— Это не ответ.
— Я его мать и знаю, как лучше.
— И это тоже.
— Да.
Но, конечно, она полностью себя оправдывала. Интересно, чем?
— Мой черёд, — Агния задумалась, — какой он?
— Ты ведь даже не знаешь, верно? — теперь я смотрела свысока. Я — главная женщина её сына. Она может делать и говорить, что вздумается, быть сколь угодно идеальной, но, когда Серый метался в бреду, подхватив простуду, я вытирала ему пот со лба; когда медвежий капкан переломил ему лапу и нужно было заново выправить кость прежде, чем он перекинется в человека, его боль делила я; когда он шёл по тёмным коридорам старого дома, сражаясь с воспоминаниями, заново переживая каждую встреченную смерть и, словно наяву, чуя запах крови, его ладонь сжимала я. И этого ей уже не отнять. — Он лучший, — просто ответила я.
Агния усмехнулась. Её муж тоже был лучшим.
— Как ты выжила? — Серый говорил, что в жуткой бойне, заставившей их бросить дом в Городище, никого не осталось. Но она спаслась и вытащила сына. Как?
— Я просто очень хотела жить, — Агния пожала плечами, на которых теперь лежала не одна смерть.
Она хотела жить. Те, через кого она прорывалась, — тоже. Её воля оказалась сильнее. Только и всего.
— Он вспоминал обо мне?
Я задумалась. Супруг не любил говорить о семье. Не ронял слёзы по ночам и не ждал у ворот в надежде, что мать вернётся за ним. Но иногда, совсем-совсем редко, он смотрел на убегающую в небо дорогу. И в этот миг он думал не обо мне.
— Он никогда не забывал. Почему ты бросила его?
Женщина встала. Только сейчас стало заметно, что она не молода, хоть и прекрасна. Её лицо — лицо очень старой, очень мудрой и очень несчастной женщины, потерявшей всё, что когда-либо любила, и не желавшей снова испытать эту боль.
Она подошла к окну, выходящему во внутренний двор. Внизу сновали щенки-мальчишки. Они носились друг за другом, неистово вопя и бросая вызов собрату, объявляли друг друга смертельными врагами и тут же снова бросались защищать. Там, внизу, кипела жизнь. Та, от которой Агния отгородилась много лет назад.
— Я дала ему возможность жить. Посмотри, волчица. Что ты видишь?
Я нехотя, бочком, подошла к окну, стараясь не поворачиваться к женщине спиной. Мальчишки играли. Поодаль стояли усатые мужи, зорко следя за юнцами, изредка поправляя или одёргивая особо рьяных бойцов, бросая одну-две похвалы самым ловким.
— Они играют.
— Они играют в войну, — поправила Агния, — а когда они станут старше, они больше не будут играть.
Они начнут ею жить.
— Как ты?
— Как я.
Одинокая несчастная волчица, потерявшая больше, чем имела. Ты сама выбрала путь мести, верно? Ты ведь могла воспитать сына, выплеснуть на него всю нерастраченную за годы нежность, могла быть счастливой. Но не захотела.
Женщина, не сумевшая стать матерью, смотрела на чужих детей и видела в них воинов. Видела маленькие кинжалы, которыми она воспользуется, когда придёт час.
— К чему вы готовитесь? — с ужасом спросила я.
— Мы готовимся к будущему.
Я тряхнула головой. Нет уж, ты не запутаешь меня высокими словами и грустным взглядом. Ты — обыкновенная жестокая убийца, обрекающая всех вокруг на собственную судьбу.
— Ты ведь собираешь их не для того, чтобы защитить?
— Я собираю их для того, чтобы забрать наше. И я оставила сына потому, что он — единственная дорогая мне вещь в этом мире.
Я развернулась, громко стукнув каблуками, пядь оставалась между нашими лицами:
— Серый — не вещь! — зашипела я. — Может быть, ты так считаешь. Может быть, ты так относишься к каждому в своей грязной норе. Но Серый — мой, слышишь! Он. Мой. Любимый. Муж. И я не позволю втянуть его в твою бойню!
— Дурочка, — Агния улыбнулась. Лучше б она этого не делала. Колени задрожали, а вспыхнувшая было волчица снова заскулила от ужаса. — Если бы я хотела, чтобы он был рядом со мной, он бы уже был здесь. Нет, он должен прожить ещё несколько лет в неведении, в спокойствии. Возможно, даже воспитывая своих волчат. А потом я приду за ним и его детьми и заберу их туда, где им место. Он станет править изгнавшим нас городом. И я подарю ему этих униженных, напуганных и слабых людей. А до тех пор… ты можешь быть рядом с ним. Возможно, если хорошо попросишь и не станешь меня злить, даже чуть дольше.
Сначала я услышала хлопок и лишь потом по ошарашенному лицу Агнии поняла, что это отозвалась пощёчина. Я испуганно уставилась на собственную ладонь. Женщина даже не прикоснулась к алеющему на глазах лицу. Она насмешливо смотрела на меня — глупую маленькую волчицу, осмелившуюся бросить ей вызов. На подписавшую свой смертный приговор.
— Ну-ну, милая! Не пугайся так, — лучше бы она кинулась в драку, — ты всё ещё гость в моём доме. Всякий может разозлиться сильнее, чем следует. Надеюсь, теперь я ответила на все твои вопросы?
— я молчала, ожидая, что вот-вот явится пара крепких мужиков, огреют меня по головушке да прикопают у отхожей ямы. — Тогда иди, малышка.
Она повернулась ко мне спиной и смотрела на щенят во дворе. Матерь Макошь! Пусть она никогда так не посмотрит на моих детей!
— Как только я позову, Ратувог безропотно присоединится ко мне. Не совершай больше ошибок, — бросила она через плечо.
Шаги гулко отдавались в пустом коридоре и казались невероятно медленными. Нужно быстрее. Бежать отсюда, пока нас не связали по рукам-ногам и не бросили в погреб. Но сил хватает едва переставлять ноги. Вот сейчас отдохну долечку. Прислонюсь к стенке совсем на чуть-чуть…
— Доченька, ты, никак, уснула? — Белогость смотрел на меня с таким искренним беспокойством, что хоть кусайся. Сама о себе позабочусь!
— Нет, просто задумалась.
Старик протянул морщинистую тёплую ладонь, помогая подняться. Я помедлила, но на руку оперлась. Сам, глядишь, развалится, пенёк, а всё за молодками ухаживает.
— Ты Агнию не слушай, — нахмурил брови старик, — очерствела она, вконец от горя ополоумела. Себя уже сгубила, так хоть бы других не трогала. Мы ей так просто не дадимся, ты не думай.
— Она… — голос дрогнул, где не надо, выдав испуг, — она сделает то, что обещала?
— Агния давала очень много обещаний, — многозначительно протянул оборотень, — большинство из них были не самыми… добрыми. А слово она привыкла держать.
— Я боюсь её, — признала волчица, — и ненавижу, — добавила женщина.
— Её или за неё? — уточнил Белогость.
Я аж опешила:
— За неё? С чего бы мне за неё бояться? Чать не ребёнок, сама себе бед нажила. Но меня с мужем пусть не трогает. Столько лет её не знали, и лучше б не знакомились!
Собеседник погрустнел, едва загоревшиеся глаза потухли. Чего хотел — непонятно. Я заблудших спасать не нанималась. И совестью мучиться не стану.
— Тогда уж скатертью дорога, — вздохнул старик, — здесь пришлых не держат. Не любо — уходи. Но все больше остаются. Особливо те, кому боле податься некуда.
— А ты что ж? Так не хотел из глуши выбираться и вдруг прижился за какой-то день?
Дедок вдруг осерчал, словно даже выше ростом стал, да как закричит:
— А ты мне не пеняй! Не доросла покамест! Ежели старый Белогость стаю бросит, кто Агнию побережёт? Кто уму-разуму волков научит? Кто молодого и глупого щенка домой отправит? Так беги, беги, трусиха, в свои леса! Куда зверь зовёт, туда и беги! Нет тебе спасения, коль любви в душе не осталось! Беги! Беги!
Шутка ли? Только что был дедок как дедок и вдруг вконец ополоумел: волосы на себе рвёт, руки заламывает, обратиться норовит, да никак не возьмётся. Только зубы щёлкают: то волчьи, то человеческие. Страшно. Зашибёт ещё, али сам об стену голову проломит, а я виноватой останусь. Ну его! Я подхватила юбку и припустила к выходу — туда, где ещё виднелось светлое, хоть и холодающее, солнце. К мужу.
Серый, поганец, как сквозь землю провалился. Казалось бы, не деревню обегала — всего-то дом общинный, пусть и немаленький, ан нет нигде. Куда ни брошусь, — ушёл; пробегал, не остановился; был, да давненько. Найду — к подолу пришью накрепко, чтоб неповадно.
— Мужа? А зачем тебе муж, лебёдушка? Хочешь, меня бери. Меня даже искать не надо!
Рослый детина, не хуже охранника Агнии, радостно засмеялся и хлопнул себя по колену, предлагая присесть и забыть о поисках суженого. Я полюбовалась на крепкую мускулистую грудь (в такой холод рубаху не иначе специально скинул — девок в краску вгонять), погрозила шалопаю кулаком, завернула за угол. Чуть подумала, воротилась и ещё часть поглазела, как красавец дрова колет, как перекатываются мышцы под кожей: вот-вот выпрыгнут.
Пялилась не одна. Знамо дело, бабы, — кто, скромно пряча глазёнки, кто нагло, одобрительно посматривая, — тоже не спешили по делам. Да и дорога у каждой пролегала аккурат мимо дровен. Вот уж неслучайно.
Кругленькая ладная девка всё норовила поближе пройти, плечом задеть. А то и ещё чем.
— Зашибу! Осторожней! — предупреждал детина.
Девица хихикала, млела — столько внимания разом! — и делала ещё один круг.
Ещё две не умолкая перешёптывались и даже не краснели, недвусмысленно жестикулируя и показывая пальцами на предмет всеобщего внимания. Предмет, впрочем, ненавязчиво поворачивался то одним, то другим боком, чтобы разглядели его во всей красе.
Самая скромная только мяла в пальцах кончик одинокой косы и всё не решалась предложить работяге воды, что явно нарочно принесла с собой. Мужик бы и не прочь напиться, да попросить — обидеть соперниц, которые тоже с собой квасу и мёду не случайно набрали. Девушка же побаивалась лезть вперёд: ну как кто разобидится за её прыткость?
— Эх, мне бы пяток годков скинуть! — шепнула старушка, на вид которой и все сто зим дать можно. — Ух, я бы ему!
— Что, бабуль? — влезла совсем мелкая девчушка. — Щей бы наварила?
Бабка окинула малютку хитрым взглядом:
— Можно бы и щей. И даже ухи. А ежели б хорошо дело пошло, то, ить, и пирогов напечь не жалко, — старушка подбоченилась, закинула клюку на плечо, — эй, удалец! Как ты к пирожкам-то? Не желаешь отведать угощеньица?