ых обстоятельствах уединенной беседы, не будет объявлять Инне выговор и лишать ее очередной премии.
Но разговор он сумеет провести так, что в душе у старшего инженера Инны Замараевой с каждым его словом будет нарастать отвращение к самой себе, к собственной проклятой безалаберности. Не Жебелев, а сама Инна собственными руками будет снимать с себя стружку, обзывать себя ничтожеством. За часовой разговор с шефом в ней, как в аккумуляторе с повышенной емкостью, накопится столько искреннего раскаяния, столько завидной злости на саму себя, что Инна неделю будет работать, как пара добрых украинских волов. Да что там волов! Как дюжина мощных самосвалов… Общелкает, как жареные семечки, все метровые ведомости, выдаст всякие там сравнительные анализы себестоимости и экономической эффективности. Подгонит до ажура то, что запустила за две недели, и наработает еще на неделю вперед.
Все-таки у Инны имелись приличные извилины в сером веществе больших полушарий. Но для того чтобы они активно функционировали, а не находились в предпочтительном состоянии покоя, требовалась периодическая встряска методом, психологически тонко разработанным кандидатом технических наук Жебелевым.
— Я полагаю, что вы справитесь с этими… назовем их… временными затруднениями?
— Справлюсь, Николай Павлович, — искренне пообещала старший инженер Замараева.
— Может быть, я могу вам чем-нибудь помочь? — с легкой улыбкой осведомился Жебелев.
— Не надо мне помогать, — с пугливой дрожью в голосе ответила Инна и тоже вскочила со стула. — Ради бога, только не помогайте, сама справлюсь!
Нет уж, с нее хватит по горло и этого разговора. Если словами шеф может так истерзать человека, то что же будет, если он помогать возьмется. Кошмар будет, ад кромешный…
Из кабинета Жебелева Инна возвратилась отягощенная осознанными прегрешениями, злая и работоспособная.
— Инна, тебя Лялька просила позвонить, — сообщил Славка Курочкин. — Сказала, что важное дело.
— Перебьется, — отрезала старший инженер Замараева и подвинула к себе арифмометр.
Когда за Инной захлопнулась дверь, руководитель сектора Жебелев потер руки, как некогда Понтий Пилат, и достал дерматиновую папку с истрепанным языком застежки. В отличие от прочих служебных папок в кабинете шефа, пестревших наклейками с наименованиями тем, результатов и вопросов, на этой папке не было надписи. Она была инкогнито. Была таинственна, как резидент американской разведки в латиноамериканской республике. Хранил эту папку Жебелев в гремучем железном ящике, именуемом в инвентаризационной ведомости сейфом, или уносил ее домой.
Славка Курочкин уверял, что в папке находятся материалы для докторской диссертации, которую шеф будет защищать «под грифом». Жебелев не опровергал рассуждения старшего техника-лаборанта, обожавшего по молодости лет все таинственное и непонятное.
Заняться содержимым папки Жебелеву не удалось, так как ему позвонил Лаштин и дал указание срочно подготовить справку с данными по эффективности сборного железобетона.
— Срок — три дня. Ваш раздел — промышленное строительство.
— У нас же данных нет, Зиновий Ильич.
— Делайте по усредненным… Важно выявить общую положительную тенденцию развития.
Жебелев покосился на дерматиновую папку.
— А если отрицательные данные будут?
— Не извращайте задания, Николай Павлович, — строго откликнулся Лаштин.
— Ладно, дадим, что имеем… Только за три дня мы, Зиновий Ильич, никак не управимся. Прошу еще пару деньков.
Зам согласился на прибавку и закончил разговор. Жебелев медленно положил трубку, непонятно усмехнулся и подергал себя за ухо.
Глава 6. Опять этот Жебелев
Зиновий Ильич уселся на заднее сиденье и коротко сказал водителю:
— В министерство!
Водитель развернулся и поехал в обратную сторону. Он знал безобидную слабость заместителя по научной работе, любившего поездки на служебной машине. Лаштину было приятно покачиваться на просторном сиденье «Волги», чей благородный блеск не был испятнан примитивными шашечками рядового таксомотора.
Голубая «Волга» в представлении Лаштина делила мир на две неравные части: лиц, имеющих служебные машины, и лиц, таковых машин не имеющих.
С доброй снисходительностью Зиновий Ильич поглядывал, как топают по тротуарам пешие представители человечества, как выстраиваются они хвостами на троллейбусных остановках, дробной рысью бегут к станциям метро и бесформенными стаями изнывают в ожидании трамваев.
Приятно было сознавать, что единственным словом он, Лаштин, может остановить голубую «Волгу», повернуть ее направо и налево, заставить ждать у подъезда, а то и проехаться ради собственного удовольствия по какой-нибудь живописной окраинной улице. При этом не надо поглядывать на счетчик, не надо расстраиваться из-за его жадного пощелкивания, пожирающего на глазах-трудящихся заработанные рубли и копейки.
Сладостное ощущение поездки в служебной машине Зиновий Ильич всегда старался продлить. Поэтому в министерство, до которого было пятнадцать минут пешей ходьбы, он ездил, огибая десяток кварталов.
Уютно покачиваясь на сиденье, Зиновий Ильич ломал голову, почему его так срочно вызвал Маков, начальник отдела научно-исследовательских учреждений министерства. Приказание было отдано по телефону весьма сердитым тоном. Когда же Зиновий Ильич, чтобы прозондировать почву, поинтересовался, не нужно ли ему прихватить какие-нибудь документы, Вячеслав Николаевич нелестно ответил, что документами он обеспечен в избытке.
Это еще больше встревожило Зиновия Ильича. Он напряженно перебирал в памяти события последней недели, но ничего не мог найти такого, что могло рассердить начальство.
Справку по эффективности сборного железобетона подготовили точно в срок. Правда, Жебелев дал свои материалы буквально за полчаса до отправки, но Лаштин сводную справку скомпоновал так, что эти материалы оставалось только пристегнуть как обосновывающие к одному из разделов справки. И итоговые данные сделали приличные…
Сейчас, скрупулезно роясь в памяти, Лаштин не находил у себя никаких отклонений от норм должностной, научной и прочей этики. Но это обстоятельство, как всякая неизвестность, и тревожила его.
С Маковым надо держать ухо востро. Хоть в науке начальник и не крупный специалист, но подведомственные институты у него на строгом поводке. Выполнение плана ему подавай, каждую справку присылай точно. Но заслуги он предпочитает накапливать в индивидуальном порядке и не прочь подтянуть поближе к себе то, что плохо лежит. На экономическую науку он глядит теперь как на марочный коньяк. Понимает, что сия золушка круто в гору пошла.
Неужели какой-нибудь паразит раскопал, что вторая глава рукописи книги по теме докторской диссертации несколько похожа на научный отчет одной захудалой периферийной экономической лаборатории? Ведь никто, кроме Лаштина, не знает, что в этой лаборатории случайно обнаружился башковитый кустарь-одиночка, отлично разбирающийся в экономике строительства.
Нет, этого тоже не могло случиться. Зиновий Ильич целых три дня потратил на творческую переработку случайно подвернувшихся ему материалов.
Лаштин всегда с должным уважением относился к тесным связям, существующим между отраслями родственных наук, между центральными и периферийными учреждениями и отдельными представителями экономической мысли. Он тщательно следил за новинками, читал журналы, авторефераты, ученые записки и научные отчеты, отпечатанные на ротапринте.
Это не только обогащало его профессиональные знания, но и позволяло вовремя обнаруживать оппонентов собственной проблемы и давало возможность снимать с бумажного экономического омута отнюдь не бумажные пенки.
Надо всегда уважать чужой труд и использовать полезное, что сделали другие члены научного коллектива. Но нельзя при этом становиться плагиатором в том вульгарном смысле, как это понимает Уголовный кодекс. Нельзя из чужих работ красть параграфы, разделы и тем более целые главы. Нельзя дословно заимствовать ни одного предложения, как бы стилистически оно ни было совершенно.
Надо подходить к этому тонкому вопросу, как знаток подходит к маринованному помидору. Он не кромсает его тупым ножом на половинки и четвертушки. Он аккуратно прокусывает нежную кожицу, умело и аппетитно высасывает внутреннее содержание и откладывает на край тарелки сморщенную ненужную кожицу.
Так поступил и Зиновий Ильич с отчетом кустаря-одиночки. Проткнул отчет перышком автоматической ручки и перенес на бумагу оригинальные обоснования и выводы своим индивидуальным стилем. Прибавил в нужных местах полемическую остроту с многозначительными многоточиями и, отдавая должное требованиям времени, переложил некоторые выводы на изящный язык известных математических формул.
Никакая экспертиза не могла обвинить Лаштина в плагиате, ибо это был уже не плагиат текста, а плагиат мысли — явление, часто встречающееся и ненаказуемое.
Зачем же все-таки вызвал его Маков? Лаштин обеспокоенно крутнулся на сиденье, велел объехать еще два квартала, но в конце концов оказался у подъезда министерства. Он со смутной тревогой открыл пятиметровой высоты входную дверь, украшенную медными накладками и гранеными шляпками декоративных гвоздей, на манер старинных крепостных ворот.
На третьем этаже Лаштин вошел в знакомую приемную с панелями темного дуба, портьерами из шелкового репса и миловидной вдовствующей секретаршей Изольдой Станиславовной.
— Приветик и нижайший поклон, — произнес Зиновий Ильич обычную формулу приветствия. — Вячеслав Николаевич у себя?
— У себя, — ответила Изольда Станиславовна, грациозно сидевшая за тонконогим столиком с импортной пишмашинкой. — Но, кажется, не в духе.
— Что же случилось?
— Ума не приложу, — вздохнула Изольда Станиславовна, обратив к Лаштину ухоженное личико с мягкими обещающими глазами. И призывно опустила накрашенные ресницы.
— Цейтнот, милая Изольда Станиславовна… Дичайший, дорогуша, цейтнот, — торопливо сказал Зиновий Ильич и шагнул к двери, обитой пластиком.