— Хотите знать, на какую из них поставить? — спросил мужчина немного в нос. В его произношении не было ни малейшего намека на акцент лапландского племени, его немецкий был чист и правилен. — Уж мне-то они знакомы, — сказал он и расхохотался так громко, что на его полушубке даже ворс дыбом поднялся.
— Да уж наверняка, — согласился я. — А теперь расскажите-ка мне о той женщине.
Шуппе прищурился и внимательно взглянул мне в лицо:
— О какой такой женщине?
— Об Анне Ростовой, — ответил я.
— Ах о той. — Шуппе улыбнулся, и его смех вновь громом разнесся вокруг. — Когда человек осужден, он ищет удовольствий где придется. С собой ему нечего забирать. Только деньги, сударь. За деньги можно купить глоток спиртного, теплое одеяло. А что еще нужно? Немного поесть. Женщину… В общем, я неплохо провел прошлую ночь. Грог, пари и теплое тело, прижавшееся ко мне.
— Расскажите, пожалуйста, поподробнее о том теплом теле, — попросил я вполне равнодушным тоном, хотя этот тон стоил мне немалых усилий.
У меня перехватило дыхание от картины, представшей перед моим мысленным взором: Анна Ростова, как животное совокупляющаяся в темном углу мрачного притона с извергом, который не только убил собственного брата, но и съел его.
— И что она вам рассказывала? — спросил я.
Грубый раскатистый смех, вырвавшийся из его глотки, заставил все головы повернуться в нашу сторону.
— Конечно, у них между ног есть теплые губы, но они ведь ни о чем не говорят!
— Прежде чем вы отправитесь в свое долгое путешествие на восток, я могу отдать приказ высечь вас до полусмерти, Гельмут Шуппе, — холодно произнес я. — Или что-то похуже, если узнаю, что вы каким-то образом причастны к ее смерти.
Угроза не произвела на него ни малейшего впечатления, как мне пришлось вскоре убедиться, но мои слова стали причиной небольшого чуда. Я бросил камень в пруд, и круги, возникшие на воде, сообщили мне то, что в противном случае я никогда бы не узнал. Гельмут Шуппе, братоубийца и каннибал, был тронут новостью о смерти Анны Ростовой.
— Смерти, сударь? — прошептал он вдруг нежным, как у ребенка, голосом.
— Да, ее задушили, — ответил я.
— Я видел ее убийцу, сударь, — прошептал Шуппе, глядя мне прямо в глаза.
Я затаил дыхание.
— И вы могли бы его описать?
Шуппе отрицательно покачал головой и отвернулся.
— Только тень, сударь. Ее унесла какая-то тень. Я нюхом чую зло. Даже крысы затихли, когда он вошел сюда.
— Я вас предупреждаю! — прошипел я злобно. — Вы должны говорить откровенно и ясно.
Несколько мгновений он внимательно всматривался в меня.
— Тот человек охотился за ней, словно голодный волк. Она знала, куда мы направляемся, сударь. Хотела уехать с нами, поэтому и к тем двум подлезала. — Он обвел презрительным взглядом обоих охранников. — Вон там. — Шуппе указал на самый дальний от огня и света угол, затем плюнул в солдат, еще раз одарив их злобным взглядом. — О, клянусь, я бы отдал руку и ногу, чтобы попробовать печеночки этих двух свиней! Но у них оружие, а я хочу жить. В России я буду от вас свободен, подонки! — прохрипел он с ненавистью в голосе. — И я вернусь, обязательно вернусь, чтобы полакомиться вашими тепленькими кишками!
Шесть тысяч миль пешком по холодной и враждебной стране. До конца пути дойдут лишь немногие из каторжан, подумал я, а уж о том, чтобы вернуться, и говорить нечего.
— Значит, потом она перешла к заключенным, — произнес я грубым и тихим голосом.
— Одному или двоим хотелось попробовать, — ответил он гордо, — но у меня есть деньги. Я дал ей Geld,[26] чтобы она осталась со мной. А тем пообещал, что сошью для них полушубки, как только мы доберемся до Нарвы. Заставил их заткнуться. Мех в ледяных и снежных краях гораздо теплее греет, чем воспоминания о какой-то шлюхе.
Я ощутил нечто подобное благодарности, смешанной со смущением, по отношению к этому грубому и страшному человеку. В отличие от охранников он был способен чувствовать колдовскую силу женской красоты.
— Вы упомянули, что она была напугана. Чем? Или кем?
Шуппе вновь покачал головой.
— В Кенигсберге гибнут люди, вот и все, что она сказала. — Он снова пристально воззрился на меня: — Что она имела в виду, сударь? В городе эпидемия?
Я пропустил вопрос мимо ушей.
— О чем вы говорили с ней?
Шуппе надул щеки и почесал нос.
— «Сибирь, — сказал я ей. — Забудь, женщина там не выживет».
Он был прав. Соглашение о депортации было подписано Павлом I в 1801 году, и с первой партией на сибирскую каторгу были отправлены две женщины. Одна была проституткой, вторая убила мужа и всех своих детей. Я помнил репортажи, появившиеся в газетах, и скандал, который поднялся. Заключенные беспощадно насиловали несчастных женщин, и они погибли от холода, так и не доехав до места назначения. Государственный министр фон Арним издал циркуляр, в котором внес поправки в первоначальный закон, запрещающие судьям и начальникам тюрем депортацию женщин. Арним настаивал, что высылаться должны только сильные здоровые мужчины, так как царю на сибирских рудниках не нужны слабые и больные. По иронии судьбы негибкость русского императорского режима принесла больше пользы нашей карательной системе, нежели любые просвещенные дискуссии о природе преступлений и о допустимой мере наказания.
— Она была там, — добавил он. — В Сибири. И вернулась обратно.
— Ее что, тоже депортировали? — спросил я.
Шуппе кивнул.
— «Взгляни на мои волосы, на мою кожу, — сказала она мне. — Как ты думаешь, где я могла так обледенеть?» — Мгновение он молчал. — Я живу охотой, сударь. Продаю шкуры и питаюсь мясом. Летом ловлю кротов, зимой — крыс. Одному Богу известно, сколько прусских городов и селений я избавил от вредителей! Я свяжу себе теплые носки, чтобы ходить в них по снегу. И я вернусь! — крикнул он, повернувшись к солдатам. — Белый и обледеневший, как она, но я доберусь до вас, подонки!
Вернуться из Нерчинска? На это будет способен только его призрак. Призрак или птица крачка, которая может преодолевать большие пространства, покрытые льдом и снегом, летя высоко над кровожадными волками тундры и таежных лесов, над голодными белыми медведями, над промерзшими степями. Из Нерчинска никто никогда не возвращался. Человека, приговоренного к депортации, можно было считать мертвецом с того самого момента, как он покидал территорию Пруссии. В памяти у меня промелькнуло одно газетное сообщение:
«…температура минус 55 градусов, 5250 миль от Санкт-Петербурга, 480 миль к северу от Великой Китайской стены, 100 миль к западу от Тихого океана, далеко не только от Европы, но и от торговых путей между Россией и Китаем. Пустынная тундра и голые горы простираются на необозримые пространства, населенные лишь кочевыми ордами диких татар».
В этих строках официальной берлинской газеты чувствовалось какое-то злорадное ликование по поводу судеб несчастных каторжан.
Был ли рассказ Анны Ростовой последним ее добрым делом в жизни? Она солгала обреченному арестанту и тем самым дала ему надежду. Я молился за спасение ее души. Пусть ей там, в другом, загробном мире, поможет хоть ее предсмертная благая ложь.
— Она ушла от вас, Шуппе, — продолжил я допрос. — Почему?
— Я уснул после того, как закончились крысиные бои. Выиграл я приличную сумму. А потом что-то меня разбудило, и я увидел ее у дверей. Прикованный, я ничего не смог сделать, только заорал на него. Она оглянулась, и они исчезли. Он тащил ее за волосы…
— Мужчина, вы сказали?
— В широком черном плаще и низко надвинутой шляпе. Они исчезли в одно мгновение.
— Спасибо, Шуппе, — поблагодарил я и кивнул охраннику, чтобы тот вернул арестанта на скамейку и снова надел на него кандалы.
— Вы ведь знаете, что я сделал, сударь? — произнес он хриплым шепотом мне на ухо, подойдя вплотную.
Я молча кивнул, отшатнувшись.
— Я убил собственного брата, — сказал Шуппе, вглядываясь мне в глаза.
— За что?
Он пожал плечами:
— Мне нужно было укрыться, жандармы гнались за мной. Он потребовал, чтобы я убирался, и пригрозил топором. Я вырвал топор у него из рук и расквитался с ним.
Он рассказывал свою историю с жуткой простотой и безыскусностью. Так, словно произошло нечто неизбежное. Брат… Необходимость укрытия… Топор… Так, словно это был единственный выход.
Мог ли я поступить так же? Мог ли просто воспроизвести то, что произошло между мной и Стефаном? Человек, стоявший рядом со мной, был обречен на гибель на просторах Сибири, а я преследовал убийцу в компании Иммануила Канта…
— Я ел человеческое мясо, — прервал каторжник ход моих мыслей. — Если понадобится, я и дальше буду питаться людьми.
— Что значит «если понадобится»? — спросил я.
— Ну, если начнется война. Или голод. Долгий переход. Подождите, вот придет сюда Бонапарт, и увидите, сколько душ закончат жизненный путь в мясном котле. Когда у человека нет выхода…
Мне вспомнилась сцена, которую мы наблюдали с Кохом по пути в Кенигсберг, когда банда бродяг у моста на месте разделала лошадь фермера.
— Я не одного съем на своем пути в арктические пустыни, если вы мне не поможете…
— Помогу вам, Шуппе? — переспросил я. — Как же, во имя неба, способен я вам помочь?
Он подошел так близко ко мне, что один из солдат злобно заорал на него и изо всей силы ткнул ему в спину мушкетом.
— Человек в меховой шубе может умереть от голода, — прошипел он, громко лязгнув зубами так, словно собирался оторвать кусок жесткого, но вкусного мяса. — Спасите этих бедняг от моих острых клыков, сударь.
Мгновение мы вглядывались в лица друг друга, затем Шуппе поднял руку, сжимавшую огрызок карандаша.
— Дополнительный рацион, — произнес он с обезоруживающей улыбкой.
— Наденьте кандалы на этого заключенного, — приказал я солдатам, взяв карандаш и повернувшись к скудному свету, исходившему от огня. — И дайте мне список.