Владислав кивнул и полез в автомобиль. По теплому салону тут же растеклось мусорное амбре. Он поморщился и извинился, капитан на это лишь рукой махнула да закурила. Достала с заднего сидения планшет и принялась записывать показания. Примерно через полчаса зажужжал телефон. К огромному удивлению Влада, не его.
- Да, - ответила капитан Орлова на удивление мягко. - Нет, сегодня не буду. Дежурю. Завтра приеду, часов в одиннадцать. Наверное. Гречку с сосисками ешь и спать ложись, а то школу проспишь. И в мультиварку кость кинь. Я суп приду сварю, ну или просто бульона попьешь, если меня дернут.
Владислав скосил глаза на женщину. Молодая, лет на пять его старше. Не страшная, крепкая. Неужели другой работы не нашлось? Ради чего сутками гробить себя в профессии? Не видеть семью, травиться никотином, спать урывками в кабинете?
Своя работа Владу тоже не очень нравилась. Было обидно, что он со своим высшим педагогическим в мебельном магазине работает. Но, с другой стороны, не алгебру же с геометрией великовозрастным балбесам преподавать?
Со следователем они расстались тепло. Владислав пообещал занести копию паспорта в следственный комитет, а капитан - разузнать о судьбе малышки.
Домой Влад вернулся глубоко за полночь, лишь отметив про себя, что Оксана легла спать, так не узнав, где он ходит. Безразличие супруги полоснуло тупым металлом по сердцу и ушло вглубь. Однако думать еще и на этот счет не было никаких сил. Влад залез в душ и долго пытался смыть с себя кислый запах помойки. Казалось, тот въелся в кожу, в волосы, в душу. Вместе со струями горячей воды на мужчину накатывали злость, непонимание, ужас. От пережитого в животе скрутился свинцовый узел. В голове крутился заевшей пластинкой вопрос:
«Кем надо быть, чтобы выкинуть собственного ребенка в мусор?»
Глава 2, в которой все идет под откос
Вы никогда не задумывались, насколько удивительны города? Насколько они похожи на людей? Также дышат, любят, злятся, болеют, а иногда умирают. Я как-то ездила в Припять. К моменту моего совершеннолетия это уже был музей под открытым небом. Жуткое, скажу я вам зрелище, сравнимое, разве что с уродцами в формалине. Смотреть страшно, а оторваться невозможно. Но совершенно ясно одно: город мертв, его сердце остановилось, по артериям не пульсирует кровь. И тогда я задумалась, что такое разумная жизнь? Есть ли у всякого сложного организма свое собственное «я»? У городов, как и у людей, оно однозначно было.
После осознания этого мне стало любопытно подмечать, насколько каждый город неповторим. Есть города-промышленники, ощеривающиеся в небеса черными трубами заводов, есть города-капиталисты, вечно суетящиеся, опаздывающие, выпячивающие свою значимость. Есть города-денди и города-кокетки, наряженные в иллюминацию и арт-объекты, производящие музыку на каждом переулке, любящие концерты, выставки и фестивали. Есть города-гопники, с темными проулками, домами, исписанными граффити и стаями голодных собак. Есть города-старушки, с авоськами в кармане, вечными жалобами на дороги и очередями в самых неожиданных местах. Но в каком городе ты ни был, где бы ни шел, ты насладишься прогулкой, если она происходит весенним днем, да еще под руку с любимым.
Собственно вторая часть моей истории началась в том же апреле, но на другом конце света.
Ароматы цветущих деревьев центрального парка пьянили. Благоухала сирень, горчила черемуха, на их фоне едва заметно трепетала вишня. Уже отцветал кизил, а каштаны, напротив, только набирали цвет.
Пара студентов неспешно шла по вычищенной дорожке.
Высокий и очень худой парень вышагивал рвано, рывками, отчего косуха болталась на нем из стороны в сторону словно на вешалке, а джинсы, утянутые ремнем, норовили постыдно слететь. Девушка немного уступала своему спутнику в росте, но камелоты на толстой подошве и общая сутулость провожатого скрывали сей факт. Её черное платье-балахон и кричащий макияж наводили на мысль об одной из многочисленных субкультур, а выкрашенные под цвет платья волосы, каскадом падающие на спину, завершали выбранный образ. Девушка повисла на руке своего сопровождающего. Ей жутко не хотелось идти домой, не хотелось, чтобы эта аллея кончалась, а сильнее всего не хотелось, чтобы заканчивалась весна. Казалось, отвлечешься, и осыплются тихие ясные дни, как вишневый цвет.
- Центр города забаррикадирован, - хмуро отозвался парень, - обойдем лучше.
И они сделали широкий крюк подальше от громких слов, флагов и митингов. Потом целовались в подъезде до распухших губ и цветных пятен перед глазами. Дышали молодость, весной и друг другом. Прощались долго, томно, пока хлопнувшая внизу дверь не спугнула голубков. Шёпот обещаний и вот он вышел на улицу, а она поднялась на два пролёта выше. Счастливая, раскрасневшаяся с сияющими глазами и улыбкой во все зубы. И не важно, что твориться вокруг, когда внутри салют.
А дома ждала обеспокоенная мать.
- Даш, ты сегодня долго.
- Да, мы с Захаром прогулялись после пар. Погода такая хорошая! Праздник! – Девушка разулась и про танцевала на кухню. Там открыла кран и плеснула ледяной водой на лицо. Щеки горели, губы саднило и все это вызывало ни с чем не сравнимый трепет.
Немного остудилась, успокоилась, вымыла руки и плюхнулась за стол.
- А Захар чего обедать не зашёл? - Мать озабочено глянула в окно.
- Да его родители весь телефон оборвали, где мы да как. Погулять нормально не дали. Волнуются.
- Все нынче волнуются. Время такое…
И правда, безпокойство удушливой гарью растекалось по городу. Не находили себе места родители Захара – работники металлургического завода. Переживала Дашина мама – медсестра центральной городской больницы, ходил молчаливым отец – майор милиции.
Поздним апрельским вечером он медленно ел густой борщ, хрустел острым луком, запивал перцовкой, а между делом, сам того не замечая, гладил усы. Движение это явственней всяких слов выдавало волнение главы семьи.
- Знаешь, Гала, я сегодня сделал выбор, – без вступления произнес мужчина. И замолчал, словно выдал все, что хотел, все, что тревожило и терзало.
Супруга отложила вытертую тарелку и села рядом. Разгладила пальцами покрытое незамысловатой вышивкой полотенце. Он действительно мог дальше не продолжать, все и так понятно.
Мужчина устало надавил пальцами на переносицу и все же закончил:
- Выбор сделал я, а отвечать придется всем нам. Прости.
- Я смотрела новости. Не извиняйся. Ты поступил по чести. За нее и ответить не страшно.
- А мне страшно. За вас с Дашкой в первую очередь. Сегодня я предал родину.
Галина подскочила, отчего полотенце, лежащее на ее коленях, упало на пол. Отвернулась к окну, впилась пальцами в подоконник. Глаза пожирали ночную тьму, и та разливалась словами:
- А что такое родина, Гриша? Знаешь, в школе я могла еще ответить на этот вопрос, а теперь уже вряд ли. Одно знаю: родина — это не флаг, не герб, не гимн. Не дом правительства и не треклятая площадь перед ним. То все символы да слова громкие. А вот Николай Иванович, войну прошедший, – это родина, и город наш, и область. И то, как мы говорим и во что верим, чем живем день ото дня. Ты для меня родина, и Дашка, больница моя с пациентами – тоже родина. Потому не извиняйся, не родину ты сегодня предал, а правительство. В этом нет бесчестья. Оно нас раньше предало. Тяжко будет. Не в первый раз. Дашка наша все же умницей оказалась, настояла на своем, бакалавра получила. Теперь можно ее в Россию к тетке твоей на БАМ отправить от греха подальше. Там, глядись, и перемелется все.
- Кабы нас не перемололо, Гала…
Майор как в воду глядел. С каждым днем пружина сжималась сильнее и сильнее. Напряжение, витавшее в воздухе, можно было щупать руками. Недовольство бурлило, кислотой разъедая город. Говорили о первых жертвах. Но пока тихо, не веря даже самим себе.
***
Мир взорвался в мае.
Мир разделился на «до» и «после».
Что для обычного человека самолет? Машина, доставляющая пассажиров и грузы. В крупных городах люди настолько привыкли к гудящим монстрам, что даже не поднимают головы, когда железная птица разрывает небо. Десятки, сотни бортов ежедневно взлетают и садятся, рев их двигателей - просто один из шумов города.
Поэтому никто в тот день во дворе Дашиного дома не обратил внимания на три самолета, летящих в сторону аэропорта. Разве что Николаю Ивановичу не понравилось то, как они летели. Крикнул на мамашек, чтоб забирали малышню да в дом бежали. Только кто б старого послушал? Потом с неба посыпался град, только не льдины это были, а пули. Где-то закричали. Кто-то упал. С проспекта раздался визг тормозов и удар разбившейся машины. Нападающие сделали крюк и повторили маневр. Звенели и осыпались стекла, земля взлетала к небу. Люди, ослепленные паникой, бежали, толкались, затаптывая слабых.
Попугав таким образом посмевшее возразить государственной машине население, самолеты направились в сторону аэропорта, щедро одаривая его огнем.
Несколько дней продолжались усмиряющие налеты, превращая некогда прекрасный край в филиал бездны.
***
Дашина мама шла с дежурства домой. Двое суток на ногах, и все пулевые да осколочные ранения. Она намеренно не села в автобус. Не смогла бы выдержать еще людей рядом. Их разговоры, молчание, боль.
Дома ее ждала семья. Слава богу, все живые. Осунувшийся, поседевший на висках муж. Резко повзрослевшая дочь, с глазами-блюдцами.
Семейный совет продолжался до глубокой ночи и больше походил на спор. Даша наотрез отказывалась уезжать. Слыханное ли дело: в другой город, к незнакомой тетке да без родителей. Но отец был непреклонен. Она плакала, умоляла, убеждала. Говорила, что это была какая-то ошибка, провокация. Не бывает так, чтобы напало собственное государство. А значит, скоро все прояснится, образумится, и вообще, раз родители остаются, то и она сможет. Опять же Захар здесь, друзья, одногруппники, а ей в магистратуру поступать. Но родители оставались глухи, а отец тверд.