И как он оказался на этом пути? Он был мятежником, а не верной собачонкой королей-садистов…
…Будто целая вечность миновала, прежде чем он смог уснуть. И тут же сквозь пустоту начали просматриваться очертания изумрудно-зелёного луга, сверкавшего драгоценностями природы под сапфировым небом. А где-то далеко-далеко сиял хрустальный город.
— Йонас Ашеллон… Вот мы и встретились. Оливия очень много рассказывала мне о тебе. Я — Тимофей.
Он повернулся на голос и увидел человека — совсем молодого мужчину, лишь на пару лет старше самого Йонаса. Волосы его отливали медью, и глаза — каким-то странным, потухшим золотом, а белые его одежды волнами спадали на прекрасную траву.
— Ты в моём сне, — то ли с неверием, то ли недовольно проронил Йонас.
— О, как ты прекрасно мыслишь, — равнодушно отозвался Тимофей. — Да, я в твоём сне.
— И зачем же?
— Мне кажется, у тебя должно быть много вопросов ко мне.
Оливия очень мало рассказывала ему о бессмертном, но он ожидал от себя шок, удивление, что так прекрасно, ярко расписывала девушка. А столкнулся только почему-то с диким равнодушием и отчаянной усталостью, плескавшейся в его сердце.
— И разве ж ты ответишь на вопросы? — хмыкнул он, зная, чем всё это прежде заканчивалось в беседах с Оливией.
— На некоторые отвечу. Может быть, не на все. Зависит от самих вопросов.
— О, замечательно. Ну что ж, тогда просто дай мне выспаться. Я очень устал, на загадки у меня времени нет.
— Но время уходит. Буря почти настигла наш мир.
— И ты говоришь это всем, кто ненавидит сомнение и путаницу?
— Да, — Тимофей склонил голову набок. — Это действительно так.
— Меня это раздражает. И ты меня раздражаешь. Что бы это ни было, — Йонас коснулся отпечатка на собственной груди, — я просто хочу, чтобы это пропало. Не хочу ничего с вами общего! Я просто пелсиец. Не ведьмах, не Хранитель, которого вы пытаетесь слепить с меня! Я просто обыкновенный человек…
— Но этот знак делает тебя особенным.
— Я не хочу быть особенным.
— Выбора у тебя нет.
— Выбор есть всегда.
— Это твоя судьба, Йонас.
— Да гори она в Тёмных землях, эта судьба!
— О… — Тимофей моргнул. — Оливия упоминала, что ты весьма целеустремлённый и наблюдательный. А ещё умеешь цепляться за каждое слово. Но, заметь, в тебе есть магия, пусть не так уж и много, как в колдунах прошлого… Магия Федры течёт в твоей крови. Магия Оливии бьётся о твоё сердце. И ты впитываешь чары, будто бы губка впитывает воду. Я редко называю кого-то особенным, но ты таков. И ты очень важен, я видел это в своих видениях.
— О да. Видения. Пророчества, что заставляют меня тащить Люцию Дамора к её драгоценной семейке.
— Вот как ты считаешь…
— Ну, похоже, это и есть моя судьба.
— Не скажу, что это точноо. Ты поймёшь, когда это случится, ты почувствуешь…
— Я чувствую лишь то, как в надо воткнуть нож в грудь! Особенно некоторым, — Йонас взглянул на бессмертного. — Ты врываешься в мои сны именно сейчас, после стольких дней? Оливия спасла меня только потому, что это ты приказал ей. Думаю, она б и убила меня, если ты сказал бы ей об этом, заявил бы, что так надо. Она меня бросила — либо всё ещё кругами носится за мною, чтобы доложить тебе о том, куда я иду. Разумеется, это так, и мне всё равно, что ты ответишь, какую песнь о долге сейчас споёшь. Ты всегда говоришь только часть правды, потому что для тебя смертные — это просто игрушки…
— Это не игра, юноша, — голос Тимофея звучал мрачно и низко.
— Нет? Так докажи! Скажи мне, какова же судьба, что я никогда не смогу её избежать.
— О… — Тимофей нахмурился. — Я не вижу беременности Люции. Это было большой новостью для меня, для неё, думаю, тоже. Что-то ограждало нас от мыслей об этом самими Создателями, и поэтому я уверен в том, что существует причина. И сначала я видел тебя как единственную опору Люции во время Шторма.
— Какой Шторм? О чём ты вообще говоришь?
— Не смей перебивать меня! — уверенно вскинул руку Тимофей. — Я был глуп, пытаясь разговаривать с тобой, потому что даже не представлял себе, насколько ты ограничен и слеп!
— Ну так убирайся отсюда! — прошипел Йонас, чувствуя, как на него волнами лилось разочарование — ведь даже этот отвратительный, пафосный бессмертный не пытается хоть что-то ему объяснить.
— Сын Люции очень важен. Ты даже не представляешь, сколько людей пожелает его захватить, украсть, заполучить в свои руки… Ты защитишь её ребёнка, взрастишь его, как своего родного сына.
— Что? Я? Ребёнка Люции? А она? О, только не говори, что мы с нею поженимся и будем жить долго и…
— Нет. Люция умрёт родами, когда шторм будет слишком близко, — уверенно и так же мрачно кивнул он. — Я вижу это. Сначала я думал, что её магия отойдёт к тебе, когда она умрёт, и сделает тебя колдуном, что ходит между мирами, судьба которого — заключить всех освобождённых Родичей в их клетки. Но магия Люции перейдёт в её сына.
— Она умрёт? — ошарашенно спросил Йонас.
— Да, — Тимофей повернулся к нему спиной. — И больше ничего я сказать тебе не могу. Удачи тебе, Йонас Агеллон. Судьба мира в твоих руках. Только ты можешь решить, что будет дальше…
— Подожди! Я должен… У меня есть много вопросов! Расскажи, что я должен…
Но Тимофей лишь растворился в воздухе, вместе с кристальным городом. Только сестра теперь стояла над ним и трясла его за плечо.
— Уже рассвело. Твоя подружка проснулась, и вам обоим пора убраться из моего дома.
Глава 23. Магнус. Пелсия
Магнус знал, что никогда ни о чём не просил: ни о пощаде, ни о прощении, ни о втором шансе. Вот только сегодня ему хотелось сделать это — пойти к Клео и умолять её осознать, что он прав.
Проклятый Ник! Даже если проклятый мальчишка наконец-то умер, то, как отреагировала Клео, не дало ему ни одного шанса порадоваться этому.
Он шагнул к лестнице.
— Даже и не думай, — остановил его голос его бабушки. — Отпусти её. Не преследуй, а то станет только хуже. Прошу, милый, доверься мне.
— Я и не знал, — Магнус обернулся и с удивлением узрел с любопытством смотревшую на него из дверного проёма Селию, — что наши разговоры кто-то слышит.
— Солнце моё, ну ведь я не настолько глухая, чтобы не услышать… — она склонила голову набок, — то, что ты называешь разговором.
— Прости, Селиа, но я не хочу говорить с тобой об этом.
— О, много бы я отдала, чтобы ты называл меня бабушкой, как в детстве, когда был маленьким мальчиком.
Он вновь повернулся к лестнице, надеясь на то, что случится чудо и он сможет помириться с Клео.
— Я называю тебя так, как мне нравится.
— Ты слишком суров, как для столь молодого мужчины, даже если речь идёт о лимерийце. Тебя, конечно, растила Альтия, так что я практически не удивлён. Ни разу не видела, чтобы эта женщина улыбалась.
— А мой драгоценный папочка говорил, что убил её? А потом солгал мне и заявил, что моя настоящая мать — это его любовница Сабина?
— Нет, — она равнодушно накрутила серебряную цепочку на палец. — Впервые об этом слышу.
— И ты считаешь, что отсутствие радости во мне столь странно, учитывая, что мы воюем с огромной империей, что может с лёгкостью уничтожить всех нас?
— О да, ты прав. Прости, мои мысли были далеко от этого…
— Завидую тебе.
— Тебе стоит знать, что твой отец эту ночь не переживёт, — она поджала губы. — Смерть его одолеет уже к этому утру. Тебя это совершенно не заботит?
Магнус так ничего и не ответил. Он не знал, хорошо это или плохо. Он считал, что будет радоваться его смерти, смерти человека, которого ненавидел столько лет, сколько себя помнил. Но нет… пустота.
— Он тебя любит, — Селиа будто прочла его мысли. — Веришь ты этому или нет, но это правда. Ты и Люция — это самое важное, что только было в его жизни.
О, нет, на подобное враньё у него уж точно не было свободного времени!
— В самом деле? А мне всё же кажется, что на первом месте у него жажда власти.
— На самом краю смерти ни богатство, ни наследие не имеет значения, лишь бы было кому держать тебя за руку в тот момент, когда ты умираешь…
— Когда буду умирать, обязательно вспомню об этом. — Магнус холодно посмотрел на неё. — Прости, но что ты хочешь от меня? Ждёшь, что я пойду наверх, сожму руку моего отца, буду сидеть рядом, пока он будет умирать, оставляя на меня весь тот бардак, что сотворил теми ладонями, которых я должен касаться? Прости, я не настолько хорош в притворстве…
— Нет, дорогой. Ты просто будешь со мной в таверне, на встрече с моей подругой Дарией.
— Гелиотроп, — выдохнул магнус, чувствуя, как сжимается его грудь.
— Да, — кивнула она. — Я хочу, чтобы ты был рядом со мной в это мгновение.
— Но зачем?
— Потому что это важно — вот зачем. Знаю, ты сомневаешься относительно тех решений, что я принимала в прошлом, но я уверена, что однажды ты всё-таки сможешь понять меня.
Магнус отправился бы с ней только для того, чтобы забыть о гневе, печали и о любви? Нет, конечно же. Он отправился бы за нею потому, что даже в это смутное время гелиотроп был той частью магии, за которую стоило умереть.
Магнус долго ждал Клео у двери её спальни, но она так и не вышла. И когда солнце зашло, он зашагал вместе с Селией в сторону привычной таверны. И даже отсюда он видел, как под луной сверкало великое множество кораблей, что прибывали и прибывали к городу. Басилиа ночью казалась более живой, чем когда-либо прежде днём. Сейчас все расходились по тавернам, пытались наесться, напиться, как-то успокоиться и удовлетворить свои мелочные желания, и все они толпой тянулись из доков и рвались к этому маленькому кусочку постороннего, незнакомого многим на самом деле уюта.
Таверна была полна, и большинство людей были уже в стельку пьяны, когда Магнус и Селиа втиснулись в здание. Но принц всё равно надвинул капюшон на голову, пытаясь скрыть собственную личность. Нет, узнать его уж точно никто не мог.