Серый сделал шаг назад, к выходу.
— Ратувог? — женщина непонимающе развела руки: почему сын вырвался из её объятий?
— Ты же не для этого меня бросила?
— Ратувог…
— Это не моё имя!
Агния топнула ногой:
— Ратувог, немедленно замолчи и послушай!
— Это не моё имя! Ты бросила Ратувога. Забыла, выкинула, как ненужный хлам! Я — Серый. Я не тот, кого ты знала, и уж точно не тот, кого ты хочешь видеть на моём месте!
— Ты же не станешь ссориться со мной? — Агния потянулась примирительно обнять капризного ребёнка, забыв, что перед ней взрослый самостоятельный мужчина.
— Кажется, ты хотела мне что-то сказать, — холодно проговорил оборотень. Агния будто смотрела в зеркало, впервые поняв, что сын — не копия отца, а вылитая мать. — Можешь начинать оправдываться.
— Я никогда не была перед тобой виновата, — гордо бросила она.
— Неужели? Ты бросила меня!
— Это было для твоего же блага.
— Ты не вернулась за мной.
— Ещё не пришло время.
— Ты собираешься убить сотни невинных людей!
— Тысячи, — холодно поправила волчица. — И я сделаю это ради тебя.
— Ради меня ты должна была стать хорошей матерью. Но, кажется, у тебя это не очень получилось.
— А ты никогда не был тем сыном, какого я хотела видеть, — едко бросила Агния, — что ж, каждый справляется со своими бедами.
Кровь прилила к щекам, но Серый смолчал. Он и правда так и не смог стать тем, кем хотела его сделать мать. Молча развернулся, потянул на себя дверь.
— Ратувог, — рука дрогнула. — Серый… — оборотень обернулся. — Ты должен меня выслушать. Ты поймёшь, я верю. Ты же мой сын.
— Ты только что сказала, что я не подхожу на эту роль.
Волчица глубоко вздохнула, хотя успокаиваться ей, казалось, и не нужно. Налила из глиняного кувшина полную чашу вина, отпила, не поморщившись, и протянула сыну. Серый остался стоять.
— Вчера ночью Фроська просила меня уйти отсюда. Я отказал. Дай мне причину остаться сейчас, — Серый вновь почти сорвался на крик, но закончил шёпотом: пожалуйста…
Агния поднесла чашу к губам. Пыталась оттянуть миг?
— Ты хочешь причину? Что ж, она у меня есть.
Волчица метнула один лишь взгляд за плечо Серого. Удар последовал раньше, чем он успел обернуться.
А потом стало темно.
[1] Нет, это не импровизированный стриптиз. В старину считалось, что леший способен запутать путников и водить кругами до изнеможения. Чтобы отогнать духа, полагалось поплевать через плечо и хорошенько выругаться. А одежда наизнанку или задом наперёд — своеобразная маскировка «под своего». Серый решил использовать все способы разом. Авось что-нибудь сработает.
Глава 10. Ночёвка
Капля воска медленно ласково прочертила борозду вдоль тонкого стана свечи. Огонёк трепетал, хоть в комнате и были плотно законопачены все щели: его вело жаркое дыхание. Язычок пламени любопытно изворачивался, чтобы рассмотреть двоих, сидящих на кровати намного ближе, чем следовало бы недавним знакомцам. Рыжий шустрый мужчина с насмешливым взглядом нет-нет да невзначай поглаживал стройную девушку по плечу. Та не сопротивлялась, лишь скромно опускала взгляд, но шаловливых рук не прогоняла, легко двигаясь так, чтобы под уверенными пальцами оказывалось не только плечо, но делая это будто случайно и очень стесняясь.
Радомир осмелел, наклонился к изящным ушкам и прошептал, как великую тайну:
— А потом я подхвачу тебя на руки, чтобы все видели, за какой ладушкой приехал, и закружу, не выпущу…
— Врёшь, — едва слышно отвечала она, — вы всегда врёте…
Хитрец обнял голубку, прижал к широкой горячей груди:
— Как можно?
Девушка двинулась, словно собираясь отстраниться, но доверчиво прижалась сильнее.
Слабый огонёк алкал превратиться в неистовое пламя, бился, силясь разорвать невидимые оковы, обвивал фитилёк, упрашивая выпустить на волю страшное, потаённое, неправильное… Свеча топилась, плавилась от напора, поддавалась.
— Не выпущу, любушка! Век моей будешь, — терзал Радомир.
Верила ли, нет ли, но девушка млела, вздыхала, заставляя пламя безудержно трепыхаться: сиг[1] и сорвётся, опалит шершавые доски, гладкое одеяло, жадные до нежности ладони…
— Хм-хм, — прокашлялась я у дверей, прерывая идиллию.
Красавица-волчица и хитрый торговец мигом отскочили на разные стороны кровати, прочность которой так рассчитывали, но не успели проверить. Девушка тут же перестала разыгрывать смущение и, разжав полные губы, гаркнула:
— Занято!
Я засомневалась, кто кого тут склонял к бесстыдству, но мысль из головы скоро выкинула. Не за тем пришла.
— На два слова, — коротко бросила Радомиру, поворачиваясь спиной к парочке, мол, выйдем.
— А может, втроём побеседуем? — со странной надеждой спросил купец, за что тут же получил оплеуху от припозднившейся гостьи.
— Охальник[2]!
— За что?
— За то!
— Так ты ж сама… Мол, компании давно не было…
— Вот пусть она тебе теперь компанию и составляет, — возмутилась волчица и, подхватив юбки, вылетела из комнаты.
— Ой, дура-а-а-к, — протянула я.
— А что я? — развёл руками купец. — Не судьба, видать, — и тут же расправил скомканное одеяло, приглашая присесть, — ты заходи-заходи, я всегда рад хорошему собеседнику.
Я окинула разлохматившегося мужичка оценивающим взглядом: глаза блестят, на щеках румянец. Натворит ещё чего.
— Мне два слова сказать. Недосуг присаживаться.
Радомир подскочил, чтобы поговорить глаза в глаза, а не кричать через всю комнату, но тут же смущённо сел обратно, кивнул — слушаю.
— Утром я уезжаю с вами, — решительно заявила я, — освободите ещё одно место.
— Одно? — многозначительно уточнил приятель.
— Одно, — твёрдо повторила я.
Больше Радомир ничего не спрашивал, а на рассвете я так же молча закинула бедную суму на телегу, прыгнула следом, постаравшись зайти с подветренной стороны и не напугать лошадей.
Проводить купцов вышел Пересвет с парой молодых волков — открыть и снова запереть ворота от недругов. Он, конечно, узнал меня, но не сказал ни слова. Лишь кивнул, прощаясь. Я подняла руку в ответ и отвернулась, чтобы не видеть, как крепкие дубовые ворота отрезают меня от места, что могло стать новым домом, как частокол становится всё меньше, удаляясь, и прячется между деревьев: верста-другая и уже не различишь; не зная, так и проскочишь мимо. Но возвращаться я уже не собиралась.
Льдинки хрустели под колёсами, печально трещали в унисон недовольным вздохам лошадей. Животные беспокойно пускали струйки пара из ноздрей, чувствовали, что рядом зверь, но никак не могли понять, кого опасаться. Толстый и Тонкий, оказавшиеся родными братьями, дремали на облучках, едва придерживая вожжи. Два охранника устрашающего вида бессовестно храпели, хоть и должны бы выспаться: по осени рассветает поздно, а выходить затемно купцы побоялись. Радомир сидел в телеге вместе со мной, деловито перебирая полученные в уплату за товары мягкие шкурки зайцев, лис и куниц. Посматривал озабоченно, но вопросов не задавал, не бередил рану.
— И как это всякий раз в этом селении столько красоты находится? У кого ни скупал шкуры, нигде таких ровных не находил. Словно зверя не стрелой достали или в силок затянули, а поймали руками да шею свернули.
С этими словами он кинул мне пушистый рыжий хвост. Я ловко поймала, повертела в руках — эка невидаль! — и швырнула обратно.
— Я ж подарить хотел, — обиделся Радомир, заботливо возвращая отвергнутый дар в кучку к остальным. — Тебя, небось, муж давно не баловал…
Волчица встрепенулась, вздыбила шерсть. Рык застрял в самом горле, готовый вырваться вместе с жаждущими крови когтями.
Идущая следом лошадь унюхала волка, перепугалась и дёрнулась.
— А, чтоб тебя Вазила[3] лаптем оприходовал! Лихо одноглазое[4] на закорки уселось! — запричитал Тонкий, соскальзывая с покосившегося сидения.
— Тпру! Что там у тебя? — притормозил нашу телегу Толстый.
— Гы! Этот неумёха в яму угодил! — показал неполный ряд зубов один из охранников.
— Хы! — поддержал его второй. — Не умеешь извозчиком, так не брался б!
— Поговорите мне тут, — заверещал незадачливый ямщик, — вот как начнём на бесполезных провожатых экономить, так и возницу хорошего наймём! Вот прямо с тебя и начнём. Отрабатывай хлеб, поднажми да вытяни!
Сторожа неторопливо потянулись, размяли затёкшие ноги и отлёжанные бока, понаклонялись из стороны в сторону.
— Неее, — протянули они хором, когда, наконец, добрались до причины задержки. — Этоть у нас силов не хватит. Засел всем колесом. Тут надо воз разбирать да втроём тянуть.
— Вот как всё подготовите, так и зовите, — кивнул второй.
— Вы тянуть будете, а мы научим, как надо, — закончил первый.
Толстый внимательно осмотрел беду, не доверяя ленивым головорезам. Поцокал языком. Да, засела телега хорошо. Решившая отправиться в дальнюю дорогу ёлка вытянула корни из земли и, не попрощавшись с соседками, ступила на самую колею. Да только боязно бросать родные места: первый шаг сделала, а дальше — ни в какую. Так и стоит: дерево в лесу, а корни — на дороге, перерезая путь возам да собирая осеннюю слякоть в чашу щупалец-ног. Вот в такую яму, покрытую обманчивой коркой сверху, но полную болотной грязи, и угодила наша телега. Толстый нехотя признал, что тянуть и правда придётся всем миром.
— Дайте-ка, — вызвался Радомир, играя плечами, — Гляди, Фроська, как надо!
Попрыгал на месте, собираясь, похрустел пальцами, поднатужился…
— Ох ты ж чертяга! — смачно выругался.
Я прыснула. Пятеро мужей так и эдак примерялись к деревянному борту. И ладно бы охранники, что явно халтурили, или Тонкий, который ведро воды не сразу притащит в своих хиленьких ручках, но Толстый и Радомир старались сильно. Тянули, ругались, толкали, ругались, ругались и ещё немного ругались, пока телега не увязла окончательно. Я аж пересела поближе к действу, не забыв выудить из сумы попутчиков ломоть хлеба с салом и, закусывая лакомство зубчиком чеснока, любовалась.