Что касается сапог, то они не так безобразны и неудобны, как шляпа; но все же они, очевидно, сделаны из жесткой кожи, так как иначе они не собрались бы складками у щиколотки; между тем сапог должен быть всегда сделан из мягкой кожи, и если он с длинным голенищем, то должен быть или зашнурован спереди, или подтянут значительно выше колен; в последнем случае полная свобода при ходьбе сочетается с совершенной защитой от дождя; этих двух преимуществ никогда не дает короткий жесткий сапог, а когда отдыхаешь дома, можно отогнуть мягкое, длинное голенище, как на сапоге 1640 года.
Затем идет верхняя одежда: какие же рациональные принципы должны лежать в основе верхней одежды? Начать с того, что она должна быть легко надеваема или снимаема и так же должна надеваться на какое угодно платье; следовательно, она никогда не должна иметь такие узкие рукава, как на рисунке м-ра Хьюши. Если необходимо отверстие или щель для руки, она должна быть безусловно широка и может быть защищена клапанами, как в этом идеальном виде верхней одежды, современной инвернессовской накидке;[93] во-вторых, верхняя одежда не должна быть узкой, иначе она будет стеснять свободу движения. Если молодой человек на рисунке застегнет свое пальто, он, может быть, и будет скульптурен, хотя я в этом сильно сомневаюсь, но он никогда не будет в состоянии быстро двигаться; его super-totus не основан ни на каком принципе; верхняя одежда должна быть сделана так, чтобы ее можно было носить длинной или короткой, совершенно свободной или сравнительно узкой, как захочет этого владелец; она должна давать возможность одну руку держать закрытой и одну свободной, или обе свободными, или обе закрытыми, как ему будет угодно и как для него будет удобно при ходьбе или езде; верхняя одежда, кроме того, не должна быть тяжелой и всегда должна быть теплой; наконец, она должна быть такой, чтобы ее можно было легко носить на руке, если ее снять, – одним словом, принципы, лежащие в ее основе, должны исходить от свободы и удобства, и они все осуществлены в плаще, тогда как пальто по рисунку м-ра Хьюши их все нарушает.
Брюки до колен на рисунке, конечно, слишком узки; всякий, носивший их когда-нибудь в продолжение некоторого времени, всякий, даже у кого чисто теоретические взгляды на этот вопрос, согласится со мной в этом; и, как все остальное в приведенном костюме, они неправильны. Замена сюртука и жилета курткой – шаг по правильному пути, который я с удовольствием приветствую, но куртка на рисунке слишком узка на бедрах, чтобы быть удобной. Когда куртка или камзол спускаются ниже талии, они должны быть разрезаны по бокам. В XVII веке иногда нижние полы куртки прикреплялись к верхней части с помощью шнуров и клапанов, так что, по желанию, куртка могла сниматься, иногда же просто делалась открытой по бокам; в каждом случае она является наглядным примером рациональных принципов одежды, т. е. предоставляет полную свободу и приспособлена к обстоятельствам.
Наконец, что касается такого рода рисунков, то я должен отметить, что абсолютно нет никакого предела всякого рода «довольно живописным» костюмам, которые можно или реставрировать, или изобрести; но если костюм не основан на принципах и не следует каким-нибудь законам, он никогда не будет ценным для нас при реформе одежды. И этот рисунок м-ра Хьюши, например, ничего не доказывает, кроме того, что наши деды ничего не понимали в рациональных законах одежды. Нет ни одного закона рационального костюма, который не был бы в нем нарушен, так как он предлагает нам жесткость, узость и неудобство взамен удобства, свободы и комфорта.
А вот, с другой стороны, одежда, которая, будучи основана на принципах, может служить нам прекрасным руководством и примером; ее любезно срисовал для меня м-р Годвин из прелестной книги герцога Ньюкэстльского о верховой езде, из книги, которая является наилучшим у нас авторитетом по наилучшей эпохе костюма. Я, конечно, не предлагаю его для обязательного копирования, и не с этой точки зрения следует к нему подходить, т. е. это не реставрация умершего костюма, а просто реализация живых законов. Я привожу его как пример особого применения универсально-рациональных принципов. Этот рационально одетый молодой человек может опустить поля своей шляпы, если пойдет дождь, отогнуть свои широкие брюки и мягкие сапоги, если устанет, т. е. он может приспособить свой костюм ко всяким обстоятельствам; тогда он может пользоваться полной свободой, руки и ноги не стеснены излишней тесностью узких рукавов и рейтуз, а бедра совершенно не затянуты, что очень важно; что касается удобства, то куртка его не слишком свободна, чтобы было тепло, и не слишком узка, чтобы было легче дышать; шея его хорошо защищена, хотя ему не душно, и даже его страусовые перья, если какой-нибудь филистер вздумает возражать против них, не измышление дендизма, а служат ему веером в летнее время; когда же погода дождливая, он, без сомнения, оставляет их дома и надевает плащ. Ценность этого костюма в том, что просто каждая часть его является выражением какого-либо закона. Таким образом мой юноша прямо одет в идеи, в то время как юноша м-ра Хьюши накрахмален фактами; второй из них ничему не учит, у первого можно всему научиться. Излишне указывать, что и этот костюм хорош не потому, что он заимствован у XVII века, а потому, что он построен на рациональных принципах костюма, точно так же, как хороши четырехугольная притолока или стрельчатая арка не потому, что одна из них греческая, а другая готическая, но потому, что каждая из них является наиболее рациональным завершением отверстия определенной величины и противодействием определенному весу. А тот факт, что этот костюм пользовался всеобщим распространением в Англии два с половиною столетия тому назад, доказывает по крайней мере, что законы костюма признавались и осуществлялись в нашей стране, и поэтому есть надежда, что их снова признают и осуществят. Что же касается абсолютной красоты этого костюма и ее значения, я хотел бы прибавить еще несколько слов.
М-р Хьюши торжественно заявляет, что «он и его единомышленники» не могут допустить, чтобы этот вопрос о красоте вносился в вопрос об одежде, что он и его единомышленники «смотрят на вопрос с практической точки зрения» и т. д. Я не стану здесь обсуждать, насколько человек, не желающий считаться с красотой и ценностью красоты, может притязать на практичность. Слово «практичный» почти всегда служит последним убежищем некультурных людей. Изо всех слов с извращенным толкованием это, пожалуй, самое несчастное. Я хочу только отметить, что красота в основе своей органична, т. е. исходит не извне, а изнутри: не от какой-либо придаточной «красивости», а от совершенствования своей собственной сущности; и следовательно, так как тело красиво, всякая одежда, которая рационально одевает его, должна быть также красива в своей конструкции и своих линиях.
Я имею столь же мало желания определять уродство, сколько недостаточно самосуждения, чтобы определять красоту; но все же я хотел бы напомнить тем, кто издевается над красотой как над чем-то непрактичным, что вещь безобразная – это просто вещь скверно сделанная или вещь не отвечающая своему назначению; что уродство – это непригодность; что уродство – это несостоятельность; что уродство – это бесполезность, как, например, украшение не на месте, в то время как красота, как кто-то сказал, это – очищение от всего излишнего. Красота одарена божественной бережливостью; красота дает только необходимое, ни капельки больше, в то время как уродство всегда расточительно, уродство – мот, расшвыривающий направо и налево свой материал, – одним словом, уродство – и я усердно обращаю внимание м-ра Вентворта Хьюши на эти слова, – уродство в одежде, как и во всем другом, всегда является признаком того, что кто-то был непрактичен. Поэтому одежда будущего в Англии, если она будет основана на истинных законах свободы, удобства и приспособляемости к обстоятельствам, безусловно, будет также и красивой, ибо красота всегда является признаком верности принципам, мистической печатью, налагаемой на все совершенное и только на то, что совершенно.
Что же касается второго корреспондента, то главный принцип одежды, заключающийся в том, чтоб все части ее ложились тяжестью своей на плечи, а не на талии, мне кажется, всеми одобрен, хотя «старый моряк» и заявляет, что ни один матрос или атлет никогда не вешает свою одежду на плечи, а всегда прикрепляет ее вокруг бедер. По моим же воспоминаниям о реке и гимнастической площадке в Оксфорде – этих двух убежищах эллинизма в нашем маленьком готическом городке, – лучшие чемпионы бега и гребного спорта (а из моего колледжа их вышло немало) всегда носили узкую фуфайку, с которой были наглухо соединены короткие брюки, вытканные целиком из одного куска. Что касается матросов, то я должен сознаться, его замечание справедливо, и эта скверная привычка, мне кажется, влечет за собой то постоянное подтягивание нижних частей костюма, которое хотя и популярно в дешевых мелодрамах, все же не что иное, как очень некрасивая и неловкая привычка; и так как всякая неловкость является следствием какого-либо неудобства, я уверен, что эта подробность костюма наших матросов будет принята во внимание при ближайшей реформе нашего флота, ибо, несмотря на все протесты, я надеюсь, что мы подвергнем реформе все, начиная с торпед и кончая шляпами, начиная с кринолинов и кончая крейсерами.
Затем, что касается деревянных башмаков или котурнов, то мое упоминание о них вызвало великий ужас. Мода в туфлях на высоких каблуках вскрикнула от испуга, и ужасное слово «анахронизм» пущено в ход. Но все, что может быть полезным, не может быть анахронизмом. Это слово применимо только к воскрешению какой-нибудь глупости; однако в современной Англии во многих наших фабричных городах, как, например, в Олдхаме, до сих пор носят деревянные башмаки. К сожалению, в Олдхаме они вряд ли красивы, как мечта; в Олдхаме, может быть, и не знают об искусстве украшения их инкрустациями из слоновой кости и жемчуга, но в Олдхаме они отвечают своему назначение. Да и не так давно их носили вообще высшие классы нашей страны. Только несколько дней тому назад я имел удовольствие беседовать с дамой, которая вспомнила с трогательным сожалением о деревянных башмаках своей юности; они были, по ее словам, не слишком высоки и не слишком тяжелы, и кроме того, были снабжены какого-то рода пружиной на подошве, так, чтобы было легче в них ходить. Лично я против того, чтобы башмаку или туфле придавалась добавочная вышина; это противоречит рациональным принципам одежды, хотя, если такое искусственное увеличение высоты неизбежно, оно должно быть достигнуто с помощью двух подпорок, а не одной; но что я предпочел бы видеть, это какое-нибудь видоизменение разделенной надвое юбки или длинные, умеренно свободные шаровары. Если же разделенная юбка должна приобрести какое-нибудь положительное значение, она должна отбросить всякое стремление «не отличаться по виду от обыкновенной юбки»; она должна уменьшить среднюю ширину каждой из своих двух половин и пожертвовать всеми своими глупыми сборками и оборками; с той минуты, как она начинает имитировать обыкновенную юбку, она погибла; но пусть она смело объявит себя тем, что она действительно есть, и она сделает огромный шаг на пути разрешения настоящего затруднения. Я уверен, что найдется много грациозных, очаровательных девушек, которые будут готовы носить костюм, основанный на этих принципах, несмотря на страшную угрозу м-ра Хьюши, что он не сделает им предложения, пока они будут носить такой костюм, ибо все обвинения в недостатке женственности в такого рода костюмах совершенно бессмысленны; каждый рациональный вид одежды одинаково пригоден для обоих полов, и абсолютно нет такой вещи, как определенно женская часть платья.