— Ох, что же это я? — всплеснула руками Людмила. — Запамятовала совсем, что в холодном сальце лежит. Для дорогих гостей надо бы достать, да, тятенька?
Данила пригладил усы, испытующе глянул на Радомира (сожрёт ли весь шмат?). Радомир выглядел вполне сытым и не представляющим угрозы для дорогого лакомства. Откуда ж радушным хозяевам знать, что парень и целого молочного порося в одиночку приговорит, ежели платить не придётся. Я сначала не поверила, но братья-купцы подтвердили, что в позатом году рыжий на спор одного умял, когда в трактире пообещали поставить кувшин лучшего вина каждому за столом, если управится. Стрескал. И спросил, нет ли добавки. Проигранное выставили, не соврали. Но больше с купцами в "Молочном поросе" не шутят, да и вовсе сменили название. Радомира с тех пор даже на порог не пускают.
— А то как же, — согласился, наконец, Данила, — добрый молодец нашу Зимушку домой привёл; теперича, считай, часть семьи, так говорю, дочка?
— Так, тятенька! — зарделась румяная. И на Радомира — зырк! — Только как бы то мне одной его достать? Кубел-то ох, какой тяжёлый! Подниму ли крышку?
Вот что за девка беспомощная?! Крышку кубела она не поднимет! А два ведра с водой, чуть не по мере[1] каждое, таскала на раз!
— Куда тебе, лебёдушка?! — сразу подскочил Радомир. — Не ровен час пальчик прищемишь! Дозволь подсобить.
Девица, знамо, дозволила. К тому ж и вела. Выскочили, делано смутившись, когда случайно теранулись бёдрами.
А мы меж тем всё слушали о нелёгкой судьбинушке Чернушки… Нет, всё-таки она Чернушка.
Признаться, выпади на мою долю столько невзгод, характер стал бы ещё краше, чем у рогатой. Бедную козочку переносили в суме, прикрыв пряжей, одевали в овечью шкуру, заставляли скакать по болотным кочкам, тащили ночью через лес, даже сплавляли по реке…
— А ещё раз, помнится, — покатывался Данила, — пропала наша Зимушка. Мы поглядь, а во хлеве сзади одна доска отходит. Сразу ясно, Морчане подмогли. Мы с мужиками по свежим следам и в погоню. Я дубину взял для уверенности, так сказать, кто грабли-вилы прихватил… Ну так, чтоб не валялись без дела. Идём и видим, морчане-то нам навстречу, не стесняясь, шагают. И, главное, тоже не с пустыми руками, так их растак! Ну, мы выстроились и говорим, так вас и растак, уважаемые, козочку, того, домой извольте. А они нам и отвечают, что, де, козочка поутру к ним сама пришла и в ворота постучала. Знамо, врут. Наша Зимушка стучать не обучена — токмо молча бодаться, — я прыснула, подтверждая, что бодается Чернушка в самом деле будь здоров. — Ну вот. А потом, говорят, вы её у нас со двора средь бела дня свели, а средь бела дня, дескать, нечестно, потому что мы так решили, и теперь идём вас бить. Ну, а я отвечаю, что, мол, это хорошо, что вы идёте нас бить, потому как мы, други, идём к вам ровно за тем же и, стало быть, так вас растак, это судьба. Да…
— Ну так и чем дело кончилось? — не выдержала я, когда молчание затянулось, а Данила, судя по затуманившемуся взору, окончательно погрузился в приятные воспоминания.
— А хорошо кончилось, — вздохнул он, — и размялись и кулаками намахались. А как мириться сели, так вообще красота: Марфа тогда из смородины такую доброю брагу сварила — пальчики оближешь! Всю седмицу друг к другу ходили мириться да похмеляться…
— А коза что? — робко подал голос Тонкий.
— А что ей сдеется? — мужик растянул губы в благостной улыбке. — Коза, оказалось, случайно сбежала. По Заморью походила, к Морчанам сбегала, да и пошла в лес. К вечеру на дорогу вышла, там мы её со Щаславом и подхватили, когда, стало быть, на смородиновой браге помирились и пошли к его жене мириться на сливовой. Не упомню ужо, где она опосля осталась, у Морчан али у нас.
Чернушку стало искренне жаль.
И тут румяным колобком вкатилась в избу Людмила. Раскрасневшаяся, в сбившемся очелье, с радостными сияющими глазами, она завопила:
— Батюшка! Матушка! Я замуж выхожу!
Переглянулись Марфа с Данилой; переглянулись Толстый и Тонкий; переглянулись хромой и косоглазый охранники, изо всех сил сдерживая усмешки. Ввалившийся следом Радомир по обращённым к нему недоумённым лицам сообразил, что опоздал:
— Бежим, — коротко скомандовал он.
Что тут началось!
— Доченька! — радостно схватилась за грудь Марфа.
— Доченька? — куда более угрожающе обратился Данила к конопатому женишку.
— Опять?! — разом простонали Толстый и Тонкий.
— Я ничего такого не предлагал! — божился Радомир.
— Я люблю его! Он мой суженый! — хныкала и топала ногами Людмила.
— Мееее! — ябедничала невесть как вбежавшая следом Чернушка.
— А внуков-то, внуков скоро народите? — деловито интересовалась Марфа.
— Мммееее! — мотала головой Чернушка, намекая, что, не выломай она хлипкую дверцу старенького хлева и не пусти в ход острые рога, внуки ожидались бы куда скорее. Радомир замахнулся на неё, но подходить близко не стал, лишь потёр свежий синяк пониже спины, признавая, что на сей раз победа не за ним.
— Фросенька, милая, ну спаси меня!
Я отворачивалась, пряча улыбку, хихикала в кулачок. Толстый и Тонкий оказались менее вежливы — хохотали в голос, сгибаясь пополам и держась за животики:
— Вольно было девку лапать?
— Говорили тебе, держи руки в карманах, а не на бабьей жо…
— Но-но! — предупреждающе встрепенулся рыжий. — Попрошу при нашей спутнице не выражаться!
— А что? — спокойно ответила я. — Толстый правду говорит: нечего лапать чужие жо…
— И ты туда же! — горестно возопил Радомир.
— Да кабы не ты, остолоп, мы бы уже мирно медьку-другую отдали за проезд и мост позади оставили!
— Зато внутри тепло, а снаружи непогодь, — попытался оправдаться Радомир, тоскливо окидывая взглядом клеть[2]: чистую, просторную, наполненную соленьями, вареньями и прочими заготовками. И запертую. Нет, конечно, двери притворили лишь для вида. Пятеро упитанных мужиков и одна тощая, но злая баба вынесли бы её мигом. Но как-то… Невежливо это было бы. Да и Радомир сам виноват, посему никто с места не двигался, все лишь укоризненно глядели на охальника.
— Эта непогодь уже второй день. Вчера не застала и сегодня бы мимо прошла, — негодовал Толстый, — кабы кое-то лапищи свои не распускал и не заставлял сиднем сидеть!
Увлечённо отковыривая кусок солонины, я бросила через плечо:
— Что ж ты сделал, остолоп, что нас под замок посадили?
— Не посадили, а вежливо попросили подождать…
— Так, рыжий, — Толстый встал в полный рост и навис над виноватым сжавшимся парнем. Как бы широк в плечах Радомир не был, а смотрелся мокрым курёнком, — я тебе не баба — уши не развешу. Ты сразу говори, чего девке предлагал!
— Знамо чего! — гыгыкнул хромой охранник и — чего зазря время терять? — тоже принялся рыться в хозяйских запасах. Выудил мочёное яблочко, надкусил, сморщился и сунул обратно. Испытующе взглянул на меня, занявшую позицию поближе к мясному, но, получив в ответ неприличный жест, с места не двинулся.
— Да ничего я ей не предлагал! Так…
— Зубы заговаривал?
— Так я ж не знал, что она из этих… Сразу замуж. Хотите, побожусь, что не знал?!
Тонкий не выдержал, подбежал, пытаясь схватить дубину за ухо, но был перехвачен братом, нацелившимся туда же.
— Чего ты не знал, бездарь? — запищал он, — Что девки подол только перед мужем законным задирают?!
— Ну… Мне такие не попадались.
Я не поленилась облизать жирные пальцы, подойти, вытереть руки о рубашку приятеля и отвесить ему смачную оплеуху.
— Ну, вот одна разве что, — мгновенно исправился Радомир. И добавил, уловив на лицах купцов тень сомнения: — Ну, три, если ваших жён считать!
— Бросить тебя, что ли? — задумчиво протянул Тонкий, наклоняясь к щели в дверях, чтобы рассмотреть происходящее в избе. Я бы его устыдила, но сама полчаса как от той щели отлипла и точно знала, что отговорившиеся свадебной подготовкой хозяева сейчас допрашивают дочурку, пытаясь вызнать, чем её пришлый молодец обидел. Или чем так быстро убедил в собственной привлекательности. Людмила топала ногами, носилась из угла в угол и в ужасе перерывала приданное — мало собрала. Родители бросали на клеть обеспокоенные взгляды: держать гостей силой или спровадить поскорее?
— Бросите вы меня, как же, — фыркнул Радомир, но, углядев многообещающие лица купцов, с надеждой добавил: — Ну, свадебку ведь не пропустите?
— Как не позлорадствовать? — согласно закивали братья.
Сообразив, что шутки кончились (или только начинаются), Радомир снова взмолился:
— Фросенька, ну ты же умная! Понимающая! Хоть ты-то меня выручишь?
«Может быть, только сначала насмеюсь вдоволь».
— И не подумаю!
По лицу видать — поверил. И пришёл к выводу, что жизнь на этом кончена. Седмицы не прошло, как вёл речи о женитьбе и мечтал о домашней красавице. А только появилась она, красавица-то, — в кусты. Сколько девок полегло в неравной битве за сладкие мечты? Сколько поцелуев сорвано и коленок показано? А ведь небось каждое слово искренним было. Болтал — и сам верил. Да только до поры верил-то, пока солнце не взойдёт и не осветит укоризненным лучами ночное бесстыдство.
Пусть бы женился! Из вредности одной палец о палец не ударила б, кабы… А что кабы? Али тороплюсь куда? Гонят? За пятки хватают? Волчица улыбалась, звала не думать о других да не торопиться. Будь что будет, всё одно не наши беды. Нам и попутчики-то ни к чему. И друзья. Веселее только за компанию. Да и куда путь держать, всё равно. Вольному зверю всегда найдётся, чем поживиться.
Я всё ещё надеюсь, что Серый догонит, обнимет да образумит?
Да!
«Нет» — настояла волчица.
Нет.
Дверь, зловеще скрежеща по половицам, отворилась, явив нам Данилу. К везению Радомира, не разъярённого и без вил. Даже слегка озадаченного:
— Гм… Значится так, гости дорогие, так вас и… гм… Уж не обессудьте, что в клети вас ждать оставили. Мы, стало быть, беседу вели. И вот что решили…
— Ну, нет так нет, — перебил Радомир, подскочил к мужику и принялся трясти его руку, крепко обнимать. — Всё понимаю, недостоин. Людмилушка себе кого получше найдёт, а не такого, как я, — ветер в голове. Она у вас кровиночка, а я так… Рад, очень рад был познакомиться…