[6]…
— Ну а как? — Тонкий развёл руками. — Надо же отдариться… А то что люди подумают…
— Что ты — мужик умный и бережливый, — вставил Радомир.
— Нет, надо как все…
— Это ж как это?
Тонкий зашмыгал остреньким носиком, придаваясь воспоминаниям, прикрыл глаза, как свернувшийся на печке кот, и голосом сказочника начал:
— Для начала надо со сватами заявиться на смотрины. И чтобы не абы как, а заранее сговорившись. Тогда невеста и дом вымести успеет, и пирогов напечь, и мёду нанести в избу сколько надо.
Понятно, и сама чтоб подготовиться успела: юбки-тряпки перебрать, напиться[7]…
— Напиться? — удивилась я. У нас такого обычая не водилось.
— А то как же! Чтобы видно, не нескладёха какая гостей встречает, настоящая пава идёт: руки-ноги налитые, что аж рукава перетягивают, глазки-щёлочки, сама…
— Отёкшая? — подсказал Радомир. — С перепою-то.
— Зато кругленькая! — не унимался Тонкий. — Как надо! Не всякая же баба, как моя Голуба, по рождению толста и здорова! Кому-то и притвориться не грех… И вот идёт она…
— Шатается, — снова влез Радомир.
— Вышагивает…
— За стены придерживается.
— Как лебёдушка…
— Или пьяный мельник.
— Тьфу на тебя! — Тонкий аж полез прописать оплеуху наглецу, но передумал, оценив размах плеч болтуна, сел обратно. — Не любо — не слушай!
— А врать не мешай, — Толстый полушутя показал рыжему кулак. — Ты давай, дальше сказывай.
— А что дальше? Дальше всё честь по чести: сваты, угощение, битие по рукам, угощение, созывание гостей…
— Угощение, — добавила я.
— А то как же? — кивнул Тонкий. — Родню созвали по соседним деревням, каждого попотчевали. Соседей пригласили. Тоже к каждому с чаркой подошли.
— Эдак закрома опустеют, пока суд да дело, — шепнул Радомир мне на ухо.
— А уж когда свадебка соберётся, так вообще красота! — Тонкий увлёкся рассказом, мечтательно заблестел глазами и явно мыслями был где-то далеко-далеко. Там, где и одной жены вдоволь, и несметные богатства не нужны для счастья, и ни одна самая дурацкая свадьба не изменит единственно важного: любви двоих, живущих отныне лишь друг для друга. — Сначала свадебный поезд от жениха едет. Не пускают, конечно. Ворота накрепко заперты. Загадки загадывают, силушку молодецкую проверяют…
— Это твою, что ли? — Толстый легонько ударил брата в плечо.
Тот чуть не улетел под самую телегу, но ответил важно:
— А кто поумнее, дружку с собой берёт крепкого. Такого, что и ворота высадить может. Или двух, чтоб второй загадки разгадывал, девок забалтывал да песни горланил.
Все одновременно повернулись к Радомиру.
— А что? — удивился тот. — Ну я это был, что с того? Потом всем поездом обратно к жениху: стол-то у него накрыли.
— А там красота! — облизнулся Тонкий. — Разносолы! Поросёночек молочный на вертеле, пироги с требушками, рыбка солёная, ватрушки, огурчики малосольные, маленькие, хрусткие, гусь цельный с яблоками… А уж выпивка какая! Рекой лилась…
— Без тысяцкого (8) не обошлись, небось, — завистливо буркнул ныне хромоногий охранник. Провожатые сидели вдвоём в стороне, насупившись, перешёптывались о своём и пускали слюнки от рассказа счастливого мужа.
— А как же? — с восторгом подтвердил Тонкий. — Из самых опытных — в дверь едва прошёл! Ну а к концу праздника мы… того… не помним. Мы с Голубушкой удалились, в общем, — закончил он скомкано.
— Как это не помнишь? — бесстыдно завопил Радомир. — Всё ты помнишь! Дальше самое интересное было! Пошли молодые, стало быть, в опочивальню…
— Куда? — замахал руками Тонкий. — Неважно это! Какое дело? Ну пошли и пошли…
— Ну нет! Хотел поведать, как у людей быть должно, так до конца сказывай!
Тонкий с необычайной прытью подскочил на ноги и, сиганув через костёр, словно на Купалу, попытался ухватить Радомира. Тот ждать не стал, отпрыгнул мигом раньше, не забыв ущипнуть меня при этом за попу и избежав тумаков сразу с двух сторон. Тонкий схватил воздух вместо ворота смеющегося рыжего нахала, развернулся и помчался в погоню, тогда как сам бесстыдник уже вовсю скакал у костра, ловко уворачиваясь, хохоча и взахлёб досказывая:
— Как у людей! Как у людей! Мы ж следом пошли всем миром: кто в щёлку загляднуть, кто частушку вспомнить, кто прут ивовый под дверь подсунуть… А что? Мало ли? Вдруг он плётку в голенище припрятать забыл[9]?! Чем же тогда жену отхлестать?!
— Молчи, охальник!
— А что такого? Совет же дать надо! Али ты обиделся?
— Так это ты похабные песни до утра горланил под дверью?! Я думал, баба какая во хмелю!
— Куда мне?! — тоненьким бабьим голосочком оскорбился Радомир. — Я и петь-то не умею!
— Это верно! Пел ты отвратно.
— А советы? Советы как же?! — рыжий всё так же путал обиженного мужика обманными движениями, резво перебегал, отпрыгивая, как шустрый заяц. — Для вас, как-никак, старались!
Мало ли, чего вы без знающего человека натворили бы! А я ж и показать мог!
— Мы от советов ваших до самого утра хохотали, как ушибленные! Какие уж тут… нежности!
Радомир, наконец, позволил себя ухватить и, прописав ему для порядка смачную олеуху, Тонкий залился неудержным смехом, согнувшись пополам и держась за живот.
Успокоившись, мужчины вновь расселись у костра. Помолчали малость, любуясь яркими холодными осенними звёздами. В кои-то веки унёс ветер тучи из Озёрного края, а нам под открытым небом ночевать. Всё лучше, чем под дождём, но от того не менее холодно. Я загляделась на одинокие огоньки. Кажется, руку протяни — сковырнёшь один на память, а как дёрнешься, понятно: далеко они; так далеко, что не достанешь. Да и мог ли когда? Разве под силу человеку удержать в руках жестокий огонёк? Да и стоит ли, али он в оковах только погаснет, скорее отмучившись?
Когда мы уже разлеглись в возах, завернувшись в тёплые плащи так плотно, чтоб никакой сквозняк не забрался, и глаза уже совсем слипались, Радомир тихонько, чтоб никто не слышал, спросил:
— Фрося, а какая у тебя была свадьба?
— Что стоишь? Заходи.
Серый мялся у порога, не решаясь переступить. Угловатый мальчишка, подросток, на долю которого выпало столько испытаний, что с лихвой хватило бы взрослому, но сохранивший совершенно детское невинное лицо. Он смотрел на меня с недоверием: неужто вправду пошла с ним, бросив семью и родные Выселки? Неужто зову в новый дом, что сами боги ниспослали нам, не иначе как в откуп за пережитые беды?
Он попятился, замотал головой, ещё сильнее путая лохматые пряди:
— Нет…
— Серый?
— Нет, нельзя… так. Неправильно…
Утупил взгляд в землю и — ни шагу. Как вкопанный. Я подошла ближе, взглянула снизу-вверх на вытянувшегося за последние годы парня.
Испуганный.
Виноватый.
Растерянный.
— Что с тобой?
— Надо сделать, как у людей, — твёрдо решил он и взял меня за руку.
Бабушка Матрёна сказывала, что когда-то давно, когда мать-Земля и отец-Небо только породили людей, на свете было темно, холодно и пусто. И тогда явились миру Луна и Солнце. Взглянули они друг на друга, взялись за руки и поняли, что не смогут больше разлучиться. И любовь их обогрела и осветила всё живое, влила душу в каждого человека, оживила сердце всякого зверя… С радостью смотрели Земля и Небо на детей своих, улыбались, наполненные счастьем, благословили союз Луны и Солнца.
Но пришла Тьма.
Разделила своим крылом Отца и Мать, спрятала от животворящего света слабых людей. И поселила в их сердцах злобу. И ополчился сосед на соседа; и поднял руку брат на брата; и предала любимая любящего…
Сказали тогда Солнце и Луна: «Нету моченьки смотреть, как умирает любовь в людях! Сами погибнем, но огонь в человеческих сердцах сбережём!».
И набралось храбрости Солнце. И пошло против Тьмы. И прорезало страшные крылья, ранило, погнало Тьму туда, откуда нет ей выхода.
Но Тьма хитра и коварна. Она создала Ночь и спряталась под её плащом. И только Солнце и Луна скрывались в своей опочивальне в небесном чертоге, выползала из укрытия, несла горе и боль.
И тогда Луна поднесла Солнцу зелья сонного. И прошептала она, лишь уснул муж крепким сном: «Прости мне, любимый! Нет сил жить без тебя, но видеть, как гибнет созданное нашей любовью, невмоготу! Знаю, не отпустил бы меня, кабы слышал. Сам бы живот положил, а суженую от опасности уберёг. Поэтому спи, милый, спи и будь покоен».
И ушла Луна в Ночь. И осветила Землю и Небо холодным одиноким светом, серебряными слезами умыла озлобленные лица, прогнала Тьму настолько далеко, насколько достало сил. Но вернуться в небесный чертог к мужу уже не сумела. Так и осталась Луна навечно прикованным сторожем: не уйти, не покинуть пост, не встретить больше устами горячие уста.
Сколько не протягивали руки Луна и Солнце, как ни старались вновь встретиться, не могли: один стережёт землю от Тьмы днём, другая — ночью.
Сжалились над несчастными возлюбленными мать-Земля и отец-Небо, но не в их силах уничтожить Тьму, пригревшуюся в людских сердцах. И тогда повелели они, что, когда Тьма будет слабее, а люди — настолько сильны, что не дадут волю злобе, Солнце и Луна смогут появиться на небосводе в один час. И сказывают люди, что те, кто успел пообещать себя друг другу в этот час, навечно останутся вместе, а любовь их переживёт самые страшные невзгоды[10].
Бабушка Матрёна рассказывала сказки. Глупые, детские, смешные… Но я всегда ей верила.
А сегодня Луна и Солнце светили в небе одновременно…
Серый провёл меня через самый лес, по склону вниз, под густыми кронами, сплетающимися в диковинные узоры, словно в древнем тайном капище. Поляна была совсем круглая, как дно котелка, а в самой её серёдке росла раскидистая ива. Цветные ленты путались в листьях, прятались, как неловкие девки, и переплетались между собой в крепких объятиях. Дерево полоскало изящные ветви в маленьком бойком ручейке, самой широкой лентой перерезающем поляну. Совсем рядом, сложенный и готовый принять искру, стоял костёр.