— У нашей гостьи голубые глаза были. Конечно, с зелёными переливами, но, всё одно, голубые. Величавая тётенька, добрая, вежливая. Красавица, тут ты не ошибся. Она с Дарьей в её комнате шушукалась и дымком баловалась. А у меня, так на душе спокойно было. Так спокойно, — по очереди рассказывали Насти о таинственной гостье и кивали головами, соглашаясь друг с другом. — Так и сказала, что она твоя ярая помощница. Слово в слово. И нам, значит, чтобы мы теперь друг за дружку держались-прижались и помогали, чем сможем. А уж Димку как они встречали с её дочуркой и Дашкиной ровесницей. Вот та зеленоглазая, а не мамка её, — огорошили меня вдовушки.
«Кто же проходы строил? Или Ливадия такая голубоглазая? Так им в себя самих нельзя заворачиваться. Кто же?.. Сама Кармалия приходила? Помощницей моей представлялась. Вот так чудеса. Вот так новости. Где же я был? Что делал? Как мог такое… Или они сами решили всё устроить? Мелкая – та точно Стихия. Но сама Кармалия?» — утонул я в догадках, как в омуте, перепутав в голове всё до такой степени, что не сразу расслышал сначала смех, а потом голос, как у деда Паши в подвале.
— Я это была. Я, — подсказала мировая мамка и рассмеялась.
«Мама Кармалия? Это ты своими ручками проход строила? За меня, бестолкового, трудилась и всё устроила?» — спросил у голоса.
— Я. Иди отдыхай и сил набирайся. Тебе завтра много чего предстоит. Ой, много, — сказала Кармалия, и голос её улетел далеко-далеко, подальше от пустоты в моей голове.
— Знаете, кто у вас… — начал я речь о мамке миров, просверлившей проход, но получил тёплой ладошкой по губам. — Кто у вас по молитвам мастер? А то я перекрещивал одного мужичка, так он, ни с того ни с сего, задымился, как папироса, — нагородил я нелепицы, но зато выпутался.
— В церковь тебе надо. Там попадьи специалистки о-го-го какие. Надень свою форму, и к ним. Как есть, всё выложат. Как есть, — закивали Насти.