– «Медную тарелку», Мелихор! Там было написано взять с собой медную тарелку!
– Да кто же разберет эти руны ваши? Я только полгода их учу! Ну, ошиблась, с кем не бывает. Да и к тому же, кто-то ведь должен был держать наши вещи, чтобы мы голыми потом не ходили…
– Ты протащила через весь туат ребенка, чтобы она держала вещи?! – взревел Солярис. – А если бы она свалилась?! Совсем, что ли, безмозглые оба? Ладно Сильтан до рождения весь ум на красу обменял у Солнца, а твой-то куда делся?
– А вот сейчас не поняла…
– Тесея, – Кочевник шептал ее имя сквозь рокот спорящих голосов. – Тесея… Ты цела? Почему ослушалась меня? Нет, это не оправдание! Заповедь отца помнишь? Я глава семьи, Тесея. Это я решаю, что справедливо, а что нет. Таков порядок. Нет, я не имею в виду, что ты невежественнее! Эй… Что ты сейчас сказала?! Кто научил тебя таким словам? Перестань! Тише! Хватит мне грубить!
Я не успевала следить за двумя ссорами сразу, а потому предпочла не замечать их вовсе, и молча возвратившись к своей подстилке, отодвинула ее подальше от Сильтана и остальных. Пока Кочевник отчитывал Тесею, а та кричала на него при помощи жестов, перебирая пальцами так быстро, что мельтешило в глазах, Сильтан с Солярисом снова начали спорить, хватило бы последнему сил долететь до Дану или нет. Только Мелихор, как и я, предпочла отсиживаться в стороне, куда больше заинтересованная кустами с морошкой, нежели происходящим.
– Ну и за сколько часов вы сюда добрались? – спросил Сильтан как бы невзначай, подпинывая носком камешек в костер. Перепалка между ним и Солом почти утихла к тому моменту, но, кажется, он пытался снова ее разжечь.
Прекрасно понимая это, Солярис сложил руки на груди, немного помолчал, но потом все-таки ответил:
– За десять. А вы?
– За семь.
Рот Сола беззвучно приоткрылся, но, стоило ему завидеть ехидную улыбку брата, как он тут же напустил на себя безразличный вид. Поэтому Сильтан добавил, намереваясь его добить:
– Все из-за Мелихор. Она медленнее меня, но изъявила желание сама лететь, хотела посостязаться. Так бы долетели за пять.
– Брешешь!
– Завтра поглядим. Полетишь на мне верхом вместе с сестрицей и сам узришь мое превосходство. В небе я не золото – я молния.
Солярис отвернулся в другую сторону и беззвучно передразнил брата, кривляясь. Если бы я собственными глазами не увидела это, внимательно наблюдая за ними двумя, то никогда бы не поверила, что кто-то способен довести его до такого глупого ребячества.
Не знаю, сколько именно продолжался балаган, но к тому моменту, как он закончился, я успела доесть весь клюквенный мармелад и не оставила ни крошки назло Сильтану. Огонь, бирюзово-оранжевый от того, что его раздуло драконье пламя, мерно колыхался напротив моего лица. Запах сосновой смолы от него стоял точно такой же, как в городской бане, и я невольно подумала о том, как же здорово было бы сейчас посетить ее и хорошенько поскрести себя мочалкой после целого дня пути.
Тьма в пригороде Гриндилоу стояла плотная, как деготь. Забравшись на нижнюю ветку дерева вместо подстилки, которую занял Сильтан, Сол все еще смотрел на меня, как на врага. Не уверенная, что мне стоит просить его о помощи, я решила, что справлюсь сама, и достала из сумки огниво. Маленькое кованое кресало идеально помещалось в ладонь, и хотя рядом с драконом нужды в огне никогда не возникало, я догадывалась, что такие вещицы не бывают лишними. Тем более что для него, усовершенствованного Гектором по чертежам драконов, больше не требовался ни трут, ни ветошь – огниво загоралось само, даже если чиркнуть им по мокрому дереву.
Остальные наконец-то успокоились, каждый занялся своим делом: Мелихор рассматривала в руках карту Дану, перевернув вверх тормашками; Сильтан прихорашивался, используя карманное зеркальце, расчесывая золотую шевелюру моим костяным гребнем, а Кочевник кормил Тесею тем, что осталось от наших припасов на первый день, приговаривая, что она «слишком тощая и худосочная для таких путешествий». Хоть он и злился на сестру, но ни на секунду не переставал хлопотать вокруг нее, даже когда она надулась и уселась к нему спиной. Чтобы поскорее примирить их, я прошла мимо и втихую сунула Тесее еще один мешочек с мармеладом, только лимонным, а затем направилась в обход морошки, ориентируясь на веяние прохлады. Там, где стояли топкие болота, обычно всегда прятался какой-нибудь зацветший ручей.
Конечно же, Солярис тут же спрыгнул с дерева и увязался за мной.
– Ты должна была спросить у меня разрешения. Узнать, согласен ли я разделить свою долю с братом и сестрой, – произнес он, как только кусты морошки сменили заросли вереска и вместе укрыли нас от любопытных глаз и слишком чувствительных ушей. Чем дальше от костра мы уходили, тем прохладнее становились, и вскоре я пожалела, что решила оставить свой плащ на подстилке. Темнота сомкнулась, я потянулась за кресалом в карман, но Сол перехватил мою руку. Хоть я и не видела, но почувствовала, как он закатил глаза, прежде чем самому повести меня туда, куда нужно.
– Разрешение? – Я хмыкнула, пробираясь через заросли шаг в шаг за ним. Мне никогда не нравилось произносить подобное вслух, но… – Я драгоценная госпожа. И в том, что касается блага моего народа, к коему относишься и ты тоже, я вольна сама принимать решения. Я не заставляла Мелихор и Сильтана следовать за нами – я лишь предложила. Да и неужели ты знаешь себя хуже, чем тебя знаю я? Ты бы ведь ни за что не примирился с их участием в нашем походе. Ты слишком заботишься о своей семье, Солярис, хоть и не желаешь признавать этого. А я забочусь о тебе.
В темноте раздался шумный вздох, и даже кожу обожгло жаром, до того Солярис злился. Но он молчал, а значит, я была права. Так мы вместе прошли в полной тишине до края болот, где помимо них действительно протекал живой ручей, подсвеченный дремлющими светлячками. Потревоженные нами, те взмыли вверх светящимся облаком. Будто бы сияние звезд по лесу разлили – все тут же заискрилось, посветлело, и мы с Солярисом застыли. Его рука так и осталась лежать поверх моей руки, сжимая ее чуть выше запястья. Кваканье жаб, стрекот сверчков и дыхание листьев – все, что было слышно вокруг.
– Так, значит, ты притворилась, что тебе плохо? Соврала насчет сахарной болезни, да? – спросил Солярис.
– Да, – ответила я честно, и от звука наших голосов облако снова зарябило и потускнело, прячась обратно в камыши.
– Ох. Ты просто невыносима.
– А ты безбожно упрям.
– Надо было все-таки съесть тебя в детстве.
– Да, надо было.
Держась за руки, мы вместе наблюдали за светлячками и за колыханием воды до тех пор, пока на лес вновь не опустилась темнота.
Больше никто из нас не произнес ни слова. Пока я умывалась, вычищала из-под ногтей грязь и терла шею, Солярис держался поблизости, но на таком расстоянии, что даже свечение светлячков, снова поднявшихся в воздух, больше не доставало до него. По возвращении к костру, когда я улеглась на свою подстилку, он тоже опустился на нее и устроился на боку так, чтобы загородить меня от Сильтана. В отличие от Мелихор, свернувшейся калачиком на голой земле, как кошка, тот еще не спал. Сидел под кроной ясеней и поигрывал на пан-флейте, которую, судя по всему, выменял у бардов на летнем Эсбате – только в Столице изготавливали флейты с таким низким и тягучим звучанием.
Что там Матти говорила об искуплении вины перед мужчиной?..
Вместо того чтобы обнимать меня и уютно урчать, погружая в сон, Сол лежал неподвижно и беззвучно, вытянув руки по швам. Может, он и признал мою правоту вслух, но явно с ней не смирился. Поэтому, заерзав, я устроилась на подстилке поудобнее и тем самым придвинулась к нему поближе. Прижалась бедрами к его бедрам, а лопатками к ключицам, и слегка отклонила назад голову, чтобы губы Соляриса оказались на уровне моего уха.
По коже побежали мурашки.
– Что ты делаешь?
– А?
– У тебя комариные укусы чешутся? Или чего ты об меня трешься? Извелась вся. Спи давай, у нас всего часа четыре до первых лучей осталось. Если и впрямь зуд мешает, то могу пойти и нарвать тебе лопухов.
Похоже, методы Матти работали только у самой Матти. Кровь прилила к лицу, заставив меня резко вытянуться на подстилке струной и стыдливо прибрать свои раскиданные конечности обратно. В конце концов, у нас и впрямь было всего четыре часа на отдых – Сильтан выбил их нам со словами, что «перелететь через континент займет у него не больше времени, чем разбить куриное яйцо хвостом». Солярис согласился на такой риск не иначе как ради того, чтобы уличить Сильтана в чрезмерном хвастовстве, но, по правде говоря, он действительно нуждался в отдыхе. Едва голова Сола коснулась импровизированной подушки, сооруженной мною из походного мешка, как он провалился в сон, все-таки перебросив одну руку мне через талию и приобняв в знак примирения.
Под тихое гудение флейты засыпать оказалось куда приятнее, чем под храп Кочевника, которого не вынесла даже Тесея: поворочавшись с боку на бок подле брата, она в конце концов встала и перебралась поближе ко мне. Я обняла ее тоже, поглаживая по спине, пока мы обе не заснули. В таких тисках, заботливых и теплых, сон обещал быть самым сладким на свете. Но Хагалаз предупреждала меня не зря: как нить, повязанная вокруг моего мизинца, принесла мне защиту, так она принесла и ночной непокой.
– Прости меня. Прости меня! Молю тебя, госпожа. Я хотел узреть твою улыбку, а не гнев и слезы. Хотел, чтобы ты смотрела на меня так же, как смотришь на Соляриса. Ну же, поговори со мной. Где ты сейчас? Почему я больше не вижу то, что видишь ты? Почему не даешь мне прикоснуться к твоим чувствам и мыслям? Где ты сейчас? Дай мне прийти к тебе, дай мне извиниться и искупить свою вину… Дай мне шанс, Рубин!
Селен ничуть не изменился с того самого дня в хижине Хагалаз – ни повадками зверя, одержимого своей добычей, ни благолепной внешностью. Похоже, он внял моим мольбам и остановился на одном обличье. Миловидное лицо с продолговатыми чертами было обманчиво красивым. Та самая «глупая красота», как часто отзывалась о самой себе Маттиола, шутя, что людей с подобными ликами никогда не воспринимают всерьез, чем они и пользуются. Бессовестно лгут, обкрадывают или даже убивают, но никогда не попадают под подозрение. Селен, будь он чуточку умнее, легко мог бы пользоваться тем же самым.