— Как не желать! — мужик отложил топор и деловито обтёр испачканные руки об ещё более грязные штаны, ухватил рубаху и с готовностью зашагал первым.
— Хе! — бабка окинула оставшихся взглядом победительницы, — несмышлёныши. Эй, орёл, меня-то обожди!
Нет, здесь ловить нечего. Серый, может, в аршине[1] проходил, да кто ж его упомнит, когда эдакое зрелище, да к тому же полуголое.
Проискала я супруга до вечера. Не было его ни во дворе, ни в погребах, ни на мужской половине дома, куда я с боем прорвалась, распугав мальчишек. Те, словно потревоженные воробьи, разлетались. Ну точно ушат холодной воды в баню плеснули!
— Куда лезешь?
— Бабам ходу нет!
— Ни стыда ни совести!
— Бесстыжая!
Мужики грозно ругались, а сами прятали постыдные секреты: медведеподобный охранник Радим едва успел сунуть под подушку вышивание; красавец со светлыми кудрями делал вид, что это не он только что завивал волосы горячими щипцами, и шипел, пряча их за спиной; длинноногий ушастый едва успел выхватить из-под ноги неуёмной бабы любовно составленный букетик (наверняка для той рыжей, что словно летает по двору от счастья, — не раз голубков вместе видела). Моего оборотня среди толпы недовольных не нашлось, хоть я и заглянула во все углы, больше наслаждаясь тем, как злятся и фыркают пойманные на горячем оболтусы.
Ни один не рискнул выгнать из комнаты невестку самой Агнии. А может, вовсе не принято тут бабам перечить. Ежели так, то не на такое уж плохое место мы набрели в Озёрном Краю.
Не выдержала. Даже заглянула на женскую половину, хоть и до дрожи боялась снова столкнуться с хозяйкой дома. Её обитательницы понимающе переглядывались: эка невидаль — мужа потеряла. Небось, сыщется к следующему утру и таких сказок нарассказывает, что только уши готовь. И хорошо, если брагой вонять будет. Хуже, если сыщется чистым и довольным, да не выспавшимся.
— Так может, далеко и искать не надо? Ты погляди под кроватями, сунься в сундуки, — советовала немолодая носатая клуша, — вдруг он у меня прячется?
— Доброгнева, не пугай девочку, — возмутилась серьёзная хорошуля, угнездившаяся прямо на полу между стопками книг. Обложку каждой она аккуратно протирала влажной тряпочкой, проверяла, не рассохлись ли где хрупкие страницы, любовно складывала в только ей ведомом порядке.
— Василисушка у нас всех защищает. Василисушка у нас — умничка! — встряла маленькая и вертлявая.
— А то как же? — подтвердила та, — за вами денёк не приглядишь, так устроите переполох!
Близняшки с одинаково оттопыренными ушами одновременно вскинулись:
— Устроим, устроим! Уже можно?
Василиса их тут же охолонила:
— Держим себя достойно, не буяним, гостей не пугаем!
— Да, премудрая! — девчушки почтительно склонили головки, не прекращая при этом хитро переглядываться и планировать очередную пакость.
— Не обижайся, сестричка, — обратилась Василиса ко мне, — сама понимаешь, глаз да глаз нужен за этими хвостиками. Что случилось у тебя?
Я как можно равнодушнее пожала плечами:
— Да вот, муж куда-то запропастился. С утра ищу, а он как сквозь землю…
— Что-о-о-о?! — девки разом переменились в лицах. — Муж пропал?
— Как так-то?
— А я говорила!
— Веры им нету!
— Ещё один?
— Точно найдут у Зазули!
— Тьфу, не поминай волочайку[2], ещё явится!
— Тихо! — прервала гомон Василиса. Вот уж точно Премудрая. — Бабсовет. Всех зовите.
— Да пока все соберутся, ужо и первый снег ляжет, — справедливо возразила Доброгнева.
— Тогда собираем всех, кто поблизости.
Не прошло и часа[3], как в комнатке негде стало ступить. Девки, бабы и молодухи ругали мужиков почём зря, голосили, злились и произносили такие слова, что не всякий сапожник знает. Сходились в малом, но важном: все мужики одинаковы; огурцы лучше солить в дубовых бочках; Серого надо искать у полюбовницы. Послушав гомон и проникшись идеями, я начинала верить. По крайней мере, в то, что касается овощей.
Судя по всему, заниматься в волчьем селении было решительно нечем. Дури в головах женщин скопилось столько, что с лихвой хватило бы на всю нашу деревню, а дать себе волю удавалось редко.
Бабы посходили с ума: вооружились мётлами, повязали платки на манер шеломов, нахватали провианта — сладких леденцов — и пошли в бой.
Сунувшегося узнать, что да как, сторожа снесли единым махом, обвиняя сразу в блуде и мужеложестве. Вывалили в огромную обеденную залу на первом этаже, соединяющую мужскую и женскую половины дома, и слегка притихли. Что делать-то? За кого и где воюем? Я украдкой выдохнула, надеясь, что шум не привлечёт внимание Агнии и прятаться за спинами товарок не придётся.
Навстречу вышел немолодой оборотень с посеребрёнными висками:
— Что за гомон?
— А сил наших терпеть больше нету! — подбоченилась Доброгнева.
— Управы на вас никакой! — пискнули близняшки.
— Творите, что вздумается! — подтвердила Василиса.
Волк тяжело вздохнул:
— Опять тряпок надо новых? Только ж в прошлом месяце привозили…
— Да нужны нам твои платки… — заикнулись было из толпы, но Премудрая встряла:
— Так и что же, нам теперь в одинаковом ходить? На вас, мужиков, никакой надежды! Привезли моток льна одного цвета — красуйтесь, девоньки! — и шёпотом: куйте железо, пока горячо!
— На ярмарку хотим!
— Торговцев пригласите!
— Вам, небось, и вовсе всё равно, в чём мы ходим!
Мужик подтвердил, мол, действительно всё равно, но тут же исправился:
— Красавицы, да разве платки да очелья сделают вас лучше? Вы же и так у нас самые-самые! Кого хотите спросите — согласятся! Что ж вы скандалите-то каждую седмицу, спасу от вас нет! — запнулся, исправился: то есть, себя бы поберегли. Ноженьки ведь стопчете, голоса, словно реченька журчащие, сорвёте…
— И то правда, — донёсся противный писк из толпы.
— Вы же у нас самые ласковые…
Бабы довольно захмыкали.
— Самые нежные…
Согласно закивали.
— Самые разумные и добрые…
— Правду молвит, чего это мы?
— Ну так, может, повечерять бы чего лучше сготовили? — забросил наживку изворотливый мужик, — а я бы с Агнией поговорил. Может, и купцов каких заманим, сменяем вам без делу шку-другую.
И закончился бабий бунт, так и не начавшись, продались заступницы за новые серьги.
Я с силой провела ладонями по лицу, втайне радуясь, что возмутительницы спокойствия разбежались доставать чугунки да топить печь, ловко увернулась от протянутой стопки тарелок — расставь, дескать, — и завернула оглобли[4], пока народ снова не разойдётся.
Серый, паскуда такая, мирно сопел, свернувшись калачиком, в единственной комнате, куда я не додумалась заглянуть, — в нашей.
Притворив дверь, я остро почувствовала, до чего же холодно там, снаружи, в темнеющем с каждым мигом вечере, без мужа. Подошла на цыпочках, прибрала спутавшиеся белёсые пряди со спокойного светлого лица. Серый улыбнулся, как ребёнок, поймал сквозь сон ладонь, прижал к губам да так и замер. Никому его не отдам.
— Ты спишь?
— Угу.
— Ты крепко спишь?
— Угу.
— Тогда просыпайся.
— М-м-м…
— Люба мой, вставай.
— Лучше ты ложись, — Серый цапнул меня за пояс, повалил на кровать и устроил подбородок на животе.
Я вдохнула терпкое тепло. Когда-то, очень давно, я оставила ради него дом и семью. Теперь его черёд платить тем же.
— Поднимайся. Нам пора.
— Неа. Ни за что, — суженый зарылся носом в мой старенький сарафан, спрятал хитрые глаза, — я сегодня уже набегался. Теперь только спать.
— Это ж где ты, интересно, набегался? Весь день тебя ищу!
— С Данко, — пробормотал муж. И не поймёшь, то ли вина в голосе, то ли просто сонный, — охотились. Хороший мужик оказался.
Ну конечно! Не так уж далеки были сплетницы от истины: не полюбовницу себе сокол мой нашёл, а друга закадычного. С женой-то зайцев гонять, небось, не так весело. Я грубо скинула Серого и встала сама.
— Мы уходим.
— Куда это? — опешил он.
— Мы совсем уходим. Хватай пожитки.
Ну теперь-то проснулся!
— Фрось, шутишь, никак?
— Вот ещё!
Я зацепила дорожную сумку, закинула в неё разбросанные по комнате вещи. Чуть подумав, добавила местное добротное одеяло — нам оно куда как нужнее.
— Ладушка, что случилось? Кто тебя обидел?
— Меня? Меня поди обидь! Порву ж!
— Порвёшь, — грустно кивнул муж.
Я отложила сборы, присела рядом. Будем считать, что на дорожку:
— Ты мне доверяешь?
Серый помедлил чуть дольше, чем следовало бы:
— Конечно.
— Тогда идём. Это место отберёт тебя у меня. Мне не нужна стая. Ты у меня есть, и этого достаточно. Серый вскинул обиженные глаза:
— А мне?
— Что?
— Ты не подумала, что стая может быть нужна мне? Я был воспитан так, был рождён в семье. Я не могу оставить их, как только нашёл! Здесь моя мать!
Я холодно оттолкнула порывавшегося обнять мужа:
— Когда я ради тебя бросила свою семью, не сказала и слова.
— Это другое…
— Почему же?
— Я думал, они мертвы!
— А я не знаю, живы ли мои сейчас!
Серый презрительно фыркнул:
— Чего им сделается? Живут как жили.
Как же сладко звучала пощёчина, что я отвесила утром Агнии! Повторить бы.
— Когда-то очень давно я выбрала мужа вместо родных. Теперь решать придётся тебе.
Серый подскочил, скидывая сумку на пол, зло пнул её, отправляя в угол.
— Я не собираюсь выбирать! У меня есть жена, а теперь я ещё и семью обрёл. И я не отпущу ни то, ни другое!
Я медленно встала, изо всех сил жалея, что не окажусь с ним одного роста, даже если привстану на цыпочки, уверенно смотрела в напуганные глаза, пока муж не отвернулся, и тогда спросила:
— А ты уверен, что у тебя всё ещё есть жена?
Серый вышел из комнаты первым, впервые не придержав для меня дверь.
Утром землю окончательно сковало льдом.