[6] — подложить под голову, когда Мара-смерть явится на порог. Знаю, а всё равно спрашиваю.
— Да вот, жду, — усмехнулась Весея, — полвека уже, как жду. Всё думаю, нагуляется мой милый по белу свету, да вернётся в родной край. Дождусь. Обязательно дождусь.
Старушка улыбнулась так искренне и доверчиво, что я не выдержала и снова разревелась. Тихо тихо и отвернувшись в сторону, чтобы она не видела.
— Не грусти, доченька. Развеялась бы лучше, чем слёзы проливать. Явится ведь с повинной муженёк твой, и думать забудешь, что зло держала. Так и нечего сейчас себе душу рвать. Шла бы вон с девками сети по деревне носить. Скоро сбираются уже.
Опять эти сети. Что ж за обряд такой?
— Зачем их носить-то? Пусть бы себе лежали.
— Да ты ж не нашенская, откуда бы тебе знать? — догадалась старушка. — Носим, да. В конце лета кажный год девки сбираются, по домам ходят да достатка желают. Мы им угощение в ответ, а они берут, кланяются и дальше. По всей деревне пройдут, приметят, у кого сети зимовать будут. Да внимательно смотреть надо! Чтобы и дом — полная чаша, и в семье никакого раздора. Лучше, чтоб и детишек один-два, как Рожаницы пошлют. Три — вообще хорошо. И в том доме, значит, пируют. Благодарят богов, за то, что в этом году перепало, просят, чтоб и в следующем не обделили.
Чуден мир. У нас ровно так же сноп по деревне носили[7]. При мне уже не бывало, но бабушка Матрёна сказывала, что сама по молодости ходила. Песни распевали, веселились. А потом однажды как-то не собрались. В одну избу глядь, в другую. Ни снопа ни толпы веселящихся девок. Потерялись. В первом дворе пятеро, во втором семеро, а все разом так и не нашлись. Сноп и вовсе в поле остался — не забрал никто. Так его снегом и замело. Как и сам обычай холодным забвением. На будущий год тоже не собрались. И после него. А потом и не вспомнили, что надо.
А здесь вот носят. Пусть и не сноп. Да какое зерно, когда копни разок землю — на булыжник с корову наткнёшься. Тут всё на озёрах промышляли да в лесах. С тем и ходят, что кормит. Добро.
— Не возьмут меня. Девки же ходят, а я мужняя.
Весея только рукой махнула:
— Возьмут, не боись. Мужняя даже лучше: на кого ещё боги взглянут, как не на берегиню дома родного, — лучше бы не глядели на меня те боги. Ни дома нормального ни семьи. — а вон, погляди: не за тобой ли идут?
Я повернулась. И правда шли. В цветастых сарафанах, ярких платках, радостные! А я чем хуже?
— Вот так, милая. Молодец. Погуляй, развейся. А я тебе вкусненького на столе оставлю. Блинцы сегодня затеяла.
Я сделала нерешительный шаг к стайке девушек. Радостный смех слыхать издали. Правда что, пора и мне повеселиться.
Пока я нагнала ходящих, успела и щёки пощипать, чтобы зарумянились, и глаза зарёванные росой протереть. Обернулась помахать на прощание, но старушки уже было не видать. Ушла, наверное. Блины же.
— Кого это к нам Лихо принесло?
А я только этот звонкий уверенный голосок забывать начала. Ой, Всемила, не трогай Лихо, пока оно тихо!
— Да вот, — наигранно равнодушно пожала я плечами, — дай, думаю, гляну, как в Озёрном Краю обряды справляют. Возьмёте ли, девицы?
Всемила бы, конечно, нашла повод отказать. Да и мне не в радость с ней вечер коротать. Но, раз уж пришла, поворачивать негоже. Я преградила красавице путь, глядя поверх неё на остальных гуляющих и искренне улыбаясь.
— Возьмём!
— Вместе веселее!
— Больше — лучше! — послышалось с разных сторон.
Всемила уступила, хоть и кинула грозный взгляд. А мне вдруг так смешно стало! Девка. Молодая да глупая. Глаз на мужа чужого положила. На оборотня! Да ты ни в жизнь с волчицей не сдюжишь!
Я развернулась, мотнув косами прямо у соперницы перед глазами: две косы-то! Знай, против кого идёшь — против жены законной!
— А пойдёмте теперь к Стояне, — послышалось в толпе, — она харчевнику сегодня сказывала, что пряники напечёт, авось и нам что перепадёт!
— Так самые ж румяные она наверняка для Светолика и отложила! — рассмеялись в ответ.
— Лопнет тот Светолик! Не в харчевне же он их раздавать будет, а в самого столько не влезет!
Девки захохотали и двинулись дальше, пропустив нашу гостеприимную избушку.
— А в дом Весей что ж не зайти? — возмутилась я.
— Придумаешь тоже, — махнула рукой румяная коза, подхватила под локоть и потащила с толпой.
Мало ли, какие у них правила? Я тогда старушке тех же пряников прихвачу. Порадую.
На пороге дома Стояны нас встретил знакомый ребёнок. Младен что-то выстругивал в тусклом свете окошек, видимо, отказываясь спать из чистого упрямства. Гостей не испугался, а когда признал среди них меня, и вовсе бросился обниматься. Я неловко похлопала по вихрам обхватившего мои колени мальчишку. Но тот так просто не отставал, цапнул тётю-волкодлака за руку и потащил сразу в дом.
— Мама! Мама! Сети принесли!
Сегодня я никак бы не узнала в Стояне бойко кокетничавшую с харчевником бабу. Навстречу вышла степенная женщина, мать да хозяйка. Ворот был туго зашнурован. И то: не перед девками же хвастать тем, что Доля подарила. А парней среди нас и не было. А и верно, мужчинам заведено у Земли и Воды брать, а женщинам просить да благодарить. Одни рыбу весь год добывают, другие тёплый кров для орудия к зиме присматривают.
Вперёд вышла Всемила. Да не просто вышла, а сделала круг, чтобы врагиню ненароком плечом задеть, дескать, гляди, я тут главная. На меня любуются. Задела и зашипела от боли: балованная красавица нежная да мягкая. Куда ей до моих острых плеч? Ну, может, дело ещё в том было, что я намеренно напряглась и выставила локоть. Но не пойман — не вор, а она первая начала.
— Здравствуй лето, здравствуй и зиму, хозяюшка, — пропела Всемила. Не в первый раз речь ведёт, сразу видно.
— И ты здравствуй, красавица! С чем пожаловала? — ритуально поклонилась женщина в ответ.
Низенькая конопатая девка торжественно передала Всемиле сети: на огромном плоском блюде, увешанные лентами, бусами, обложенные ветками клюквы да брусники. Вкруг лежали открытые пирожки, что в Озёрном Краю звались калитками.
Ведущая перекинула толстую косу через плечо, приняла поднос и заговорила так строго, словно отчитывала девку неразумную. Так бы и вдарила.
— Дома обходим, ищем, где потеплей да посытней. Хорошо ли у тебя живётся?
— В добре и здравии, благодарствую, — нехотя отвечала принимавшая нас женщина, как заведено. — Боги миловали.
— А будет ли чем лишний рот прокормить?
— Боги дадут, хватит и на гостей.
— А перезимует ли у тебя сеть?
Всемила пытала хозяйку вопросами, та смиренно отвечала, хоть оставить святыню у себя и не мечтала. Какой бы складной вдова не была, а всё ж вдова. Второго мужа она в дом так и не заманила, но, видно, знала, что только пока. Уж на будущий год девки придут к ней не просто сытости пожелать, а и самой достойной в Краю назовут. Она позаботится.
Младен всё вертелся под ногами, то хватая мать за юбку, чувствуя, что разговор становится всё неприятнее, то перебегая ко мне, мало не в рот заглядывая (покажу ли зубы?).
— А чем потчевать станешь?
О пряничках замечтались. Не тут-то было! Хозяйский сынок покраснел, как самый настоящий рак, заозирался да бегом побежал на печь, будто бы дела у него там срочные. Из кармана предательски выпал огрызок, в котором угощение узнавалось с трудом: сладкую верхушку обкусали сразу, корочки пообламывали, сушёные ягоды повыковыривали. Вот неслух! Стояна лишь вздохнула и украдкой погрозила мальчишке кулаком. Вредитель юркнул в укрытие и носа больше не казал.
— Чем богаты.
На и так ломившееся от яств блюдо перекочевали лепёшки с ароматными травами, луком да яйцом. Хоть главное угощение маленький воришка урвал, а мать всё равно выкрутилась. На скорую руку, а какую красоту сготовила. Я невольно протянула руку — подчерпнуть вытекающую сочную начинку — и зашипела от боли. Всемила хлопнула меня по ладони и теперь стояла довольная, показывая, что она тут решает, когда можно пировать. Низкое утробное урчание вышло само собой — убью! Ногти удлинились, прорезали пальцы болью… И быть бы беде, да Младен с грохотом свалился с печи и как давай кричать! Случайно ли неуклюжий мальчишка неловко повернулся или подглядывал да выручил спасшую его от русалок волчицу? А и знать не хочу. Выскочила на улицу, вдохнула летнего ночного холода — полегчало.
А Всемила хитра. Поняла, что лишку хватила, так после и близко ко мне не подходила. Хотела заглянуть в её бесстыжие очи, спросить, мол, на кого руку подняла, визгопряха [8]? Но теперь она всё больше за спины подруг пряталась. А мне и веселье больше ни в радость. Ни дом живеньких старичков, что пели нам неприличные, но такие смешные частушки, не порадовал; ни хоромы, где каждую обошли и угостили густым сладким киселём, настроения не улучшили; даже огромный рыбный пирог, на который мы в итоге и сменяли сеть, не вызывал аппетита. Кто бы сомневался, что пировать довелось в доме моей супротивницы. А угощение в горло не лезло, песни не пелись, благодарственные речи и подавно не говорились. Всё думала, как бы с наглой девкой с глазу на глаз побеседовать да объяснить, что негоже она себя ведёт.
Не вечно ж прятаться. До задка Всемила, постоянно озираясь, всё ж таки выскочила. А я вслед за ней. Ох сейчас веселье будет!
Я прислонилось к стене в тени стрехи, сложила руки на груди и стала ждать. Вот уж перепугается дурёха, когда меня приметит.
— А что ж это ты, девица, ручки распускаешь? — протянула я, выныривая из темноты.
Всемила сбилась с шага, но спесивость взяла своё. Задрала маленький курносый носик, уперла руки в бока:
— А ты что же, решила, что пришлой бабе всё позволено? Не тяни свои, куда не надо, так и я свои распускать не стану.
Я недобро засмеялась:
— Лепёшки лепёшками, а вот к чужим мужьям, я смотрю, ты и сама лапки протянуть горазда. Может, тут уже мне стоит показать, чья власть?
— Это твоя-то? — соперница нахально выпятила грудь, притопнула ножкой. — Ты на рожу свою глянь наперво, а потом уже со мной спорить приходи.