Не открывая глаз, по потрогал кожаный квадратик, висевший на ключах — на его старой, потертой поверхности были выжжены инициалы «Р.Д.Л.». Он не собирался искать ни нового кольца для ключей, ни нового куска кожи, чтобы выдавить на нем собственные инициалы.
Но с этим кожаным брелоком на ключах произошло что-то особенное, разве нет? Да. В самом деле произошло.
Когда он отсчитывал деньги в кухне Лебэя, кожаный квадратик, лежавший на красно-белой скатерти, был потертым и совсем почерневшим от времени, так что инициалы на нем были почти незаметны.
Теперь их буквы вновь проступили, свежие и чистые. Они обновились.
Но, как и ложь, это было совершенно не важно. Сидя в металлическом панцире корпуса Кристины, он ясно чувствовал, что именно это и было правдой.
Он знал — все было совершенно не важно.
Он повернул ключ. Стартер зажужжал, но зажигания не было.
— Ну, давай, — прошептал Эрни. — Давай, Кристина. Давай!
Он погладил руль и снова повернул ключ. Зеленые кошачьи глаза на приборной доске мгновенно зажглись, и двигатель заработал ровно и мощно.
Ли не могла понять его. Ее не было здесь раньше. Она не видела его прыщей, не слышала криков: «Эй, Пицца с Ушами!» Она не знала его бессилия. Ему казалось, она не могла понять даже того простого факта, что, не будь Кристины, он никогда не набрался бы храбрости позвонить ей по телефону — даже если бы она отпечатала на майке Я ХОЧУ ПОЙТИ НА СВИДАНИЕ С ЭРНИ КАННИНГЕЙМОМ и ходила бы в ней по городу. Она не могла понять, что порой он чувствовал себя на тридцать или даже на пятьдесят лет старше — вовсе не мальчиком, а каким-то безнадежно изувеченным ветераном, вернувшимся с какой-то необъявленной войны.
Его рука потянулась к радиоприемнику и включила его. Ди Ди Шарп пела «Время картофельного пюре», музыкальный сумбур, накатывавший по волнам ночного эфира.
Он снял машину с тормоза и повел ее в аэропорт, откуда думал добраться до дома одиннадцатичасовым автобусом. Однако вместо него он вернулся к родителям полуночным рейсом и, уже лежа в постели и вспоминая жаркие поцелуи Ли, вдруг осознал, что в минувший вечер потерял целый час и не знал, где мог провести его. Этот час пропал где-то по дороге от дома Кэйботов к аэропорту. Эрни почувствовал себя, как человек, переворачивающий весь дом и ищущий какую-то понадобившуюся вещицу, которая на самом деле находится в другой его руке. Ощущение было явственное… и немного пугающее.
Где он был?
Он отчетливо помнил, как отъехал от обочины у дома Ли, а затем… просто катался.
Да. Катался. Вот и все. Ничего особенного.
Ему показалось, что во время поездки он переключил приемник на другую волну, но вместо УКВ-104 и рок-уик-энда он опять поймал радио WDIL, и программу вел какой-то сумасшедший диск-жокей вроде Алана Фреда, который хрипло передразнивал Джея Хоукинса: «Тебе не уйти от моих ча-а-а-р-р… потому что ты мо-о-о-й-й!..»
И еще ему показалось, что он приехал в аэропорт с мерно пульсировавшими — будто повторявшими удары сердца — передними фарами, а когда вылез из машины, то облегченно вздохнул.
И вот он лежал в постели и не мог заснуть. Что-то было не так.
Что-то началось, что-то происходило. Он не мог солгать самому себе и сказать, что ничего не происходило. Слишком много людей хвалили его за отличный ремонт машины. Он приезжал на ней в школу, и ребята из автомагазина залезали под днище, чтобы посмотреть на новые выхлопные трубы, глушитель и кузов. Они заглядывали в двигательный отсек, проверяли радиатор, чудесным образом избавившийся от коррозии и многолетних натеков антифриза; исследовали генератор и блестящие свечи, плотно сидевшие в своих гнездах. Даже очиститель воздуха с номером 318 на раструбе, поворачивавшийся в зависимости от скорости, был новым.
Да, он выглядел настоящим героем в глазах завсегдатаев в автомагазине и с улыбкой превосходства принимал адресованные ему комплименты. Но даже тогда — разве не был он смущен в глубине души? Конечно, был.
Ибо он не мог вспомнить, что делал с Кристиной и чего не делал.
Время, проведенное в гараже Дарнелла, когда он работал над ней, было таким же белым пятном, как и сегодняшняя поездка в аэропорт. Он помнил, как начал удалять ржавые пятна на кузове Кристины, но не мог вспомнить, когда и как закончил эту кропотливую возню с ними. Он не знал, когда и где разделался с перекрашиванием капота. Он помнил только то, что подолгу сидел за рулем, отупев от счастья… чувствуя себя так, как сегодня, когда Ли прошептала: «Я люблю тебя» — и скрылась за дверью своего дома. Что оставался за рулем даже тогда, когда большинство парней из гаража запирали свои машины и уходили ужинать. Что сидел за рулем и иногда слушал старые песенки, которые передавало радио WDIL.
Может быть, хуже всего обстояло дело с ветровым стеклом.
Он был уверен, что не покупал нового ветрового стекла для Кристины. Если бы покупал, то его банковская книжка пострадала бы гораздо больше и он узнал бы об этом (сам или от Регины — все равно).
Тогда, в Хидден-Хиллз, Деннису показалось, что трещины на стекле стали меньше, чем были. А затем… затем они и вовсе исчезли.
Но когда это случилось? Как это случилось?
Он не знал.
Он долго ворочался в постели и не заметил, когда заснул. Его сон был так же тяжел, как грузные снеговые облака за окном.
24. Увиденное ночью
Давай покатаемся на машине,
давай покатаемся на машине.
Давай покатаемся,
давай покатаемся,
давай покатаемся на машине.
«Это было сном и не могло быть ничем, кроме сна», — так она думала почти до самого его конца.
В этом сне она очнулась от сна, в котором занималась любовью с Эрни, но не в машине, а в какой-то холодной и пустой комнате с голубыми стенами и широкими подушками, лежавшими на толстом голубом ковре… от того, второго сна она проснулась в своей комнате и увидела, что уже наступило воскресное утро.
Ей послышался рокот автомобиля, доносившийся с улицы. Она встала и подошла к окну.
У обочины дороги стояла Кристина. Ее двигатель работал — из выхлопных труб вырывались струйки сизого дыма, — но внутри никого не было.
Во сне она подумала, что Эрни, должно быть, стоял у двери, хотя оттуда не доносилось ни звука. Ей нужно было срочно бежать вниз. Если бы ее отец проснулся и в пять часов утра застал здесь Эрни, то пришел бы в ярость.
Но она даже не пошевелилась. Она смотрела на машину и думала о том, как ненавидела ее — и боялась ее.
И та тоже ненавидела ее.
«Соперницы», — подумала она, и в ее мысли — в том сне — были не злоба и жаркая ревность, а, скорее, отчаяние и испуг. Та стояла у обочины ее дома и поджидала ее. Поджидала Ли. «Ну давай. Давай, дорогая. Мы покатаемся, поговорим о том, кому он нужнее и кто ему нужнее в долгом пути. Давай… ты не боишься, нет?»
Ею овладел ужас.
Это нечестно, она старше и знает множество всяких уловок, она обманет его…
— Убирайся, — медленно прошептала Ли в том сне и прикоснулась ладонью к стеклу. Ее пальцы ощутили его холод; она могла видеть их влажные отпечатки, оставшиеся на замерзшей прозрачной поверхности. Удивительно, какими реалистичными иногда бывают сны.
Но это могло быть только сном. Потому что машина услышала ее. Едва она произнесла свои слова, как щетки на ветровом стекле пришли в движение и двумя полукругами расчистили налипший снег. А затем Кристина мягко отъехала от обочины и направилась вдоль по улице…
Без водителя.
Когда она проезжала мимо. Ли сумела разглядеть через боковое не запорошенное снегом стекло, что внутри никого не было. Конечно, такое могло быть только во сне.
Она снова легла в постель и попробовала представить себе, какой была Кристина лет пятнадцать назад. Сейчас та выглядела года на четыре, не больше. А тогда ее мама еще работала в одном из больших супермаркетов Бостона…
Она положила голову на подушку и заснула (во сне) с открытыми глазами, а затем — во сне все может случиться — увидела отдел игрушек в бостонском супермаркете.
Они хотели найти что-нибудь для Брюса, единственного племянника мамы и папы. Из громкоговорителя слышался хохот Санта-Клауса, но его смех был не веселым, а зловещим, как у маньяка, который пришел ночью не с подарками, а с топором.
Она протягивала руку к витрине и просила маму, чтобы Санта-Клаус принес ей вот это.
Нет, дорогая, Санта не может принести тебе этого. Это игрушка для мальчиков.
Но я хочу! Санта принесет тебе какую-нибудь хорошую куколку. Может быть, Барби…
Я хочу! Это для мальчиков. Хорошие девочки играют в хороших куколок.
Я не хочу КУКОЛОК! Я не хочу БАРБИ! Я хочу…
ЭТО.
Если ты собираешься канючить, то мы пойдем домой, Ли. Понятно?
Она подчинилась, и мама купила Барби, но еще долго хотелось смотреть на маленький красный автомобильчик, без всякого шнура или провода разъезжавший по игрушечным дорогам, горам и мостам. Создавалась магическая иллюзия, что он катился сам по себе. Она, конечно, знала, что его движением управлял служащий магазина, стоявший справа от прилавка и нажимавший на кнопки пульта. Мама ей объяснила принцип действия игрушки, и, разумеется, так все и было, но ее глаза отрицали это.
Ее сердце отрицало это.
Она стояла как зачарованная и не отводила взгляд от витрины с маленьким красным чудом, пока мама не повела ее домой.
Они пошли прочь, и им вслед прозвучал раскатистый, усиленный громкоговорителем зловещий хохот Санта-Клауса из отдела игрушек.
Потом Ли заснула крепче и больше не видела сновидений, а в это время за окном уже пробивались первые лучи холодного ноябрьского солнца, постепенно осветившего безлюдные и тихие улицы. Наступило воскресенье, и на припорошенной снегом дороге еще не было ничьих следов, если не считать двух параллельных черных полос от автомобильных шин, каждая из которых заканчивалась то ли вытянутой, кривой восьмеркой, то ли математическим знаком бесконечности, начертанным у обочины дороги возле дома семьи Кэйбот.