— Не расстраивайтесь. К нам Угодник прибыл. Так что, всё наладит и всех успокоит. Он сегодня уйму народа угомонил и по домам под ручку развёл. А с нашей мамкой подавно справится. Она ещё будет вас за геройство благодарить, — успокоил я старушку.
— Твоими бы устами меды пить, — вздохнула баба Нюра в ответ.
— Не пугайтесь, когда Николай на мотоцикле прибудет к вам на постой, — откланялся я и шагнул в дверь сарая.
* * *
Что-то меня остановило, когда уже собирался вылезти в родной мир, но замер в позе горе-спортсмена, испугавшегося вышки для ныряния в воду. Как схватился руками за лесенку, так и не смог себя заставить подняться по ней.
«Что-то сейчас будет. Ой, будет, — начало постреливать пульками в опустевшей головушке. — Мне домой нельзя? Или мама Кармалия хочет поговорить?»
Но ничего не происходило. Никто со мной не затевал ни разговора, ни нравоучений. «Силу посредника потерял? Или нельзя с букетом вылазить? — размышлял я и терялся в догадках. — Или что-то лишнее сегодня сболтнул?»
— Мама Кармалия, это ты меня обездвижила? — спросил я у полумрака подвала, но он остался безучастным.
Пришлось прокручивать в памяти все дневные события и выискивать хоть что-нибудь, что могло стать причиной превращения в памятник, но голова упорно не желала ни вспоминать, ни слушать грозные призывы вернуть в моё распоряжение только-только отремонтированное тело.
Делать было нечего, и я как стоял с букетом из веток, так и окунулся в любимое забытьё, которое в последнее время стало запросто приходить ко мне и без призывов или приглашений.
* * *
— Марш, пока дальше не перепугал! И по дороге всё, что должен, вспомни, — задорно скомандовал Угодник откуда-то издалека.
— Я и сам хочу. Только прирос к лестнице, как поганка к пеньку, — оправдывался я, не выпуская веточек из рук.
— Что должен, вспомни! — не успокоился голос Угодника.
— Что вспомнить? — начал я обижаться. — Нужное что-то из головы выковырял и за ненадобностью выбросил?
— Марш, пока дальше не перепугал! И по дороге всё, что должен, вспомни, — вредничал голос, и всё тут.
— Про Стихию, которая Аквария, которая Кометовского рода-племени? Или её Природу по имени Натура? Или про деток мамы Кармалии, имена которых она диктовала, а я ушами махал вместо крыльев?
— Что должен, вспомни, — согласился голос.
— Значит, точно про имена миров. А сейчас не морок, случаем? Может я заснул на бегу? Такое тоже может быть, если даже в небе у меня получалось.
— Вспомни, — начал сдаваться голос и перешёл на просьбу.
— Если бы я мог. Первых я и так потом узнал. Прямо сейчас назвать могу: Скефий и Татисий. А следующих за ними, мне без того полёта не вспомни-и-и… Иттить колотить! — заверещал я от ужаса, потому что мигом оказался в небе над замёрзшим лесом мировой мамки с её детками, хохотавшими во все их лужёные глотки.
И только ласковый голос Кармалии снова летел рядом и диктовал:
— Это и есть двенадцатый, как ты нарёк его. Только я ему имя другое дала. Скефием его назвала. И первый он был у меня сын, а за ним Татисий, а за ним Наверий, а за ним Вардиний, и Феоний, и первая дочь Амвросия, и Леодий, и Реводий, и Заргий, и Мелокий, и Даланий, и Талантия с Фантазией, и Гвеодий, и Корифий. Это только первенцы. И ты их всех в круге первом видел. Запомни.
— Только не нужно меня в кровать закидывать, — попросил я Кармалию. — Мне на Черёмушки сегодня.
В то же мгновение оказался в подвале и сразу попробовал пошевелиться.
Свобода движений вернулась, и я буквально пулей вылетел из подвала в сарай, заполненный Александрами, собравшимися у деда Паши почти всем составом.
* * *
— Сколько ждать можно? — загалдели на меня Александры, как оголодавшие щенки на забывчивого хозяина.
— Фу! — скомандовал я всей своре разом.
— Это двенадцатый, — разочаровались цепные или охотничьи, я так и не понял.
— А вы кого ждали? — набросился я на товарищей.
— Шестой где-то застрял. Мы собрались решать, кому вместо одиннадцатого идти. Жребий сейчас бросать будем. Промеж нас девяти, — наперебой возмущались близнецы. — Потом того, кому выпадет такое счастье, будем подменять в его мире. И в школу вместо него ходить. Чтобы мамка с папкой не заметили отсутствия. Павел твой так придумал.
— Почему промеж девяти? Нас же двенадцать. И опоздали вы со жребием. Сейчас, кого из нас не хватает?
— Одиннадцатого и шестого. Ты пришёл. Третий лошадь ищет. Его после каких-то полётов от всего освободили. А тебя, сказали, и вовсе не будет скоро. Всего восемь нас осталось, — доложил Александр-первый.
— Куда это я денусь? По мирам пойду одиннадцатого искать? — спросил я и задумался, а в голове снова зазвучал голос Угодника, как заевшая пластинка: «Тебе же придётся эту кашу расхлёбывать… Сынишку её помнишь? Димкой зовут. Кто там за ним уход строит? Ты строишь. Марш, пока дальше не перепугал!»
— Где вы с третьим целый день пропадали? — вернули меня подчинённые из грёз о моём неизвестном предназначении.
— Ой, братцы. Простите. Обещаю всё, что разрешат, потом рассказать. Только не сейчас. Мы сегодня Угодника встретили. И беду с ним сыскали. Сейчас я до дома и сразу оттуда на Черёмушки. До вечера мне ещё много, чего узнать нужно, — молол я языком и путался в словах, а мои кобельки отчего-то онемели и даже рты открыли. — А шестого не ждите. Карма его такая, как он говорит. Попался он мамке одиннадцатого, когда к вам на собрание добирался. Теперь без жребия за него расплачивается.
Доложил я честному собранию, а сам боком-боком и в двери. И пока моя команда растерялась от новостей, дёру оттуда выдал сверхскоростного. Деда Павла с его Америки чуть не снёс заодно с калиткой, но вовремя замедлился, а то бы ещё и букет растрепал с его умиравшими и новорожденными листиками.
— От беды тикаешь? — спросил дедуля.
— От недомерков спасаюсь. Я же не знаю, что можно им рассказывать, а чего нельзя. Тебе третий всё доложил? — тараторил я, а сам косился на недовольные рожицы, выглядывавшие из-за времянки.
— Угодник явится, и мы с ним обо всём сговоримся. А ты мчись, аки ветер. Только букет во времянку снеси, в водичку на окошко поставь. Николай там ночевать будет. И лисапет его, будь он неладен, за времянкой поселится, — сдержанно сказал Павел, как будто Угодник к нам часто наведывался и каждый день беды поспевали к обеду.
— Не-не-не. На лавочке твоей его оставлю. Во двор ни за что не вернусь. А то точно загрызут. Договорились? — схитрил я и покосился на сердитые взгляды братьев, но неожиданно вспомнил, о чём собирался узнать у деда: — Как же он из того мира в этот заедет?
— Мчись, тебе говорят. Умник, выискался. Жди, покуда созреет, помнишь? — прорычал дед сквозь бороду, и я, от греха подальше, побежал домой, оставив и букет на Америке рядом с дедом, и невидимое яблочко дозревать на веточке древа познаний, росшего тут же, за забором, прямо над скамейкой.
Глава 5. Семейное дело
Дома всё было тихо и мирно. Ну, на первый взгляд. Моё дневное отсутствие не вызвало никаких расспросов, и я с жадностью набросился на ужин, после чего засобирался на Черёмушки. Причём, с таким деловым видом, будто каждый вечер ходил туда, как папка на завод.
— Куда намылился? Дня целого мало было? — удивилась мама.
— же не успел на Черёмушки смотаться. А деду очень-очень надо, — сказал я правду, как и учил дядька Угодник.
— Чего ему там понадобилось на ночь глядя? До завтра не терпит? Ты сегодня и так перетрудился.
— Никак не терпит, — ответил я, стараясь не выказать никаких эмоций. — Я же обещал ему. Поэтому...
— Раз такое дело... Тогда на машине туда поедем. Все вместе, — ошеломила меня мамочка, и я сразу же поспешил с возразить:
— Никак нельзя. Мне туда одному нужно. Только одному. Ведь там такое может произойти, что весь мир содрогнётся.
— Тем более. Передай отцу, пусть мигом собирается и машину заводит. Куда и зачем я сама скажу. Мне к подруге с работы заехать нужно. На Новороссийской живёт. Ты же знаешь Сашку Бороду. Его мамка это. На конвейере работает.
— Не знаю я никакого Бороду, — промямлил я в полной растерянности, и попытался вспомнить, откуда в памяти такое знакомое прозвище.
"Борода? Не тот ли Санька, с которым в детсаде... Точно. Но он, вроде, Бородин" — вспомнил я о дружке одногодке и тёзке.
— В детский садик вместе ходили. Не знает он, — подтвердила мама, что я правильно вспомнил. — Марш, говорю, к отцу, пока он вина не напился. Уже кругами вокруг погреба ходит. Того гляди оскоромится. Поспеши, сынок.
Делать нечего. Поплёлся к папке с надеждой, что он сумеет отговорить мамку от её планов. «А лучше надоумить его винца отхлебнуть из откупоренной бочки. Хоть самую малость. Лишь бы для запаха. У него же имеется для этого секретный шланг», — замыслил я недоброе и пошагал во двор.
Отец с Сергеем гуляли вокруг дома.
— Ты уже винца дерябнул? А то мамка ни с того, ни с сего на Черёмушки захотела, — как можно естественнее спросил я родителя.
— Желудок что-то разыгрался. Так что, сухой я. А что ей там нужно? — расстроил меня папка несвоевременной трезвостью и вернувшимся гастритом.
— Отвезти её на Черёмушки к Бороде в гости. За каким-то интересом. И всё лесом, да лесом, — пробурчал я недовольно и задумался, что же теперь делать, если отвертеться от родителей никак не получается.
— Мне туда тоже на заправку нужно. И как я мог забыть, — обрадовался папка и взвалил братишку на плечо.
«Сговорились!» — заголосил я у себя в пустой голове, а вслух еле выговорил:
— Меня там не отпустишь погулять? Очень-очень надо. Погулять и для дела. На пару минут.
— Какие прогулки? Солнце сядет скоро. Хватай Серёгу, а я рубль на бензин возьму и машину со двора выгоню.
«И что теперь делать?» — почти простонал я, подхватывая Серёжку из папиных рук, а в меня, вдруг, задуло теплом, прямо в расстроенное чуть ли не до слёз лицо.