В 1956 году физик-ядерщик Цзяньсюн Ву при поддержке Национального бюро стандартов США решила провести эксперимент, чтобы раз и навсегда выработать операционное определение различий между понятиями «лево» и «право». Долгое время считалось, что в природе они представлены равноценно. Дескать, наш мир в своем зеркальном отражении не претерпит значительных изменений. Американка китайского происхождения, Ву предположила, что реальность не настолько четная, как все думают. И вот между Рождеством и празднованием нового, 1957 года, пока ее муж на лайнере «Королева Елизавета» плыл в Китай проведать семью, ученая поместила атомы кобальта-60 в вакуумные колбы и начала раскручивать их при очень низких температурах. Магнитный момент ядер кобальта она привязала к мощному магнитному полю, чтобы все ядра в одной колбе вращались в едином направлении. Затем она подсчитала, сколько электронов образовалось при распаде ядра. Если разницы в направлениях действительно нет, то число электронов будет одинаковым.
Фильм Альфреда Хичкока «На север через северо-запад» (1959). По слухам, это название вдохновлено бахвальством дезориентированного Гамлета: «Я помешан только в норд-норд-вест» (в пер. Бориса Пастернака).
Однако число электронов не было одинаковым. Ко всеобщему удивлению, мать-природа оказалась «полуамбидекстральной левшой» и слегка благоволила левому движению. В канун Нового года Ву запрыгнула в последний поезд до Нью-Йорка (из-за снегопада аэропорты были закрыты) и рассказала о своем открытии мужу. Нарушение закона сохранения четности было столь кардинальным, что многие физики поначалу не приняли выводов своей коллеги. По слухам, когда Вольфганг Паули впервые услышал о теории Ву, он закричал: «Но это же полный бред!» Впрочем, позднее он повторил ее эксперимент и, вне всякого сомнения, подтвердил, что универсальной четности действительно не существует.
Все это я узнаю, пока ищу решение «проблемы Озма» в интерпретации Нолана: как объяснить по телефону различия между «лево» и «право»? Эту задачку он поставил передо мной еще в 2018 году, когда состоялось наше первое большое интервью. И я хотел бы пересказать ему теорию Ву, но вот беда: я ничего не смыслю в физике. Я несколько раз пытаюсь объяснить этот эксперимент своим друзьям, но скоро понимаю, что могу удержать в голове не больше половины процессов, и моих познаний недостаточно, чтобы изложить материал хоть сколько-нибудь уверенно. Мое знание – секонд-хенд, который я донашиваю за Википедией и парой-тройкой книг. Я не могу утверждать, будто сам осмыслил суть эксперимента. Даже самые простые уточняющие вопросы приводят меня в ступор; и уж тем более я не готов к допросу, который мне обязательно устроит Нолан. «Он на все смотрит будто через микроскоп, – однажды сказал мне Джона. – Я всегда замечаю, если ему интересно то, о чем я говорю. Потому что он сразу притихает. Когда я представлял ему идею “Помни” во время нашей поездки через всю страну, он сидел очень тихо. Так я понял, что зацепил его».
Наконец, пока я думаю совсем о других вещах (а именно – забираю дочь из школы), ко мне приходит новая идея. Я пробую ее на разных людях. Кажется, работает. На следующем интервью с Ноланом я не вываливаю все и сразу, как было раньше, но жду до самого конца нашей встречи и со всей непринужденностью, на которую я только способен, заявляю ему: «Когда мы только взялись за этот проект, буквально в первый же день, вы попросили меня описать понятия “лево” и “право” по телефону. Тогда я вернулся и предложил посмотреть, с какой стороны заходит солнце, но оказалось, что это не работает, если мы заранее не знаем, в каком полушарии находится собеседник».
«Идея была неплохая», – говорит Нолан и наливает себе чаю.
«Я нашел получше».
Режиссер отводит свободную руку в сторону, как бы приглашая меня поделиться мыслями.
«Я попрошу собеседника положить руку на сердце».
Он задумывается.
Ага, наконец-то. То самое молчание, о котором мне рассказал Джона.
«Простое решение, мне нравится, – наконец говорит Нолан. – Строго говоря, сердце находится в середине тела, но чувствуем мы его слева».
«Значит, надо спросить человека, где у него сердце, и он укажет налево», – тараторю я.
«Нет-нет, ответ отличный. Асимметричность человека – очень интересная штука, потому что (я раньше об этом как-то не думал) люди крайне редко рождаются с органами на другой стороне тела. Наша внешность симметричная, а наши внутренности – нет. Одна из причин, почему я уже много лет бьюсь над этой задачкой, заключается в том, что я левша. И я никак не могу понять, почему большинство людей зачесывают волосы налево, даже если они правши. Подумайте, это ведь странно. Вот у меня прямые тонкие волосы, и их не так-то просто зачесать. У вас волосы растрепанные… Ну ладно, не растрепанные, но растут, куда хотят. Расчесываясь, я совершаю выбор. И всегда выбираю зачесывать волосы налево. Своим решением вы обращаете внимание на то, что хотя мы внешне более-менее симметричны, многие наши органы уникальны, например сердце и печень. Сердце – просто отличный ответ, потому что в нем есть эмоциональный заряд; так задачка звучит намного интереснее. И вы не мухлюете. Я уже долго ищу такие ответы, и найти их совсем не просто».
ТринадцатьФиналы
Когда Нолан садится за сценарий, он любит заранее знать, чем все закончится. Пишет он по порядку, от начала к концу, и все же с финалом Нолан хочет определиться прежде, чем он к нему подберется. Кульминацию «Начала» – четыре сна сходятся воедино – режиссер придумал за десять лет до того, как сложился остальной сюжет. Последний кадр «Темного рыцаря» – полиция гонится за Бэтменом – Нолан представил, не написав ни строчки сценария. «Я несколько раз использовал похожий финал, – объясняет он. – Например, в “Дюнкерке”. Или в “Преследовании”. Концовка “Темного рыцаря” сложилась из мотивов “Шейна”, “Из прошлого” и “Я – легенда”. Там, в оригинальной повести “Я – легенда”, совершенно великий финал. И, на мой взгляд, ни одной из экранизаций не удалось до него дотянуться. В общем, герой – одинокий охотник на вампиров. И в конце он глядит из окна на толпу упырей, которых ужасно боится. Но тут он понимает, что это они боятся его. Ведь каждую ночь он кромсает их на куски. И все заканчивается словами: “Я – легенда”. Мне кажется, ни один фильм не сложится без убедительного финала. Бывает, но крайне редко. И наоборот, часто можно увидеть плохое или посредственное кино, которое отлично работает благодаря мощной концовке. Если взглянуть на мои первые фильмы, “Преследование” и “Помни”, то там финал вписан в саму ткань повествования. Для меня это не столько привычка, сколько механизм выживания».
«Преследование» и «Помни», подобно классическим нуар-фильмам «Двойная страховка» (1944), «Объезд» (1945) или «Мертв по прибытии» (1950), начинаются с признания в совершении преступления или непосредственно с преступления, а затем нам показывают, какие события к нему привели. Круговое движение сюжета в целом характерно для детективного и криминального жанров. Когда Эдгар Аллан По познакомился с Чарльзом Диккенсом в надежде обзавестись британским издателем, по ходу беседы они припомнили роман Уильяма Годвина «Приключения Калеба Уильямса» (1794). «Вы знали, что Годвин писал его задом наперед и сначала закончил последний том?» – рассказал Диккенс коллеге. В романах Чандлера преступником часто оказывается либо сам наниматель, либо пропавший человек, который на самом деле вовсе не пропал. В финале герой может номинально раскрыть порученное ему дело, но разгадка оказывается лишь частью более масштабного заговора, который мы так до конца не видим и не понимаем. Окончательная победа невозможна. Большой город обводит маленького человека вокруг пальца, а богачи продолжают жировать. Правда исчезает, ложь становится легендой. В финале «Глубокого сна» детектив Марлоу говорит: «Теперь я сам стал частью этой гнили».
Многие фильмы Нолана следуют кольцевой структуре: «Бессонница», «Престиж», «Бэтмен: Начало» и «Интерстеллар» в конце возвращаются к ранее заявленным образам, ситуациям, персонажам или репликам. Впрочем, это кольцо – на самом деле не кольцо, а скорее спираль или штопор. Конец сюжета формально совпадает с его начальной точкой, однако находится выше или ниже нее по спирали; а значит, зритель может оглянуться на пройденный им путь – или на путь, что ждет впереди, на следующем витке. Даже сейчас по запросу «концовка “Помни”» в интернете можно найти 4 530 000 результатов, в том числе статьи с заголовками в духе «В чем истинный смысл концовки “Помни”?» (whatculture.com), «“Помни”: Сюжет простыми словами, объяснение концовки» (thisisbarry.com) или «“Помни”: Да что там вообще происходит в конце?» (schmoop.com). Финалу «Начала» посвящены 23 900 000 результатов. В некотором смысле по фильмам Нолана можно путешествовать бесконечно.
«Почему зритель не знает, упал волчок или продолжает крутиться? – рассуждает режиссер. – Это просто невозможно узнать, потому что картинка обрывается. А почему она обрывается? Потому что автор выключил проектор. В “Начале” намеренно двусмысленный финал. Я не сразу принял его с точки зрения своей режиссерской философии. Мне хотелось, чтобы концовка была именно такой, но я знал, что это противоречит моей киноэтике. Ведь самому герою ответ уже не интересен, Кобб ушел к своим детям. Возможно, был какой-то иной способ решить эту сцену; лишить зрителя информации, не нарушая границ фильма. Со стороны режиссера такой прием – нахальство, но публика была в восторге. Все смотрели на волчок и думали: “Неужели сейчас мне скажут, что герой по-прежнему спит?” И вдруг – темнота. Почему? Потому что автор выключил проектор. В концовке “Начала” я навязал вам двусмысленность. В этом плане у “Помни”, пожалуй, более удачный финал… Мне кажется, один из важных факторов коммерческого успеха моих фильмов состоит в том, что зрители неизменно воспринимают их неопределенность как нечто приятное. А такое случается очень редко. Например, “В прошлом году в Мариенбаде” – хотя мне лично этот фильм не показался особо двусмысленным, когда я его смотрел. Или “Вспомн