Переодеться бы в сухое, да узелки в телеге тоже вымокли насквозь. По-хорошему, в баньку надо, чтоб не простыть. А ещё лучше перекинуться волчицей, сбросив мокрые тряпки. Я стащила с плеча противно липнущий к коже плащ и хорошенько встряхнула, забрызгав купцов и получив возмущённые вопли в ответ.
— Чего голосите? И так насквозь мокрые. Хуже не станет.
Кинула сырым комом тут же, на скамью и направилась искать комнату. Свободную, занятую — хоть какую. Коечника, ежели что, и взашей вытолкать можно. А мёрзнуть у входа, чувствуя, как хворь пробирается к костям, не тянет.
— Ты куда? — Радомир попытался поймать руку, но я увернулась, так что только ногтями по рукаву мазнул.
— Сушиться. Или прикажешь на вас пялиться?
— Хозяина бы найти, а то нехорошо как-то…
— Вот найдёшь — зови. А больные постояльцы ему всё одно ни к чему — вытолкает, чтоб других не заражали. Я бы вытолкала.
— Ах ты ж скотина рогатая! — следом за нами вкатился маленький сморщенный человечек. Судя по тому, что его яростно подгоняла Чернушка, ругательства были про её честь.
— Ты её на улице оставил? — ужаснулся Тонкий.
— Хорош пастух, — Толстый поднялся со скамьи, чтобы поздороваться с новоприбывшим: — здравия, друг! Мы тут погреться заглянули. Не знаешь, где бы нам владельца найти?
Рыжий поспешил придержать подругу, а то, не ровён час, затоптала бы мужичка насмерть. Рогатой не нравился ни постоялый двор, ни его владелец, ни, собственно, вообще кто-либо. Она с подозрением оглядывала присутствующих, будто единственная, у кого ещё ум в голове остался, однако в руках у Радомира брыкаться перестала. Сморщенный человечек сразу приосанился, хоть и сторонился козочки на всякий случай:
— А вот он я! Нежданом зовите. Я тут и владелец, и кормилец, и кузнец… И вообще всё, по надобности. Потому как на хороших четыре дюжины вёрст ни туда ни сюда вы боле никого и не найдёте.
— Нам бы отогреться да поесть, Неждан, — Радомир пожертвовал поясом — привязал козе на шею — и попытался всучить поводок мне.
— Твоя подруга. Сам спасал — сам мучайся, — отшагнула я. — Комнату бы нам, да поскорее. И мне отдельную.
Мужчины глубокомысленно покосились на наглую девку: с начала нашего путешествия я покамест не потратила ни медьки (и, к слову, не собиралась), а о том, что, хоть худой, но кошель у меня припасен, они и не слышали. Тем не менее, смолчали. Взяли с собой обузу, так пусть не жалуются. Радомир виновато пожал плечами, оправдываясь перед друзьями, и сам достал мошну:
— Красавице — отдельную. Я плачу.
— Чего это? — подал голос Тонкий. — А ежели я эти… прелести бабьи отращу, и мне хоромы оплатишь?
— Вот как отрастишь — обращайся, — огрызнулся Радомир.
— Чего?! — Толстый тоже не остался в стороне. — Про что така честь?! Плати тогда за всех!
Рыжий сразу погрустнел, но вынул из кошеля горсть монет не глядя, да повернулся так, чтоб я видела, щедрый, мол. Кругленький человечек скользнул жадными глазёнками по невзрачному мешку и его увесистому содержимому. Радомир переложил серебряные кругляшки в маленькие потные ладошки:
— По комнате всем. Этим, — охранники заранее недовольно засопели, но от очага, где уже располовинили какую-то краюху, даже не отвернулись, — хватит одну на двоих. Ефросиньюшка, а мы не вместе ночевать станем?
— Будешь спать в сенях, — выставила кулак я.
— Значит, всем по клети. И ужин. Добрый и пожирнее.
— Бадью с горячей водой, — встряла я.
Радомир прикинул стоимость подобного развлечения:
— Баньку? — сократил он расходы.
— Нету, — Неждан уже вовсю протирал и без того чистые столы, разворачивая так, чтобы уселись все разом, — сам над корытом моюсь.
— Тогда хоть корыто.
— Одно у нас.
— Чур, я первая!
Купцы тихо выругались. Погонят меня в первом же селении, как пить дать погонят! А и начхать.
— И, главное, воз просушить. У нас там товар, — закончил перечислять рыжий.
Вот ещё! Со шкурами их бегать! Я ухватила суму и мигом спряталась в отведённую горницу — небольшую, но аккуратную, словно только что пыль в ней протирали. Кровать небольшенькая — едва хватило скудные пожитки разложить на просушку, — без соседей точно обойдусь. На маленьком столике рядом стояла новёхонькая свеча. На том и всё. Ни забытого прежним жильцом огнива или носового платка, ни пятна на одеяле, ни даже капель воска, упавших мимо блюдца-подсвечника. Жил ли тут когда живой человек, не угадаешь. Оно и к лучшему: волчий нюх чувствителен; в чужих запахах ночевать — то ещё удовольствие. И запора на двери нет — отсюда и незваные гости:
Сударушка, изволь корытце, — не спросившись, вошёл Неждан. Оправдывает имечко. — водицу уже согрели, пока ваши спутники перетаскивали кульки в дом. Ещё чего изволите?
— Молока горячего к ужину, — я аж облизнулась от предвкушения. Лучше б, конечно, мяса. Хоть какая польза с рогатой попутчицы.
— Сделаем, — кругленький маленький человечек потёр мокрые ладошки и особо подчеркнул: — ежели ещё что понадобится… спинку потереть, или чего другого, зови, не стесняйся.
— Да уж не постесняюсь, — я брезгливо вытолкала толстячка. Размечтался!
Горячая! Тоже мне! Ведёрка едва тёпленькой мутноватой жижи только хватило бы пыль дорожную смыть, кабы после ливня от неё ещё что-то осталось. Делать нечего. Я с трудом стянула хлюпающие сапоги, порты и воняющую сыростью рубаху, расплела слипшиеся косы: после в одну переплести. Хороший бы гребень, да горячую печь под бок, а не полную сквозняков комнатушку. Ничего, сейчас опрокину на себя ведро и перекинусь. Лягу под дверь, чтоб никто не зашёл, и отогреюсь в своё удовольствие.
Бррр! До чего же всё-таки холодная вода!
— Фросенька, — дверь заискивающе скрипнула голосом Радомира. Да что у вас, стучаться вовсе не принято?!
Хватать мокрые тряпки, пытаясь прикрыть срам, и визжать, как девица?
Я выпрямилась в полный рост, неспешно повернулась и подбоченилась.
Конопатый купец мигом стал равномерного пунцового цвета. Отвернулся чуть медленнее, чем следовало, и прикрыл дверь. Оставшись в комнате.
— Разглядел? — я сложила руки на груди.
— Ага… Ой, то есть, прости, пожалуйста! Я случайно! Дверь же только притворила, не заперла…
— Нету тут запоров.
— И у меня нет, — приятель глупо хихикал, как мальчишка, — не принято, видать.
Сухих вещей — прикрыться — ни одной. Разве одеяло накинуть? Не вонючее: видать, простирнули после последнего жильца, а всё одно противно.
— Коли в глаза смотреть не можешь, говори из-за двери.
— Я могу! — истово запротестовал купец, поворачиваясь, уткнувшись взглядом совсем не в глаза и снова пунцовея. — Могу, но не буду, — закончил он, стушевавшись. Даже уши прикрыл ладонями — так загорелись, что жарко стало.
Я тяжело вздохнула и всё-таки накинула одеяло, принялась заново раскладывать сбившиеся в кучу вещи:
— Как баба, честное слово! Ежели углядел чего-то, чего не видел раньше, хоть скажи.
— Да нет, не углядел, — рыжий слегка осмелел и, наконец, смог поднять взгляд, но всё ещё дрожал и краснел. — То есть, я не это хотел! Я ничего не рассматривал!
— Пришёл-то зачем? — не выдержала я потока сбивчивых оправданий. Ну поглазел. И я бы на его месте поглазела. Интересно ж!
— Мы тюки из телеги перекидывали.
— Это я догадалась.
— Выложили в порядок привести.
— Ну.
— А хозяин наш, Неждан который, себе присмотрел шкур. Да много так! Взял бы, говорит.
— Ну так пусть и берёт.
— Пусть, ещё как пусть! — Радомир закивал так радостно, словно я великую истину открыла. — Да и предложил — шутка ли?! — по золотому за каждую! Я ж их в самом Городище не всегда так продаю!
— Тем паче, что товар твой после бури почти пропал, — добавила я, расправляя новый голубой сарафан. Тот на удивление пострадал меньше всего и остался почти сухим.
— Тем паче, — печально согласился Радомир, присаживаясь на краешек кровати.
— А ну кыш! — скомандовала я, — без тебя места мало!
Рыжий резво вскочил и, как кот у сливок, обошёл меня с другой стороны:
— Правильно говоришь, после бури много шкур пропадёт. Их сейчас сбыть — всё равно что Долей быть поцелованным!
— Ну так и сбывай, — всё-таки мал мне этот сарафан окажется. Тесен в груди…
— Я — не могу…
— Ну тогда не сбывай, — равнодушно согласилась я.
— Так это я не могу. А ты — можешь, — закончил хитрец.
— А я тут при чём?
Рыжий приобнял меня за обнажённые плечи, позабыв о давешнем смущении и жарко зашептал:
— Неждан нам помогать взялся. Только о тебе и расспрашивал! Так уж ты ему приглянулась! И взгляд у тебя острый, и держишься гордо, и красавица, каких поискать…
— Это я сама знаю, — без ложной скромности. Я игриво переложила волосы на одну сторону, показывая точёную шею, — нового чего скажи.
— Так хозяин согласился у тебя шкуры купить. У нас — ни в какую! Решил, видать, что ты за главную…
— С чего бы? — я усмехнулась. Конечно, я за главную. Не эти же бестолочи.
— А кто его знает? Сказал, с тобой бы переговорил о цене, а с нами дел иметь не хочет. Так я чего… Фросенька… Продашь ему шкуры, а? Только смотри, не продешеви! Золотой за каждую, как собирался, пусть платит. Ну, за крола поменьше можно. А лис да куниц — за золотой. Ну монету можно скинуть. Одну! Не больше, — поспешил купец дать указания.
— Даже не надейся, — отрезала я.
— Ну, Фросенька-а-а-а! — заканючил рыжий, сразу становясь похожим на капризное дитё. — Пропадёт же товар…
— А мне до того что?
Радомир опешил. И правда: что?
— Я тогда расстроюсь…
Я фыркнула.
— Плакать начну! — Радомир снова обошёл вокруг, заискивающе заглядывая в лицо.
— Убедительно? — уточнила я.
— А то! Опыт не пропьёшь… Ой, то есть… Фроська! Я ж тебя достану! — а вот на это он и вправду способен. Собственно, уже достал.
— Половина — моя, — я уселась на кровать, хитро поглядывая на купца: пожадничает?