Бадди Реппертон, исключенный из школы и не проявлявший интереса к достаточно длительным процедурам восстановления в ней, пошел работать на бензозаправочную станцию, принадлежавшую отцу Дона Ванденберга. Проработав там несколько недель, он полностью освоил весь набор нехитрых уловок, практикуемых не самыми добросовестными представителями его профессии, — обсчитывал тех излишне торопливых клиентов станции, у которых не было времени пересчитать сдачу с крупных купюр, устанавливал на их машины изношенные детали вместо новых, что составляло основную часть его нелегального бизнеса, и продавал наклейки дорожной инспекции школьникам из окрестностей Питсбурга, не имевшим возможности получить их официальным путем.
Станция была открыта двадцать четыре часа в сутки, и Бадди работал на ней в ночную смену, с девяти вечера до пяти утра. Приблизительно в одиннадцать часов обычно подъезжал потрепанный «мустанг» Сэнди Галтона, привозившего с собой Шатуна Уэлча; Ричи Трелани появлялся на своем «файрберде»; и, конечно, Дон Ванденберг почти всегда находился поблизости — когда не валял дурака в школе. По уик-эндам к ним присоединялись еще пять-шесть парней, и все вместе они до утра пили пиво, мешая его с виски и разговаривая о чем-нибудь.
В начале ноября во время одного из таких собраний Сэнди Галтон невзначай упомянул о том, что Эрни Каннингейм поставил свою машину на долгосрочную стоянку в аэропорту. Он сказал, что тот купил билет на тридцать дней.
Бадди, который обычно на станции вел себя, как сонная муха на оконном стекле, резко вскочил со своего пластикового конторского кресла, отчего оно опрокинулось, и со стуком поставил на стол недопитую бутылку виски.
— Что ты сказал? — спросил он. — Каннингейм? Прыщавая Рожа?
— Ну да, — удивленно и немного смущенно проговорил Сэнди. — Это он.
— Ты уверен? Тот парень, из-за которого меня вытурили из школы?
Сэнди с нарастающей тревогой смотрел на него.
— Да. А что?
— И он купил билет на тридцать дней? То есть он припарковался в долгосрочном терминале?
— Да. Может, его родители не хотят, чтобы он дома ставил…
Сэнди запнулся. На лице Бадди появилась улыбка. Она была не из приятных, эта улыбка, потому что из-за нее можно было видеть, насколько подгнили его зубы.
Бадди перевел взгляд сначала на Шатуна Уэлча, а потом на Дона Ванденберга. Они уставились на него заинтересованно и немного испуганно.
— Прыщавая Рожа, — протянул он тихим изумленным голосом. — Прыщавая Рожа починил машину, и его трусливые мама и папа заставили поставить ее в аэропорту.
Он засмеялся.
Шатун и Дон недоумевающе переглянулись.
Бадди наклонился к ним, опершись локтями на стол.
— Слушайте, — сказал он.
23. ЭРНИ И ЛИ
В машине звучало радио WDIL, передававшее «Ухаживая за Сью» в исполнении Диона, но они его не слушали.
Его рука скользила под ее блузкой, поглаживала мягкие груди с их упругими, выпирающими сосками. Она дышала прерывисто и возбужденно. И впервые ее рука проникла туда, куда ему хотелось, где она была нужна, в его лоно, в области которого она работала без опыта, но со старанием, достаточным для успеха.
Он поцеловал ее, она приоткрыла губы, подставив ему язык, и он насладился поцелуем чистым, как аромат леса во время дождя. Он ощущал ее возбуждение, жаркий призыв, исходивший от нее.
Он наклонился к ней, потянулся к ней и на какое-то мгновение почувствовал, что она отвечает ему чистой, незамутненной страстью.
Затем она ушла.
Эрни сидел немного справа от руля, оглушенный и сбитый с толку, когда зажглось внутреннее освещение Кристины. Оно горело недолго; щелкнула закрывавшаяся пассажирская дверца, и свет снова погас.
Он посидел еще несколько секунд, не понимая, что случилось, и в первое мгновение даже не совсем осознавая, где находился. У него бешено колотилось сердце, мучительно болело горло. В напряженной плоти пульсировала кровь, распространяя по жилам тугие волны адреналина.
Он сжал кулак и с силой ударил по колену. Затем подвинулся к дверце, открыл и выбрался из машины.
Ли стояла на самом краю дороги и смотрела в темноту. Посередине этой темноты, в ярком прямоугольнике света маячило изображение Сильвестра Сталлоне, одетого в костюм молодого рабочего лидера тридцатых годов. У Эрни снова появилось чувство пребывания в каком-то непредсказуемом сне, который в любой момент мог превратиться в ночной кошмар… возможно, это сейчас и происходило.
Она стояла слишком близко к краю обрыва — он взял ее за локоть и осторожно отвел назад.
Почва здесь состояла из крошащихся комков глины. Не было ни ограды, ни парапета. Если бы земля осыпалась, то Ли упала бы вниз; ее бы нашли у подножия Либерти-Хилл, по склону которой проходило шоссе.
Был поздний вечер четвертого ноября, и шел мелкий дождь со снегом, начавшийся еще засветло. Эрни повлек ее обратно в машину, думая, что на ее щеках были капли дождя. И только при смутном зеленоватом свечении приборной панели увидел, что она плакала.
— Что случилось? — спросил он. — Что не так? Она замотала головой и заплакала еще сильнее.
— Я… ты делала то, что тебе не хотелось? — Он сглотнул и заставил себя произнести. — …Трогала меня, так?
Она снова замотала головой, но он не понял, что это могло значить. Он обнял ее, встревоженно и неуклюже. У него неожиданно промелькнула мысль о том, что им придется возвращаться по заснеженной дороге, а у Кристины еще не было снеговых покрышек.
— Я не делала этого ни одному мальчику, — проговорила она, уткнувшись в его плечо. — Я в первый раз так трогала… ты же знаешь. Я делала это потому, что хотела. Потому что хотела, вот и все.
— Тогда что же?
— Я не могу здесь. — Эти слова дались ей мучительно, и она произнесла их неохотно.
— Рядом с обрывом? — Эрни начал тупо осматриваться по сторонам, не зная, на чем остановить взгляд.
— В этой машине! — внезапно закричала она. — Я не могу заниматься любовью с тобой в этой машине!
— А? — Эрни ошеломленно уставился на нее. — О чем ты говоришь? Почему не можешь?
— Потому что… я… я не знаю! — Она силилась сказать что-то еще, но вдруг разрыдалась с новой силой.
Эрни прижимал ее к себе до тех пор, пока она не успокоилась.
— Просто я не знаю, кого ты любишь больше, — проговорила Ли, немного придя в себя.
— Но ведь… — Эрни помолчал, затем встряхнул головой и улыбнулся. — Ли, это какое-то безумие.
— Да? — спросила она, изучая его лицо. — С кем из нас ты проводишь больше времени? Со мной или с ней?
— С кем «с ней»? С Кристиной? — Он огляделся вокруг себя с улыбкой недоумения, которую она могла бы посчитать либо приятной и любящей, либо отвратительной и ненавидящей — или той и другой одновременно.
— Да, — почти беззвучно проговорила она. — С ней. — Она посмотрела на свои руки, безжизненно лежавшие на ее голубых шерстяных слаксах. — Наверное, я глупая?
— С тобой я провожу гораздо больше времени, — сказал Эрни. Он опять тряхнул головой. — Это безумие. А может, мне так кажется — потому что до сих пор у меня не было девочки.
Он протянул руку и коснулся ее локона, лежавшего на плече. Соски, выпиравшие под майкой с надписью ЛИБЕРТИВИЛЛ ИЛИ СМЕРТЬ, придавали ей сексуальный вид, который возбуждал желания Эрни.
— Я думал, что девочки ревнуют только к другим девочкам. Не к машинам. Ли усмехнулась:
— Ты прав. Наверное, это потому, что у тебя раньше не было девочек. Машины это и есть девочки. Ты не знал?
— О Господи! Ну давай…
— А иначе почему ты не назвал ее — Кристофер? — И она вдруг хлопнула ладонью по сиденью. Эрни вздрогнул.
— Ли! Не надо.
— Не нравится, когда я ударяю твою девочку? — неожиданно ядовито спросила она. Затем увидела боль в его глазах. — Прости, Эрни.
Он без всякого выражения посмотрел на нее.
— Кажется, моя машина не нравится никому — ни тебе, ни моему папе, ни моей маме, ни даже Дэннису. Я на нее потратил три месяца жизни, но это никому не нужно. — Его страстное желание уже прошло. Ему было холодно и немного муторно в животе. — Слушай, наверное, нам лучше поехать. У меня нет покрышек на снег.
Он развернул машину и медленно повел ее по заснеженной, скользкой дороге, спускавшейся к городу. Огни Либертивилла и Монроэвилла постепенно приближались к ним. Ли смотрела на них с некоторой грустью, чувствуя, что лучшая часть потенциально прекрасного вечера куда-то ускользнула и больше не вернется. Она была раздражена и недовольна собой — не удовлетворена, как ей подумалось. Она ощущала тупую, ноющую боль в груди. Она не знала, позволила ли бы ему то, что эвфемистически называется «пройти всю дорогу», или нет, но сожалела о том, что все произошло не так, как ей хотелось… и не могла винить в этом никого, кроме себя самой.
Ее тело было неподатливым и усталым, такими же были и ее мысли. Вновь и вновь она уже раскрывала рот, чтобы объяснить, что чувствовала… а затем закрывала его, боясь быть не правильно понятой; она и сама не вполне понимала то, что чувствовала.
Она не ощущала ревности к Кристине… и все-таки ощущала. Эрни сказал не правду. Ей было хорошо известно, сколько времени он возился с машиной, но было ли это так плохо? Эрни знал свое дело, любил его, и машина работала как часы… не считая этой забавной неполадки с милеометром, крутившимся в обратную сторону.
«Машины — это и есть девочки», — сказала она. Она не думала, о чем говорила, просто сболтнула то, что было у нее на языке. Конечно, ее слова были слишком поспешны, она вовсе не считала, что их семейный седан обладал каким-то определенным полом, это был просто «форд».
Однако…
Забыть, избавиться от всех этих фокусов-покусов и самообманов. Ведь правда была гораздо более безумна и чудовищна, не так ли? Она не могла заниматься любовью с ним, не могла трогать его настолько интимно, а тем более думать о том, чтобы привести его к оргазму таким способом (или даже другим, настоящим — мысленно