К телефону подошла Регина. Узнав меня, она сначала запнулась, а потом попросила «повлиять на Эрни»: ее сын бросил готовиться к колледжу, начал приносить плохие баллы из школы, перестал замечать родителей и… совсем изменился. Наконец она подозвала Эрни.
— Алло? — спросил чей-то враждебный голос, и у меня в голове пронеслась лихорадочная мысль:
«Это не Эрни».
— Эрни?
— Слышу Дэнниса Гилдера — человека, от которого остались только рот и уши, — проговорил некто. Да, его голос напоминал голос Эрни, но казался немного огрубевшим — как после долгого, надрывного крика. У меня появилось жуткое чувство, что я говорю с посторонним, умевшим имитировать интонации и выражения моего друга Эрни.
— Думай, что говоришь, скотина. — сказал я. Я улыбнулся, но руки у меня похолодели, как у покойника.
— Знаешь, — голос понизился до тона конфиденциального сообщения, — твое лицо и моя задница подозрительно похожи друг на друга.
— Я заметил сходство, но в прошлый раз мне показалось, что все было наоборот, — проговорил я, и, обменявшись нашими обычными любезностями, мы помолчали. — Ну, так что делаешь сегодня вечером? — спросил я.
— Пока ничего не намечал, — ответил он. — Ни свиданий, ни чего другого. А ты?
— Я-то? Ну, я в прекрасной форме, — сказал я. — Сейчас забегу за Розанной, и мы поедем в «Студию 2000». Если хочешь, можешь поехать с нами и подержать мои костыли, пока мы будем танцевать.
Он немного посмеялся.
— Я думал, что мы встретимся, — добавил я, — и, как всегда, отпразднуем Новый год вместе. Как ты отнесешься к моему предложению?
— Чудесно! — воскликнул Эрни. Казалось, его воодушевила моя идея. — Посмотрим Гая Ломбардо и его новогоднюю программу. Это будет замечательно!
Я снова замолчал, не зная, что сказать. Наконец осторожно проговорил:
— Ну, может быть, Дика Кларка или кого-нибудь еще. Гай Ломбарде давно умер, Эрни.
— Умер? — Эрни явно был в некотором замешательстве. — Ах да. Ну конечно, умер. Но ведь Дик Кларк еще выступает, да?
— Верно, — сказал я.
— Ну, так пусть будет Дик Кларк, — произнес Эрни уже совершенно не своим голосом. У меня неожиданно потемнело в глазах,
(лучший запах в мире… не считая запаха гнили)
и рука судорожно сдавила телефонную трубку. Я был готов закричать. Я говорил не с Эрни, я говорил с Ролландом Д. Лебэем. Я говорил с покойником.
— Да, посмотрим Дика, — услышал я себя, как будто издалека.
— Как твое самочувствие, Дэннис? Ты уже водишь машину?
— Нет, пока еще нет. Я попрошу отца привезти меня к тебе. — Я набрал воздуха в легкие, а потом выдохнул:
— Может быть, ты отвезешь меня обратно? У тебя ведь есть машина?
— Конечно! — Он на самом деле обрадовался. — Да, это будет здорово, Дэннис! По-настоящему здорово! Посмеемся, развлечемся — как в старые добрые времена.
— Да, — сказал я. А потом — клянусь Богом, у меня вырвалось само собой — добавил:
— Как в офицерском клубе.
— Да, верно! — со смехом ответил Эрни. — Правильно. До встречи, Дэннис.
— Правильно, — автоматически повторил я. — До встречи.
Я положил трубку, посмотрел на телефон, и неожиданно меня затрясло от дрожи. Никогда в жизни мне не было так страшно, как тогда. Позже я задавал себе вопрос: не мог ли Эрни пропустить мимо ушей мою реплику об офицерском клубе? — но в тот момент у меня не было сомнений: Лебэй вселился в Эрни. Мертвый или нет, Лебэй вселился в него.
И Лебэй вытеснил Эрни.
Отец подвез меня к дому Каннингеймов и помог дойти до двери — мои костыли не были предназначены для передвижения по обледеневшей и заметенной снегом дорожке.
Машин, принадлежащих Майклу и Регине, не было видно, но Кристина стояла возле гаража, покрытая тонким слоем сверкавшей на солнце изморози. Бросив на нее взгляд, я почувствовал какой-то тупой страх. Мне не хотелось возвращаться домой на ней — ни сегодня, ни когда-либо еще. Я бы с радостью сел за руль моего совсем обыкновенного, наспех отштампованного «Дастера».
Дверь открыл Эрни. Он даже не был похож на себя. Его плечи ссутулились; движения были замедленны. Я сказал себе, что нахожусь под властью своих подозрений, и, конечно, понимал, что порядком накрутил себя перед нашей встречей… и все же я знал, что это было так.
Он был одет во фланелевую сорочку и в джинсы.
— Дэннис! — проговорил он. — Здорово, парень!
— Привет, Эрни, — сказал я.
— Здравствуйте, мистер Гилдер.
— Хеллоу, Эрни. — В знак приветствия мой отец поднял руку. — Как твои дела?
— В общем-то не очень. Но скоро все переменится. Новый год, новые силы, старое дерьмо уходит, так ведь?
— Пожалуй, — несколько ошеломленно произнес мой отец. — Дэннис, ты уверен, что мне не нужно заезжать за тобой?
В ту минуту я больше всего на свете хотел бы вернуться домой на машине отца, но на меня внимательно смотрел улыбающийся Эрни.
— Нет, Эрни отвезет меня… если его развалюха тронется с места.
— Ой, поосторожнее, Дэннис, — сказал Эрни. — Она у меня девочка чувствительная.
— Чувствительная девочка, говоришь?
— Да, чувствительная, — улыбаясь, ответил Эрни.
Я повернул голову и воскликнул:
— Прости меня, Кристина!
— Так-то лучше.
Наступило молчание. Отец и я поедали глазами невысокую лестницу, которая вела на кухню. Затем отец проговорил:
— О'кей, ладно. Только не пейте слишком много, ребята. Эрни, позвони мне, если почувствуешь, что тебе лучше не садиться за руль.
Он пошел к машине. Я смотрел ему вслед и чувствовал, как костыли все сильнее врезаются мне в подмышки. Когда он сел в машину и вырулил на дорогу, мне стало немного легче.
Я отряхнул снег с костылей и проковылял на кухню Каннингеймов. Ее пол был покрыт гладким пластиком.
— Ты ловко управляешься со своими штуковинами, — проговорил Эрни, наблюдавший за моими осторожными движениями. Затем он достал из кармана сигару, откусил один из кончиков и закурил.
— Поскорей бы забыть это искусство, — сказал я. — Когда ты начал курить сигары?
— Когда работал у Дарнелла, — ответил он. — Я не курю в присутствии моей матери. От табачного дыма она впадает в истерику.
Он обращался с сигарой не как подросток, а как курильщик с двадцатилетним стажем.
— Сейчас пожарю кукурузные хлопья, — добавил он. — Ты как, не откажешься?
— Конечно, нет. У тебя есть пиво?
— Три упаковки в холодильнике и еще две в комнате.
— Великолепно. — Я с вытянутой левой ногой осторожно уселся за кухонный стол. — А где твои родители?
— Пошли на новогоднюю вечеринку к Фассенбахам. Когда тебе снимут гипс?
— В лучшем случае — в конце января. Он вылил в глубокую сковороду чуть ли не полбутылки оливкового масла и поставил сковороду на плиту. Затем пошел к холодильнику. Достал упаковку с шестью банками пива, две из которых открыл, и одну протянул мне. Я взял. Он взял свою.
— Тост, — сказал Эрни. — Чтобы в 1979 году сдохли все говнюки на свете.
Я медленно поставил банку:
— Эрни, я не стану пить за это.
В его серых глазах сверкнули маленькие искорки злобы. Вспыхнули — и тут же погасли.
— Ну, за что же ты станешь пить?
— Может, за колледж?
Он молча посмотрел на меня, и я понял, что он вовсе не был в хорошем настроении, как мне показалось сначала.
— Так и знал, что она задурила тебе мозги. Моя мать — это женщина, которая сделает любую пакость, чтобы добиться своего. Ты же знаешь, Дэннис. Она самому дьяволу поцелует задницу, если ей будет нужно.
Я отодвинул банку от себя.
— Ну, она не целовала мою задницу. Просто сказала, что ты не готовишься к поступлению и что она волнуется за тебя.
— Это мое дело, — сказал Эрни. Его губы скривились, лицо стало неописуемо уродливым. — Я буду делать то, что хочу.
— А поступать в колледж ты не хочешь, да?
— Нет, я поступлю. Но только в свое время. Так и скажи ей, если она спросит. В свое время. Не в этом году. Если она думает, что я собираюсь летом поступать в университет и там она будет ходить за мной по пятам, то она выжила из ума.
— Что же ты собираешься делать?
— Уехать отсюда, — сказал он. — Сяду в Кристину и уберусь из этого паршивого городка. Тебе ясно?
Он повысил голос, а я почувствовал, что на меня накатывает новая волна ужаса. Я был беспомощен перед этим человеческим страхом и только надеялся, что он не проступал на моем лице. Потому что теперь это был не просто голос Лебэя; теперь это было даже лицо Лебэя, выпиравшее из-под маски, которая еще не успела затвердеть на покойнике.
— Здесь слишком много дерьма, и я думаю, что этот проклятый Дженкинс все еще следит за мной, хотя ему следовало бы почаще оглядываться назад…
— Кто такой Дженкинс? — спросил я.
— Не важно, — ответил он. — Ты его не знаешь. — На кухне начала потрескивать сковорода с маслом. — Мне нужно к плите, Дэннис. Ты хочешь сказать тост или нет? Мне — все равно.
— Ладно, — произнес я. — Давай за нас?
Он улыбнулся, и мне стало немного легче.
— За нас — другое дело. Давай выпьем за нас.
Мы стукнули банкой об банку и выпили. Эрни пошел к плите. Встряхнув сковороду, высыпал в нее пачку кукурузных хлопьев. Я сделал пару глотков пива и больше не захотел.
Однако Эрни выпил свою банку еще до того, как перестало хлопать масло. Смяв ее в руке, он подмигнул мне и проговорил:
— Смотри, Дэннис, как она попадет прямо в задницу маленького бродяги.
Намека я не понял и поэтому только неопределенно улыбнулся. Он бросил банку Она ударилась об стенку, отскочила и угодила в мусорную корзину.
— Два очка, — сказал я.
— Верно, — сказал он. — Будь любезен, еще баночку.
Я подумал, что если Эрни напьется, то мне не придется возвращаться домой в Кристине, но пиво совершенно не действовало на него. Он приготовил кукурузные хлопья, пересыпал их в большое пластиковое блюдо, бросил сверху кубик маргарина, подсолил и сказал: