Радомир с готовностью поймал упавшую на него негодующе гневно ругающуюся женщину. Серый, хоть и куда менее широкоплечий, удержал бы. С этим рухнули оба.
— Ну дурак, — сообщила я рыжему.
— А то! — с готовностью согласился он.
К домику, который тенями в светлом проёме окна с головой выдавал изрядно захмелевших и уже дружелюблно обнимающихся мужиков, не пошли. Радомир подвёл меня к низенькой халупке, испещрённой щелями. Странно, пахнет, как хлев. Но кто ж в такой холодине станет живность держать? Да и поместится внутри разве что корова. Одна, к тому же неоткормленная. Хитрец открыл дверь и с довольной физиономией указал на нечто, скрытое внутри. Там, затравленно озираясь, косясь огромными ничего не понимающими глазами, стояла маленькая чёрная козочка.
— Вот!
— Ужас какой! — я отступила назад, чтобы не пугать животное запахом, но, кажется, рогатой было уже всё равно, зверь перед ней или человек. — Это ж кто так животину мучает? Неужто та самая, которую заморчане…
— Тьфу, — по привычке вставил Радомир.
— Тьфу, — подтвердила я, имея в виду мучителей-хозяев. — Та, которую заморчане всё свести пытаются?
— Да как сказать, — захихикал мужичок, — Щаслав подпил и сознался, что, вообще-то, это заморчанская коза. Точнее, её внучка. Они её каждый год туда-сюда выкрадывают, всё успокоиться не могут.
Я покачала головой. Спор спором, а живность мучать нечего.
— Надо её вытащить и домой отвезти, — ещё бы и почесала между длиннющих узловатых рогов, да чуяла, что только напугаю сильнее.
— Так и я о чём! Надо её вытащить, хорошенько Щаслава шугануть…
— Так, стоп-стоп! На такое я не соглашалась! — собственно, идея напугать вредного мужика мне нравилась. Даже очень. И животное жалко, и нам путь преграждать не станет. Ну, и весело ещё. Но не могла же я вот так сразу в этом признаться!
Но разошедшегося купца было не остановить. Шутка ли — шкуры тухнут[5]!
— …Тонкий по условленному знаку погасит лучину, я вытащу у Щаслава ключ (нечего им перед нами размахивать — тоже мне, хозяин нашёлся!), а ты ворота откроешь, — закончил он хитроумную задачку.
— Угу, чтоб дикое зверьё аккурат в деревню бы и влезло. Да и нам в ночь ехать — самое оно.
— На ночь? Фроська, ты что! Какие гости на ночь глядя, не обсказавшись, тем паче не позавтракав, уезжают?! Ворота подопрём, ключ под стол подкинем. Мало ли, что в суматохе выронишь! И с раннего утра да на свежие головы…
— Так уж и на свежие?
— Ради хорошего дела можно и на больные, — принёс себя в жертву шутник, — а самому Щаславу точно не до нас будет. Его жену видела? О! Мечта, а не женщина. Всю шею ему намылит, зуб даю! И никто нас держать не станет. Ну, одаришь поцелуем за такую выдумку?
— Затрещиной бы тебя, — мечтательно выдохнула я, прикидывая, насколько сильно повлияло на замысел выпитое вино. Решила, что, даже если оно послужило основным источником идей, всё равно не откажусь. Потому что, как бы я ни старалась этого скрыть, вспомнить былые времена и наделать урезин так и подмывало.
— Но козу берём с собой и отвозим к заморчанам, — потребовала я.
— Тьфу, — согласно сплюнул Радомир.
Когда странно пахнущая женщина и огромный мужик, воняющий брагой, ворвались в убежище к беззащитной козочке, она вжалась в стену, всеми силами показывая, что готова потесниться. Когда двое людей пошли в наступление, зажимая животное в тиски, она мотала головой, тщетно пытаясь сообразить, что ещё более неприятное с ней вообще можно сделать. Но когда отвыкший от деревенского уклада торговец попытался схватить её за рога, а женщина пахнула самым настоящим волком, коза решила, что терять уже нечего, и пошла в наступление.
В темноте полуразрушенного здания, ещё более густой, чем снаружи, отдающей навозом и страхом, коза истязала человека.
— Ай! Сними её! Затопчет же насмерть!
Я искренне хотела помочь Радомиру, но все силы уходили на то, чтобы хохотать не в голос, а как можно тише, и не выдать наш коварный план.
— Сейчас-сейчас, — обещала я, упиваясь ужасом поверженного и торжеством победительницы.
— Только отсмеёшься?
— Только отсмеюсь.
— Вольно тебе! Не на тебя же напало сказочное чудище!
— Да какое чудище? Козлёночек тебе едва по колено, а ты его боишься, словно медведя! Ты б ещё при виде петуха в штаны наложил.
— Петуха?! — в ужасе взвыл рыжий. — Не к ночи будь помянут! Да они приспешники самой Мары! Ты их клювы видела! А гребешки? Почему они красные? Не иначе как от крови убитых!
Я спрятала лицо в ладони, чтобы на завыть от восторга. Петух! Мне срочно нужен петух!
Наконец коза была скручена и торжественно водворена на спину Радомиру, казавшемуся уже далеко не таким счастливым, как когда только излагал порядок действия. И куда более помятым, разумеется.
Окошко многозначительно мерцало. Силуэты, выглядящие нетрезвыми даже со двора, подрагивали и покачивались в такт нескладной песне.
Радомир приложил палец к губам и присел под раму, чтобы козу на плечах было видать, а его самого — нет. Я пристроилась чуть сбоку, под защитой резной рамы, приподняла ногу ничего не понимающего животного и вкрадчиво постучала.
Очень жаль, что я не могла разглядеть лица сидящих внутри. Но мёртвая тишина, пришедшая на смену пьяной многоголосице, и звенящая по полу обронённая тарелка, которую никто и не думал останавливать, стали достойной наградой. Высоченное рогатое чудище в проёме произвело даже большее впечатление, чем мы рассчитывали. Не покидая укрытия, я слегка понизила голос и завершила представление:
— Что, мужики? Пьёте? А меня чего не позвали?!
Радомир условно свистнул, и свет разом погас. Ой, что началось! Быстро сгрузив на меня животное, он бегом помчался в дом, добавляя истошных воплей в уже звучащий хор:
— Мамочка, родимая!
— Показалось, показалось, показалось…
— Люди добрые!
— Смилуйтесь, боги! Пить брошу, жену слушаться начну…
Судя по непритворным воплям, Радомир только Тонкого и посвятил в затею. Не успел али хотел вдоволь потешиться? Ну, жук!
Изрядно запачканный, с отчётливым следом грязного сапога на плече и выдранным клоком волос Радомир выскочил, кинул в меня ключом, который я поймала то ли волчьем чутьём то ли чудом, и снова с гиканьем скрылся в дверях.
— Кажется, подруга, только мы с тобой здесь нормальные, — сообщила я козочке.
Козочка промолчала. Она очень в этом сомневалась, но предпочитала не высказывать столь спорное мнение вслух.
Утром нам никто не помешал. Щаслав истово молился всю ночь попеременно богам и жене, клялся, что больше и капли в рот не возьмёт. Худая женщина строго качала головой и тяжко вздыхала, показывая, что не верит ни единому слову, но всё равно любит своё личное горюшко. Потом поднимала взгляд на меня, заговорщицки подмигивала и снова изображала измождённую послушную тихоню. Тройняшки никак не могли взять в толк, можно ли безнаказанно скакать по дому, если отец дома, но явно провинился. Колотушка лежала на лавке нетронутой.
Коза укоризненно взирала на происходящее из-под дерюжки. Она понимала, что ей ещё не раз предстоит сюда вернуться.
Глава 13. Прямо пойдёшь — голову сложишь
Серый лежал на жёсткой неудобной скамье. Нестерпимо чесалось плечо, в которое так неудачно вцепился один из волков, но двинуться и прекратить мучения сил не хватало. Мужчина равнодушно смотрел на расплывчатые силуэты на фоне открывающейся-закрывающейся двери: оба невысокие, но один побойчее, а второй двигающийся неспешно, словно каждый шаг приносил привычную, но оттого не более приятную боль.
— Да что ему станется? — по-старчески брюзжал обладатель одного. — Оклемается. Чать, не единственный такой на свете.
— Так собаками, видать, травили, — качал головой второй. — Вон, всё плечо порвали, едва нутро не выпотрошили, как курёнку. Как бы горячка не началась. Не повезло мужику, ох, не повезло.
— Свезло дурню, — упрямо спорил собеседник, — что молодой да крепкий. Отойдёт.
Серый в глубине души согласился. Вот только спать всё одно не получалось, а сил почесать проклятую руку не находилось. Стоило бы подскочить и бежать, искать, спасать… Но куда?
Фроськи в деревне не оказалось.
Дорогу выбрали неправильную, Белогость ошибся.
Это знание выбило из-под ног последнюю опору. Услышав от знакомца-харчевника, что ежегодно заглядывающие в Озёрный край купцы почему-то в этот раз прошли мимо, мужчина просто рухнул на колени и не встал. И теперь вперивался невидящим взглядом то в бурчащего Белогостя, что, хоть и ругался, но всё-таки подходил проверить раненого каждые полчаса, то в Светолика, по такому случаю запершего харчевню и устроившему его в маленькой подсобной комнатке без окон.
Харчевник тронул старика за плечо и молча указал на единственную, кроме скамьи, мебель: грубо сколоченный низкий стол, усыпанный бумажками и пробками от бутылей, каждая со своим хитрым значком, и два бочонка, явно не пустых, но служивших исключительно сидушками.
— Ты мне вот что скажи, старый, — хитроглазый мужик понизил голос, но Серый, конечно, слышал каждое слово, — я энтого сивого знаю. Он в драку за просто так не полезет. Ежели ввязался, стало быть, за дело. А раз такое нехорошее дело в наших краях есть, мне в него нос сунуть надобно.
— Сказал же, знать не знаю, — соврал оборотень, — шёл себе по грибы. Гляжу — лежит. Видать, на зверя какого вышел. Не бросать же?
Светолик погрозил плуту пальцем:
— Ты, старый, зубы-то не заговаривай. Будто я никогда не видел человека избитого. Этого не в одиночку оприходовали и уж точно не зверь. То бишь, не только зверь. Да и ты видно, что не с полатей слез. Выкладывай, а то выкину за дверь и думать забуду!
Белогость разобиделся, ощетинился и заговорил тихим посвистывающим шёпотом:
— Это ты мне грозишь? А ты мне не грози! Знаю я таких. Не первый день, чать, на свете живу! Что, думаешь, всё успел повидать, коли разбойничьим делом промышлял? Что смотришь? Старого Белогостя не проведёшь! Всё приметил: и осанку, и глаза, что любого ощипают, как утку, и цену прикинут, и самострел припрятанный. Думаешь, один умный? Видать, попалось работа не по зубам, так ты и в кусты. Али дружки оказались не такими честными и благородными, как рассчитывал? Обокрали кого, кто и так на хлебе с водой сидел? Убили? Снасильничали? И понял, что не из их числа, что жизнь эта