Серый приобнял меня за пояс, но я холодно вывернулась, грубее, чем следует стряхнув мужнину десницу[1].
Радомир потёр кривую переносицу, узнав того, кто некогда её переломал:
— Ты?
— Я, — спокойно кивнул Серый.
— Рад видеть.
— Взаимно.
— Как жизнь?
— Ты ведь даже не помнишь, как меня звать, верно? — муж по-доброму рассмеялся.
Радомир обезоруживающе улыбнулся и покачал головой:
— Помню, что удар хороший. Во, — он ещё раз коснулся носа. Серый зарделся, будто ему пряник предложили.
— Серым зовут, — поприветствовал первым.
— Радомиром величают.
Мужчины настороженно изучали друг друга, не зная, враждовать или посмеяться над детскими проделками. Склонялись ко второму. Мальчишки…
— Ты иди, своими делами занимайся, — я легонько оттолкнула мужа, — у меня всё хорошо. Всё замечательно. Тебя вон Данко заждался. Вы, я смотрю, сильно сдружились.
Серый обернулся на волка, махнул ему, мол, сейчас подойду и чмокнул меня в щёку:
— Зови, если что, душа моя.
И ушёл. Глупый, твердолобый, бесчувственный чурбан! Он ушёл к этому своему побратиму! Навернулись злые слёзы, но я тут же их проглотила, с готовностью поддержала беседу с разошедшимся Радомиром:
— Эх, ну как так-то? Не успел, не увёз тебя сразу! Вот так и знал, что найдёшь себе мужа прежде, чем я, богатый да красивый, за тобой ворочусь!
— А ты будто собирался?
— А то как же! Я бы такой на тройке лошадей да с колокольчиками в деревню въехал, все бы рты поразевали!
— Ая?
— И ты, конечно. И вот я бы такой — тпрррру! — коней останавливаю…
— Только что были лошади…
— Ну, коней и лошадей…
— И как бы это они у тебя в одной упряжке ужились? Особливо, когда охота?
— Не мешай мечтать, — возмутился рыжий, — я такой — тпррррру! Они бы такие резко остановились, копытами землю взбили…
— И наш голова тут же тебе уши оборвал, потому как он дорогу каждую весну подновляет и зорко следит, чтобы ям не было, а то ж купцы в объезд ходить начнут.
— А я бы ему — бах! — мешок монет прямо наземь, — выкрутился словоохотливый мужик, — и все бы сразу: «ах, к кому это такой молодец приехал?!».
— Ага, к кому это такой показушник на тройке там, где одного коня вдосталь…
— А у меня же полная телега добра с собой!
— И зачем это ты её с собой привёз?
— Ну как? — удивился Радомир, — тебя приманивать. Девки — они ж на добро падкие.
Купец кивнул в сторону лотков с украшениями, вкруг которых и правда женщины столпились так, что не ступить.
— Неужто всем бабам только одно и нужно? — обиделась я.
— И бабам и мужикам, — подтвердил Радомир, — только на том и сходимся, а то б вовсе друг друга не понимали. Так, не перебивай!
Я приложила руки к груди и чуть склонилась, показывая, до чего же мне стыдно прерывать дурные фантазии зазнавшегося охломона.
— И вот я, — продолжал болтун, — каблуками — щёлк! — с облучка сошёл бы, всё девки сразу кинулись: «Меня! Нет, меня замуж бери!», — передразнил пискляво, — а я бы: нет уж, не надо мне никого! Только за Ефросиньей приехал! И все бы расступились в сторону эдак, а там ты стоишь: щёчки румянятся, ресницы трепещут…
— А ты бы издали прям даже и ресницы разглядел? — засмеялась я.
— И ресницы, и сердце колотящееся и пальцы дрожащие, — с готовностью подтвердил приятель. — И ты ко мне бежишь…
— Я?!
— Ну ладно, я к тебе бегу, на руки хватаю, — Радомир подхватил меня, — а ты бы мне тихо-тихо сказала… Я пригладила рыжие кудри, почти прикоснулась губами к уху и нежно прошептала:
— Я замужем.
— И я бы тогда пошёл пить, гулять и заедать горе, — с готовностью закончил несостоявшийся жених.
Я выцепила взглядом Серого: видел ли представление? Супруг смотрел, улыбаясь, и, явно довольный, переговаривался с Данко. Вконец обозлившись, я цапнула Радомира за руку:
— А что ж это мы всё стоим и стоим на месте? Глядишь, угощения вовсе не останется скоро, — и потащила к разносолам специально мимо Серого, заливисто смеясь и повисая на крепком плече.
Пока потчевала приятеля мёдом, хорошенько прислушивалась: что муж балакает? А говорил он подозрительно благодушно:
— Ты погляди, до чего хороша! Весёлая, счастливая! Совсем уж было опечалилась, а стоило в стаю привести, так и ожила.
— Ой, не знаю, — сомневался Данко, — она там на чужое плечо опирается, пока ты лясы точишь. Не примет тебя Агния, даже не спрашивай. Шёл бы к жене лучше…
— Успеется. Она друга вон встретила. Чего мешать?
— Мало ли, чего тот друг учудит. Как смотрит-то на неё: я б порвал.
— А я — нет, — уверенно заявил Серый. — Это зовётся доверием.
Данко хмыкнул:
— Доверие? К бабе? Не совершай моих ошибок, друг.
— Ну всё, устыдил, — согласился муж. Я возликовала. Неужто хоть один умный нашёлся? — Вот уложу всех сегодня врукопашную, переговорю с Агнией, а там и к жене можно.
Так, значит? Мать ему дороже, стало быть? Я теперь только на втором месте? Я потянулась за переспелым, аж зачервивевшим яблочком, так, чтобы Радомир хочет — не хочет, а оценил вид со спины. Довольная, вгрызлась в добычу и спросила:
— А о какой-такой рукопашной все речи ведут? Уж не для того ли пятачок в центре оставили?
— А то! Каждый год силушку молодецкую показываем, кулаками машем, — подтвердил Радомир.
— И ты машешь?
— Ия, — рыжий расправил плечи во всю ширину, чтобы сразу стало ясно, он здесь не самый слабый, — а награду сама Агния вручает победителю. Лично.
— Так не пора ли уже? Я бы поглядела. Уверена, ты всех положишь. Ну, может, почти всех…
— Как это почти? — досадливо поморщился приятель, — я тут, между прочим, в прошлом году самым сильным был.
Я хмыкнула. Ну да, если Агния запретила волкам обращаться, он и вправду многим мог бока намять.
— Ну, не знаю… В прошлом году нас с Серым тут не было…
— Хитришь, — погрозил пальцем Радомир, — но, что уж, сработало!
Рыжий купец зашагал к хозяйке дома, видать, дозволения просить. Агния стояла у крыльца, отрешённо слушая Пересвета. Рукопашную разрешила, конечно. Не для того ж тут готовили игрища, чтоб после передумывать. Радомир вышел в самый центр чистого пятачка и задорно крикнул:
— А что это мы обленились вконец? Неужто нету больше молодца, что бросит мне вызов?
Парни дружно захохотали. Шутка ли: каждый с лёгкостью мог порвать гордеца, да нельзя себя выдать. Если Агния не осерчает, так другие бабы на части поделят, что последних купцов отвадили от селения. Отшучивались, понимая свою силу:
— Да куда нам?! Всех же победил! У нас ещё молоко на губах не обсохло с тобой меряться!
Конечно, выступил Серый. Знамо дело, мать так и не приняла родного сына, словом не перемолвилась. А тут бы никуда не делась, раз уж победителя лично одарить должна.
Сошлись. Два гордеца. Два дурня. За двух разных женщин. И каждый не за ту, за которую следовало бы.
На этот раз Радомир ударил первым. Серый ловко увернулся, но тут же бросил взгляд на многозначительно кашлянувшего Данко: понял намёк держать силу в узде. Что, привык быть первым? А вот поборись честно хоть раз! Удар в челюсть оборотень пропустил, чем несказанно порадовал противника. Шутка ли? Столько лет ждал, чтоб сдачи дать! Но тут же перебежал, пригнулся от летящего в нос кулака и сам поприветствовал врага раскрытой ладонью по шее. Радомир осоловело завертел головой, пропустив ещё один удар в плечо, но тут же собрался, увернулся, перекатился и поднялся уже за спиной Серого.
Погнались друг за другом, как мальчишки в жаркий летний полдень, полушутя, но уже серьёзно раззадорившись, пытавшиеся достать врага пуком колючей крапивы. Один резко остановился и пропустил не успевшего вовремя уняться товарища; второй пролетел мимо, будучи ухваченным за шиворот, провернулся под рукой, как девица в танце, и получил смачного пинка. Серый с насмешкой поклонился заходящимся гулом зрителям, пропустив при этом подножку и шумно, с ругательствами, рухнув на землю.
Радомир уже счёл, что одержал верх, и поднял ногу — победоносно поставить на грудь поверженному, отмечая свою силу. Оборотень ногу с готовностью принял и дёрнул на себя — и вот уже двое валяются в пыли, песоча и молотя друг друга по чему придётся.
— Сдаёшься? — кричал один.
— Сам сдавайся! — вторил другой. И кто где — не поймёшь.
Один — сильный, крепкий, ладный, словно наливное яблочко; второй — тощий взлохмаченный вертлявый воробей. Первый как ударит — знай косточки собирай, но, пока замахнётся, второй уже успеет трижды ущипнуть и убежать с того места, где только что стоял.
— Бей, бей! Ну куда дёргаешься? Нападать надо! — советовали вне круга. Но разве услышат два сцепившихся петуха, что им делать велено? Да и советчики тоже: свои-то руки-ноги берегут.
— Хорош, — тихо, но внятно проговорил Пересвет. Чудом услыхала, — сын своей матери.
Не удержалась: глянула на Агнию. Волчица не отрывала взор от сына, и лицо её не изменилось ни на миг, ни тени беспокойства, ни испуга на нём не промелькнуло. Оценивала. И только кончики пальцев белели.
Схватить бы мужа да дать дёру. Вот прямо сейчас, среди людей и не мешкая. Прямиком к воротам и в лес. Ищи потом. Но и Серый приметил испытующий взгляд. Сама Агния? Как же не порисоваться?!
И исчезло видение двух шаловливых детей. Теперь уже настоящий воин не желал давать спуску зазнавшемуся торгашу. Прилетело Радомиру знатно: и в лоб, и по лбу, и под дых и даже пониже спины. Вот уже первая кровь проступила, рыжий утирал щёку рукавом и всё больше защищался, не умея нападать, когда действительно больно. А Серый не унимался. Холодная ярость сверкала в глазах; ещё миг — и не выдержит, обернётся волком, вгрызётся в шею купцу у всех на глазах…
— Разошлись, — скомандовал Пересвет. На краткое, почти незаметное мгновение, на лице Агнии мелькнула сожаление. Уж не ждала ли продолжения представления?
Радомир тяжело дышал, часто моргал, заливался потом. Серый с надеждой смотрел на мать.