— Эгей! Чего тут у вас?! — обоз едва поспел к шапочному разбору. Радомир обеспокоенно подгонял обоих возничих, а Толстый и Тонкий явно не хотели спешить, косились и переругивались с рыжим. Вот только их мнения никто не спрашивал.
Приятель велел остановить лошадей чуть поодаль, с наветренной стороны, неловко, морщась и чуть горбясь, спустился на землю и как мог скоро подошёл:
— Чего тут у вас? Замирились?
— Да!
— Нет! — ответили мы с мужем одновременно.
— Милые бранятся — только тешатся, — ухмыльнулся рыжий. — Уже солнце заходит. Возьмут нас на ночлег твои, Фрось?
— Нет! — в этот раз мы с Серым сошлись во мнениях.
— А что такого? — приятель обиженно надулся, — не съем я твою сестру, не бойся! Очень надо… Да ко мне любая баба на шею!..
— Кх-кх, — я ненавязчиво полюбовалась на мгновенно отросшие когти.
— Почти любая баба, — поправился друг, — сама вешается. Ты вон тоже передо мной нагишом скакала! Неспроста небось.
— Что делала? — вкрадчиво уточнил Серый.
— Нагишом… ой! — сообразил наконец болтун.
Я молча хлопнула себя ладонью по лбу. Интересно, когда товар сбывает, он тоже всем и каждому рассказывает, за сколько сам его взял?
Сейчас будет буря. И, скорее всего, муж мне голову оторвёт. Я подобралась, готовясь перекинуться и бежать, пока он не поостынет, чтобы потом с гордым видом сообщить, мол, считаю себя свободной женщиной: делаю что хочу. Но это потом. Когда оборотень сорвёт злость на ком-нибудь ещё.
Чернушка, остерегающаяся бросать поклажу на недобросовестных, с её точки зрения, купцов, возмутилась, завидев, что её любимца сейчас обижать начнут. Как так? Радомиру по шее, да не она?! Коза кубарем скатилась с воза и навострила рога аккурат пониже спины Серого. Волк — не волк… Потом разберёмся!
— Ммммммме!!!
Не ожидавший подобной наглости волк аж подскочил на месте, разозлившись пуще прежнего. Поймал защитницу за рог и подтянул ко мне:
— Подержи.
— И не подумаю, — я сложила руки на груди, трезво оценив боевой дух спутницы.
— Я подержу, — предложил Радомир и действительно прижал к бедру козью морду, покорно подставляя собственную под удар.
Оборотень сжал плечо Радомиру и по-дружески предложил:
— Отойдём?
У рыжего колени чуть подогнулись: всё-таки, рука у волка тяжёлая, хоть сам и поуже в плечах вдвое.
— Неееее. Темно уже. Страшно. Чего ходить? Лучше костерок развести да перекусить чего…
— А мы быстро, — пообещал Серый, захватывая второе плечо.
— Да я ничего такого не видел!
— Какого это такого ты не видел? — добродушный Серый нет-нет да сверкал глазами. Неужто муженёк тоже не побрезгует чужой кровушкой?
— Да на что там смотреть?! Не запомнил ничего!
— Как это не запомнил?! — возмутилась уже я. Руки сами собой потянулись к завязкам на рубахе — напомнить. А то ишь!
— Меня бить нельзя: без того битый! — раненый в доказательство задрал телогрейку. Я бы сразу и напала, но Серый же у нас из благородных: отпустил и только ревниво оттеснил языкастого подальше от супруги.
Уставших от ночёвок в лесах купцов с трудом удалось убедить, что в деревню лучше не ходить. Толстый и Тонкий явно побаивались сидеть в темноте с двумя жуткими оборотнями, зато Радомир радостно подтрунивал над обоими, обещая, что, если что, позволит сожрать себя первым. Дескать, его уже надрезали маленько.
Рыжий даже не поленился дохромать до ближайшего дома и помахать руками перед его жильцами, чтобы убедиться, правду ли ему сказали про деревню или насмехаются.
— Может, волчий недуг такой, что вас добрые люди не замечают? — предположил он. Зато вернувшись, слова против не сказал. Только показал братьям купцам на Выселки и покачал головой. А те и не пытались ни идти куда-то, ни проверять сказанное, ни даже что-то понимать.
— Ненормальные, — выдавил Толстый.
— С вами связываться — себе дороже, — поддакнул Тонкий.
— Зато не соскучишься, — подвёл итог Радомир. — Что делать-то станем?
Тонкий в ужасе выронил старательно прогреваемый гриб в костёр.
— Станем?!
— А то как же! Такое приключение на носу, а вы в кусты?
— Именно! — Толстый усиленно закивал. — Ты куда лезешь, друг? Мы купцы, а не ратники! Наше дело — шкурами торговать, а не… Что там с вашей деревней?
— Деревня-призрак! Ууууу! — рыжий склонился к огню и замахал руками, раздувая таинственную дымную пелену.
— Во-во, тем более. Ноги моей в ваших Выселках не будет!
— И моей! — подтвердил Тонкий.
Чернушка, ещё до сумерек добравшаяся до последних запасов еды и сожравшая всё мало-мальски вкусное, вновь проголодавшись, пыталась губами выудить платок из его кармана, но тут оскорбилась и, уронив пару шариков из-под хвоста, перебежала к Радомиру.
— Вот, даже Чернушка от вас такого не ожидала! Тут же столько всего интересного происходит! Вы как хотите, а я, пока не спасу какую-никакую девку (лучше, конечно, покрасивше) от беды, домой не вернусь! Да и Фроська без меня никуда. Мы же теперь лучшие друзья, скажи, Фрось?
— Больно ты мне нужен, — фыркнула я. — Толку с тебя, что с Чернушки молока.
Коза удивлённо вскинулась: нашли, чем упрекать! С начала пути её доить и не пытались! Может, она и не дойная, но попытаться же можно! Хотя бы из уважения.
— Дело говоришь, — Серый ухватил меня на колено, за что тут же схлопотал подзатыльник: мириться я покамест не собиралась. — Ты, Радомир, сам говорил, что битый. Тебе с нами нельзя.
— И от тебя одни беды, — закончила я, обращаясь к мужу. — Без вас справлюсь.
Волк не на шутку обиделся:
— Когда ж ты успела такой лютой стать?
— А вот как муж меня ради любимой матушки бросил, так и стала! — я пнула непонятливого, скидывая с лежака. Серый разве что в костёр не угодил, лбом в котелок.
— Да потому что ты меня не слушала! — не выдержал он.
— Это я тебя не слушала? Да это ты меня не слушал! Ты был мне нужен, а сам сбежал при первой же возможности к новым дружкам!
— А ты хоть раз сказала, чем я помочь могу?!
Я замялась. Вообще-то, и правда не говорила:
— А то ты так не видел! — по-бабьи выкрутилась я.
— Нет, не видел! А с новыми дружками, между прочим, сбежала ты!
Дружки в лице трёх слегка напуганных, но всё равно жадно внимающих скандалу купцов активно двигали челюстями и поворачивали головы от одного разъярённого оборотня к другому. Радомир даже козу от избытка чувств обнял и чесал за ухом, грозя прочесать сквозную дыру.
— А что мне оставалось делать, если тебе я оказалась не нужна, как только обратилась?!
— Да это я тебе оказался не нужен, как только ты обратилась! Из родной жены слова не вытянуть стало!
— Да о чём с тобой говорить, дурня ты кусок?! Если ты даже не попытался меня остановить перед побегом!
— Да я бы попытался! Если бы Агния не заперла в подвале…
— Что? — как холодной водой окатили, смывая злобу. Пробрало на смех: — Ты хочешь сказать, что не помчался за мной вслед, потому что мама заперла тебя в подвале?
— И отлупила, — добавил муж, прежде чем сообразил, что оправданиями вызывает смех, и тут же поправился: — ну, не сама отлупила. Там целая дюжина оборотней против меня одного… Ну, против нас троих. Двоих даже.
Я уже не слушала, держась за животик, чтобы не рассмеяться в голос:
— Потому что мама заперла тебя в подвале? И от… и от… и отлупи-и-и-и-ила! — залилась, не выдержав.
— Зря уточнил, — шепнул Радомир маменькиному сынку. — Так бы героический образ сложился.
Золотые мухи искр бесцельно носились над костром, ещё не ведающие, что им остались считанные мгновения. Они хотели жить, хотели дарить жизнь новым языкам пламени, хотели оставить след в воздухе. Но им было суждено потухнуть, оставив лишь крошечный всполох тепла. Одна, вторая, третья… Вот уже почти стемнело, огонь заканчивал свою трапезу и начал подпускать ночь и пронизывающий холод к съёжившимся, придвинувшимся поближе друг к другу путникам. Несмотря на страхи и опасения, люди, оборотни — те и другие жались к крошечному костерку, прячась от подступающей стужи. И пропадали косые взгляды, вытягивались к теплу испуганно теребящие подстилку пальцы, прижималось плечо к плечу.
Тонкий пошевелил палкой дрова, всколыхнув целый сноп алых крапинок. Словно маленькие горячие звёзды, они освещали лагерь и грели озябшие руки. Кто знает, быть может иногда, чтобы прогнать темноту, достаточно всего лишь нескольких искр. Если они достаточно горячи.
— Кто с завтрего хоть слово мне поперёк скажет, — сожру, — прервала я сонливое молчание.
Серый попробовал ногтем боровичок, запекавшийся над огнём, остался доволен, снял и неспешно покрошил себе в миску с пустой, благодаря Чернушке, кашей. И только потом спокойно проговорил, ни к кому не обращаясь:
— А слишком ретивых молодых волчиц можно и в подвале запереть…
— Как тебя — матушка? — съехидничала я.
— Не такой уж плохой способ, вообще-то.
Поутру, задолго до рассвета, помстилось, кто-то плачет. Тихо, желая не поделиться горем, а лишь выплеснуть боль.
Я недовольно сморщила замёрзший нос: давно потухший костёр не дарил тепла, пришлось прижиматься друг к дружке как можно плотнее, прятать ноги в ворох многострадальных шкурок. Справа прижималась Чернушка, спрятав бородатую морду под одеяло. Она приятно жарко пыхтела в бедро, так что даже пошевелиться жалко.
Левый бок подпирал Серый, судя по нагло обвившим меня рукам, считающий себя целиком и полностью прощённым. Скинуть бы его с телеги, да борта высоковаты.
Я сощурилась, выискивая, где небо светлеет, обозначая восход солнца. Не видать. Неужто настолько рано? Сделать, что ли, вид, что не просыпалась? Можно даже руки Серого не скидывать: не заметила во сне. Да и теплее.
Кто ж там рыдает?! Подранок какой? Кот загулял в лесу и лапу прищемил?
Пришлось вставать, осторожно выбираться из кучи-малы. Перелезла через приобнявшего за ногу Чернушку Радомира, легко перешагнула Тонкого, с трудом — Толстого. Неслышно спрыгнула наземь и двинулась на зов — напрямик к деревне.