не по тебе, вот и пошёл в дальние дали да занялся любимым ремеслом, стал пиво варить. А? Скажешь, неправ я? Да только старых привычек не поменяешь, от прошлого не убежишь. Небось, до сих пор спишь с острым ножом в обнимку. Семьи так и не завёл, потому что знаешь, что придут твою голову на палку насадить когда-нибудь. Признай, вскакиваешь ночью от прошелестевшей крыльями летучей мыши? Упрашиваешь богов, чтобы всякий убивец, про которого прознал, не по твою душу шёл?
Харчевник скинул притворное добродушие, посерьёзнел, помрачнел и разом постарел. Поднял с пола укатившуюся пробку, задумчиво покрутил, подкинул, поймал на внешнюю сторону ладони, позволил поочерёдно пробежаться по каждому пальцу и снова спрятал в кулак. Улыбнулся озорно, по-мальчишески:
— Поймал. И ты меня поймал, старый. От мудреца ничего не спрячешь. Ну, разбойничал. Было. И злости хватало и задора. А вот денег — нет. И чем больше их становилось, тем тяжелее они расходились на части. Не поделили, с кем не бывает. И даже руки я тогда замарал не впервые. Да только всякому веселью приходит конец. В разбойничьем промысле легко: прирезал подельника тихонько за углом, про него никто и не вспомнит. Но ежели кто лишку знает, тут уже не спастись. Только бежать. Я расправы ждать не стал. А ты бы стал, старый? Так что — да. И по ночам вздрагиваю. И за окрестностями слежу. С ножом токмо не в обнимку сплю — он у меня под подушкой захован. Один из них, по крайней мере. Осуждаешь? Осуждай. Всяк выживает, как может. Вы с приятелем, я посмотрю, тоже не цветочки на полянке нюхали.
— Я тебе не судья, — проскрипел жрец.
— А если бы и судья, — рассмеялся бывший тать, — я завсегда ответить готов. Но на рожон не полезу. Кто вас приголубил?
— Не по твою душу.
— А я и не говорил, что слежу только за теми, кто приходит за мной. Я вообще нынче человек мирный. Драк не люблю, знаешь ли. После них пиво плохо продаётся, потому как те, кто выжил, сидят по домам и носа не кажут.
Старик опёрся двумя руками на палку, положил сверху морщинистый подбородок и крепко задумался, постукивая посохом в такт невесёлым мыслям. Наконец, решил:
— Не твоего ума дела. Поставим молодца на ноги и вся недолга. А тебе только богов о защите просить.
— Стало быть, есть, от чего защищаться? — выхватил Светолик самую важную часть.
— Есть. Но не тебе. И даже не твоей деревне. Они пойдут к столице, если она… Если не случится чуда. И вы ничего не сможете поделать. Прячьтесь, когда придёт час. Просто не выходите из домов, и вас не тронут.
— Прятаться я умею, — разбойник скрестил руки на груди, — но только за тем, чтобы выскочить из укрытия и разом всех порешить. Не хочешь говорить — не надо. Сами управимся, без детей и стариков.
Белогость хрипло захихикал:
— Без стариков, как же…
— Где его жена? — внезапно спросил харчевник.
Волк развёл руками:
— Сами ищем.
— Она хоть живая, али ты парня за нос водишь?
— Живая, — прохрипел со скамьи Серый.
Ещё более растрёпанный, чем обычно, со впалыми глазами, с трудом двигающийся из-за неудобных, наложенных, хоть и опытной рукой, но торопливо, вкривь и вкось повязок, он сел, опираясь на уцелевшую мелко подрагивающую руку.
— Лежал бы, — заметил Светолик.
— Она живая, — повторил Серый. — и надо её найти. Она…бед натворит…
— Неужто больше, чем ты? — захихикал в ответ хитроглазый.
— Ты даже не представляешь, на сколько.
— Лежи, — заворчал Белогость, — заживает на тебе, как на собаке, но не единым же разом! На, поешь, — старик засуетился, полез за заранее приготовленной жидкой похлёбкой.
Серый упрямо замотал головой:
— Потом. В дороге.
— Сиди уж, — разозлился харчевник, — полумёртвым ещё от меня никто не уходил: либо подобру, либо ужо вперёд ногами. Радовался бы, что живой, когда столько крови выпустили. Откуда тебе знать, что жена в порядке?
— Потому что, если это не так, смысла вставать для меня бы уже не было.
Серый иногда проваливался в забытьё, но и там не ждало его спасительное спокойствие: мужчина порывался вскочить и бежать, падал с лежака, тревожа и без того тяжело заживающие раны, метался во сне. От меча да укуса мог бы, перекинувшись, излечиться в разы быстрее. И пусть влез бы любопытный Светолик и увидел лишнего, всё одно до леса едва живой оборотень мог добраться разве ползком. Но Белогость качал седой головой и Серого не будил: рубцы на теле затянутся враз, а вот то, что самое нутро на части разорвало, никуда не денется. Волк должен отстрадать своё, оттерпеть и двинуться дальше с новой надеждой. Если переживёт выжигающую изнутри горячку.
Их нагнали через полдня. Быстрее, чем Белогость надеялся. Не спрятаться, не скрыться: оборотни всюду унюхают, как ни посыпай за собой тропку вонючими травами. А ежели и не учуют, то своим людским умом дойдут, где искать измученных беглецов. Пришли. Значит, чуда не случилось. Теперь Агнию уже никто не остановит.
Постучали уверенно, как хозяева. Светолик негодующе вытаращился и пошёл отпирать: лишь за ним тут право молотить по стенам, когда день не складывается.
Невысокий крепкий наглец с узкой козлиной бородкой небрежно держал руку на рукояти меча, покамест покоившегося в ножнах. Второй старался не двигать — пальцы крепко перетянуты и явно недавно сломаны.
— Чего, мужик, в горле пересохло? — приветливо поинтересовался харчевник, привычно затыкая за пояс белёное полотенце. — Не держи зла, сегодня никак: пиво ставим свойское, нужен глаз да глаз.
Незваный показал мелкие ровные зубы:
— А ты и не отвлекайся. Я быстро. Слух прошёл, что мой братец здесь проходил. Не видал ли? Высокий, светловолосый, словно седой. Боюсь, мог ввязаться во что нехорошее. За ним, как за твоим пивом, следить надобно.
— Брат, говоришь? — хитроглазый задумался, приложил палец к губам, как бы вспоминая, — заходил как-то такой. С седмицу назад. Вроде, похож. Выпил да ушёл. Опосля не видел. Деревенька-то у нас небольшая, чужака бы враз приметили. Стало быть, ступай восвояси.
— Я бы поискал, — упирался Данко.
— Да нет, не стоит, — добродушно ухмыльнулся Светолик, отодвигая полотенце в сторону и демонстрируя мясницкий нож, — только время потеряешь. Али ещё что, — закончил он угрожающе.
— Не боись, приятель, — у меня его вдоволь, — меч на вершок (1) показал лезвие.
— Так, коль не торопишься, может, мы с тобой с глазу на глаз побеседуем? — расстояние между мужчинами уменьшилось ровно на одну ступеньку.
— Можно и так. Только что с тобой беседы вести? Скажешь ли что, чего я не знаю? — ещё пядь (2) острия блеснула бы на солнце, кабы его не прятали тучи.
Следующая ступенька осталась позади.
— Стали оба! — гаркнул выглянувший из-за спины Светолика Белогость. — Я, может, и стар, но тебя одного отважу.
— Одного — может быть. А что станешь делать с остальными?
— Руки переломаю. Как Серый — твою, — процедил жрец.
— Успокойся, дед. Успокойся и пойдём домой.
— Домой?! У меня был дом. Когда-то. Я впускал в него потерянных, одиноких волков. Выхаживал и учил жить заново, в мире с собой. А потом пришла…она. И выкинула меня из собственного дома, как обоссавшегося пса!
— Ты сам ушёл…
— Это она вам сказала? Ты понятия не имеешь, что тогда произошло, малыш. И я не стану рассказывать. Но то место перестало быть моим, как только она ступила на порог. Теперь… Что ж, теперь я вернулся туда, где всегда должен был быть. Откуда не должен был даже уходить. И убью каждого, кто нападёт на мой настоящий дом!
— И на котором же из нас ты свалишься замертво? Смотри, нам боле тебя беречь не велено, — выдавил Данко, словно слова горчили на вкус.
— За волчонком, значит, пришли.
Светолик недоумённо вскинул брови, но промолчал. Даже с места не двинулся, хоть старик на всякий случай предупреждающе положил сухонькую, но сильную ладонь ему на плечо.
Белогость закончил жёстко, как мог сказать тот, кто давно уже прошёл все свои сражения и больше не бережётся, но и отступать не намерен:
— Ты прав, щенок: я уже совсем дряхлый и немощный. Но знаешь, что? Я ещё и очень-очень умный…
— Ты сумасшедший! — Данко презрительно сплюнул и со звоном убрал меч в ножны.
— Тебя трогать — мараться.
— Да, и сумасшедший тоже, — мирно согласился старик, — но сколько из вас готовы первыми проверить, крепко ли ещё держу меч? Помнится, на безоружных вы нападали бойко. Так ли будете храбры, когда я стану не отбиваться, а убивать?
— Ты стар… — неуверенно повторил Данко и попятился.
— Да. А ты — наивен и глуп.
— Ты не положишь всех…
— Я убью достаточно.
— Агния не простит тебе!
— Агния никогда никого не прощает. В первую очередь, — себя.
Данко ушёл, часто оборачиваясь, словно ждал стрелу в спину. Получил лишь полную азарта ухмылку харчевника.
Из комнатушки, покачиваясь и придерживаясь за дверной косяк, выходил Серый:
— Я слышал. Данко. Он здесь. Я буду драться.
Белогость и Светолик стали, как вкопанные, переглянулись и обидно захохотали:
— Что ты будешь?
— В зеркало себя видел?!
— Драться он будет!
— На погребальный костёр краше несут!
Серый разозлился и попытался, как водится у взрослых сильных мужчин, ударить в стену, но не удержался и готов был поклясться, что та сама на него рухнула.
— Охломон, — подвёл итог Белогость.
— Их много? — безнадёжно уточнил больной.
— Дюжина. Или по сколько они там ходят? — пожал плечами старик.
— Дюжина?! — округлил глаза хозяин гостеприимного заведения.
— Мы уйдём. За тобой они не вернутся.
— Да сра… всё одно супротив меня им не выстоять, — бахвалился разбойник, — но они ж мне всю харчевню разнесут! Ладно, самого порешат, но любимицу в обиду не дам!
— Жену б лучше взял, чем за развалюху свою трястись!
— Эта развалюха мне дом родной!
— Дом… А это мысль правильная, — Белогость шуршаще потёр ладошки с таким видом, словно придумал главную пакость жизни.