Вернулся плач.
Он занял всё вокруг. Вытеснил голоса, живое дыхание, страх; наполнил уши, голову, сердце…
Перестань.
Плач становился громче. Звал и заманивал.
Прекрати!
Тьма выла и молила, выпрашивая толику тепла.
Хватит!!!
Она будто ожила. Будто нашла то, что давно искала и уже не надеялась увидеть.
Тьма заглянула мне в душу. И она была…
Несчастна.
Одиночеством и холодом веяло от той, что не хотела убивать, но не умела быть ничем, кроме Смерти.
— Помоги мне…
— Кто ты?
— Ты знаешь меня. Ты видела меня. Ты пожалела меня.
— Чего ты хочешь?
— Я хочу согреться. Пожалуйста, помоги мне. Я не могу больше быть одна!
— Я не могу тебе помочь! Я не знаю, как!
— Ты знаешь. Только ты и знаешь.
— Ты отпустишь их? Отпустишь мою семью?
— Я последую за тобой. Я уже иду за тобой по пятам. Я не оставлю тебя. Никогда.
Никогда.
Обещание или проклятье?
— Маренушкой примечена. Смертушкой отмечена.
Всё-таки проклятье.
— Но почему я? За что?!
— Ты пожалела меня. Ты такая же, как я.
Одинокая.
Жестокая.
Холодная.
Жизнь, потухающая в самой глубине глаз первого человека, которого я убила.
Я стала ею. Я позволила Марене отметить меня. Я сама призвала Смерть и впустила в свою душу.
Потому что боялась проходить через это одна.
— Отпусти деревню, и я дам тебе то, чего ты хочешь.
Алая капля разделила жизнь и смерть. Отчеркнула одинокую волчицу от чёрной богини. И Тьма замерла, прислушиваясь, не понимая, что отвлекло, что задержало.
Во время страшной метели в Марину ночь, когда испуганная девчонка сбежала, впервые столкнувшись с нечеловеческой жестокостью, когда её угораздило лицом к лицу столкнуться с тем, кого людям видеть не следуют, Выселки откупились. Разбрызганной кровью после глупой мальчишеской драки. Кровью того самого рыжего прохвоста, который теперь, кусая побледневшие губы, пытался стянуть края никак не желающей заживать раны.
— Бей его! — отмерла я, закричала на мужа.
Серый недоумённо отпрянул, но чего уж? Ревнивый муж не первый день мечтал расквасить нос охальнику. Помирать, так с музыкой! Что бы напоследок не размяться? И вписал кулак аккурат в нос Радомиру.
Брызнула кровь, отрезая Явь от Нави. Отпугивая Тьму, выторговывая у Богини ещё немного времени.
Чернота заметалась у границы, как края раны, стягивая пересёкшиеся на месте неудачливой деревни миры.
Но жертва — есть жертва.
Древние не зря отдавали самое дорогое богам, выпрашивая защиту и заключая грозные, но нерушимые договоры.
Тьма сжалась в тучу, уменьшилась, забилась в алых оковах.
Сдалась, юркнув в последнее убежище — в дом, где ей впервые позволили ступить на землю, невзирая на древние законы.
Темнота затаилась в доме, когда-то принадлежавшем несчастной вдове, отдавшейся на волю Богини, а на Выселки разом обрушились звуки.
Запело, заухало, зачирикало, завозилось… Солнце, оказывается, давно поднявшееся над горизонтом, разом осветило дома с отмершими, не заметившими ничего странного людьми.
Деревня ожила.
И только одна маленькая волчица, знающая, какую цену придётся за это заплатить, не спешила радоваться.
Я остановила дёрнувшегося к домам мужа. Стоит ли видеться с роднёй, если вскоре им всё одно провожать меня в последний путь?
— Нам придётся уйти.
Серый мигом посерьёзнел, понимающе поглядывая туда, где только что спряталась наша Смерть.
— Это ещё не всё?
Я покачала головой.
— Нам придётся расплатиться с ней за деревню.
— И чем же? — Радомир, кажется, хоть сейчас готовился торговаться, хоть и едва держался, чтобы не завалиться от потерянной руды. Неужто решил, его на алтарь положим?
— Не тобой, не боись, — усмехнулась я. — Но есть у меня по этому поводу мыслишка…
Серый нехотя двинулся к лесу, поддерживая заваливающегося друга:
— Поделишься?
— Может быть. Позже. Сейчас принеси мне кое-какие травы и своруй тряпок для перевязки. Да смотри, чтоб тебя не видели. Полечим этого невезучего.
С Мареной придётся расплатиться. Боги не забывают обещаний и жестоко мстят обманщикам.
И я не собиралась ей врать.
Ну, или почти не собиралась…
[1] Вертун — это тот же флюгер. Проблема в том, что в описываемые времена флюгеры были, а названия для них — нет. Выкручиваемся, как можем.
Глава 21. Мосты
— Что ты собираешься сделать?!
Радомир ковылял между нами, демонстративно заваливаясь то на мужнино плечо, то на моё. Причём, припадая на мою сторону, с завидным постоянством прихватывал за талию, а то и пониже, всякий раз рискуя снова схлопотать по носу от ревнивого волка.
— Перехватить Агнию по дороге в Городище и не пустить за ворота её оборотней.
— Оборотней, — рыжий, пытаясь успокоиться, бездумно погладил меня по плечу. Серый нахмурился, обошёл, поднырнул и встал на моё место, заменив тонкую девичью руку собственной жилистой. Радомир и не заметил, продолжая рассеянно водить ладонь вверх-вниз. — Ну конечно. Оборотней. Как же иначе?
Я бросила мимолётный взгляд на туго затянутую повыше его пояса ткань: не кровит ли опять?
— А то ты не догадался!
— Не то чтобы я об этом думал, — сознался купец. — Платить — платили. Встречали хорошо, провожали по-доброму.
— А сами втихомолку собирались перерезать всех жителей столицы, — закончила я, грубо поправляя норовящий распуститься узел на повязке.
Серый пробурчал:
— Так уж и всех…
— А то нет? — неужто спорить вздумал?
Волк тяжело вздохнул, в очередной раз убирая от меня шаловливые руки Радомира и молча показывая ему шиш:
— Вообще-то, с неё станется.
— Неужто все тамошние оборотни так людей ненавидят? Я ж с ними… Мы из одной чарки! По одним девкам! — Радомир умоляюще заглянул Серому в глаза, — ты ж хороший мужик, значит, и с ними договориться можно!
Я припомнила колючие глаза одинокой волчицы. Жестокой, несчастной, холодной… Нет, она не остановится ни перед чем. И если до сих пор все её волки не разбежались, поджав хвосты, они костьми лягут за вожака. Правда, и я не лыком шита. Есть, чем удивить разошедшихся вояк. Маренушкой примечена, Смертушкой отмечена. И супротив меня им не устоять. Вот только моим мужичкам этого знать не стоит. Пусть развлекаются, думают, обсуждают. А я уж потом по-своему решу. Когда время придёт.
Я нехотя оглянулась туда, где уже скрылись за деревьями родные Выселки. Выкуплю. Живота не пожалею, а выкуплю у страшной богини.
— Идёшь?
— Ты знаешь.
Конечно, знаю. Я заплачу. Дай только срок.
— Они не ненавидят людей, — Серый всматривался в заворачивающую за ёлки дорогу, осторожно принюхиваясь, — они слишком любят её. Она им ближе матери.
— Мать своё дитя не обидит, — уверенно топнул ногой и тут же скривился от боли Радомир.
Серый тихо усмехнулся. Не обидит. Только добра желает. Да, Агния именно такая. Вот только не спросит, нужно ли сыну то самое «добро». Как и он не спросил у Фроськи, когда пытался из волчицы снова слепить человека.
— Ты уверен, что мы успеем её перехватить? — я не сомневалась, что волчица не отступится, рано или поздно явится. Вот только появится ли тогда, когда это нужно мне? Не придётся ли ждать слишком долго?
— Она неплохо меня знает. И догадывается, что я захочу ей помешать. Успеем. Уверен, что успеем.
— Нам сейчас этому радоваться полагается? — Радомир недоумённо завертел головой.
Мы промолчали. Потому что и сами не знали.
Почему Толстый и Тонкий не сбежали на край света при первой же возможности, я так и не поняла. Но трясущиеся, как осиновый лист, меряющие ногами опушку вдоль и поперёк, не решающиеся ни разнуздать лошадей, ни позволить им отправиться знакомой дорогой в более безопасное место, они ждали нас. Даже на пяток вёрст не отъехали.
Обеспокоенно нарезающую круги Чернушку пришлось привязать верёвкой к оглобле, чтобы не помчалась спасать ненаглядного. Первой завидев любимца, — живого! — она задёргалась, едва не задохнувшись, завизжала, замотала головой и не успокоилась до тех пор, пока один из купцов не скинул с её шеи петлю, при этом с трудом уворачиваясь от рогов.
— Ба! Ребята! Я же вас того, — начал Радомир, ловя передние копыта, устремлённые ему в грудь. Словно на шею кинулась!
— Послал? — напомнил обиженный Тонкий.
— Так я ж для ускорения! Чтобы и вас ненароком не задело, чтобы к жёнам вернулись…
Толстый, зло спинав примёрзшую к колесу грязь, выругался едва слышно.
— Чего? — не понял рыжий.
— Говорю, остолоп ты безголовый! — купец не выдержал, раскраснелся, подбежал к рыжему, оттолкнул облизывающую и щекочущую бородой Чернушку, сжал его в объятьях едва не до хруста.
Я хотела разнимать: сейчас же окончательно раненого уморят!
— Эй, потише! Он и так едва стоит! — Серый подоспел первым.
— Сами бы лучше ноги уносили, — смущённо пробормотал Радомир, — сказал же: не вернусь, — весь товар ваш.
— Да что нам твой товар! — Тонкий, думая, что незаметно, утёр мокрые глаза.
— И ты иди сюда! — Толстый сграбастал и обнял Серого, — и ты, нескладёха, — и меня, раз уж такое дело.
Коза тёрлась мордой о ноги, меканьем напоминая, что именно она первой приметила спутников.
Оставшийся не у дел Тонкий тоже поспешил к нам, чтоб не думали, что он не волновался.
А я… А что я? Я, кажется, удивлялась. Волчица недовольно урчала: слишком много людей, запахов, слишком близко, но уже не пыталась со мной спорить.
— Значит, в Городище? — деловито уточнили братья.
Радомир кивнул, устраиваясь поудобнее, так, чтобы и самому складно, и Чернушку не согнать:
— Всё одно лучше, чем там, товар бы не сбыли. Так что, считай, и пути не меняли.
— А что там? — Толстый уже не ожидал ничего хорошего от незадавшегося путешествия.
— Там, — друг неуверенно взглянул на меня, на Серого, — там — приключение!