Переводчика забросали вопросами. Как живут мансфельдские горняки? Каков заработок, сколько хлеба, масла, сыра можно купить на него? Почему социал-демократы голосовали за военные кредиты? Почему профсоюзы до сих пор еще не отказались от улаживания трудовых конфликтов через третейский суд и от политики соглашательства? Почему немецкие рабочие терпят это? Позволят ли они социал-демократическому правительству Германа Мюллера вооружить Германию для войны против Советской России и стерпят ли снижение расценок, которое подготавливает социал-демократический министр труда Виссель совместно с Союзом предпринимателей?
Рюдигер изнемогал от множества вопросов. Здесь, за тысячу с лишним километров от его родины, горняки спрашивали о самых насущных для немецких рабочих вещах.
Значит, эти вопросы в свое время были и для них насущными.
— Я сорок лет добываю здесь руду, — рассказывал Рыжебородый, — еще в восьмидесятых годах мой отец проходил здесь первые штольни. По четырнадцать часов за шестнадцать копеек в день. Рудник принадлежал иностранным акционерам, французам. Немцы тоже были в доле. Хватало только на черный хлеб и воду, спать приходилось тут же, в старом бараке. С пятнадцати лет я уже крутил лебедку по четырнадцать часов в день, за семь копеек. Когда я выдыхался, штейгер бил меня метром. Чтобы попасть домой, в деревню, надо было три дня идти пешком. Это бывало раз в году, и каждый раз мать белугой ревела, потому что наступал черед следующего сына впрягаться в шахтерскую лямку.
Морщины на лбу Рыжебородого превратились в глубокие борозды.
— Теперь я здесь секретарь партячейки.
— Мы сами восстановили рудники, — сказал Великан. — За годы войны и после здесь сменилось много хозяев. Французы и поляки, Петлюра и Врангель, да и немецкие генералы тоже. А теперь мы сами хозяева. — Он поднял кулаки. — Мы прогнали их всех. Один из нас стал директором. Мы им довольны. Здесь он работал, здесь и учился. Поэтому он понимает, что к чему, и знает, с какого конца браться за дело.
Директором оказался сосед Рюдигера, криворожский двойник Брозовского. Та же мягкая улыбка; точно так же смущенно улыбался Брозовский, когда речь заходила о нем.
— Пойдемте взглянем, как идет добыча, — предложил он, — от добычи зависит все остальное.
Они вышли из столовой в просторный коридор. Слева были расположены раздевалки и душевые.
— Это построили мы сами, раньше такого не было ни на одной из шахт. За пятьдесят лет криворожцы впервые могут вымыться после работы, перед тем как идти домой, — сказал директор. — Еще так много надо сделать. У нас не хватает жилья. Мы строим и строим, однако рабочих становится все больше. Никак не успеваем.
Он подошел к окну. Вдали, у подножья пологого холма, выстроились в ряд новые жилые кварталы. Он указал на них.
— Их все еще мало. Но нынче уже никто не добирается три дня пешком домой. С этим давно покончено.
Перед стенной газетой толпился народ. Одна из бригад перевыполнила план на двадцать шесть процентов.
— С тех пор как началось соревнование, добыча удвоилась, — объяснил Рыжебородый. Его палец заскользил по круто восходящей жирной кривой на диаграмме. — Это — наше предприятие! — с гордостью произнес он.
Горняки расступились, чтобы дать Рюдигеру возможность подойти к доске. Один из забойщиков потребовал перевести Рюдигеру все, что он скажет.
— Двадцать шесть процентов означают: что-то неладно с нормой. Моя бригада не из плохих, всякий подтвердит, но больше ста пятнадцати процентов мы не выжимаем. На новой врубовой машине. Знаете, что я думаю? Норму надо пересмотреть, я просто настаиваю. Вот это, — он постучал согнутым пальцем по доске, — только вводит в заблуждение. А как при этом обстоит дело с планом?
Разгорелась перепалка, и голос переводчика потонул в общем шуме. Бригадир убеждал Рюдигера уже по-украински; он крепко держал его за рукав, как это обычно делал Генрих Вендт, когда хотел сообщить нечто важное.
Рюдигер улыбнулся. Бригадир посмотрел на него обиженно, но потом тоже улыбнулся, и все вокруг дружно засмеялись.
— Он имеет в виду план индустриализации, — сказал директор. — Это наш высший закон. Советская власть плюс планирование — это и есть мы сами.
Но бригадир не отступился и отпустил директора лишь тогда, когда тот пообещал пересмотреть норму добычи передовой бригады.
Вечером Рюдигер сидел в красном уголке недавно построенного Дома культуры. Он уже ответил на бесчисленное множество вопросов, но ему задавали все новые.
— В ваших шахтах тоже есть электрические врубовые машины?
— А в вашей столовой каждый день бывает горячая пища?
— Завоюет ли коммунистическая партия большинство рабочих?
— Сколько коммунистов насчитывает ячейка вашей шахты?
Выступали пионеры, женщины пели украинские народные песни. Вечер в честь немецкого шахтера закончился стремительной пляской молодых горняков.
Такова была родина советского народа. Лежа под пышным стеганым одеялом в цветастом пододеяльнике, Рюдигер не мог заснуть. Красочные картины минувшего дня проходили перед его глазами — смеющиеся девушки, поющие дети, любознательные парни, серьезные беседы мужчин. Он пил и водку, и квас, и сладкое крымское вино. До утра так и не удалось сомкнуть глаз. И все-таки он чувствовал себя свежим и отдохнувшим.
В огромных домнах плавилась руда, и чугун раскаленной лавой бежал по разливным желобам. По вечерам багровое зарево освещало все небо. Совсем как дома, когда раскаленный шлак освещал горизонт и вагонетки на отвалах вспыхивали жарким пламенем.
Рюдигер спускался с директором в шахту, бывал в гостях у горняков и с аппетитом уплетал вкусные пельмени. Он никогда не забудет счастливого лица хозяйки. Она подошла к большому резному шкафу и достала из него вышитый пестрыми цветами платок.
— Для вашей жены, — сказала она со светлой и доброй улыбкой.
Рюдигер покраснел, когда она его обняла. Он не мог отблагодарить ее словами и лишь крепко прижал к себе.
Прощание настало слишком скоро. Был выходной день. Множество людей собралось проводить гостя. Музыка, песни — и на трибуну внесли бархатное знамя.
Молодая женщина пожала Рюдигеру руку.
— Это наш подарок мансфельдским горнякам. Возьми его, товарищ. Мы вышили его для вас. Передай привет нашим друзьям на Вицтумской шахте, поклон от нас и вашим женам.
Рюдигер крепко сжал древко. На глазах выступили слезы. Рыжебородый улыбнулся и обнял его. Потом его заключил в объятия двойник Юле Гаммера.
— Товарищ!.. — Великан крепко чмокнул его в обе щеки.
Под всеобщий гул ликования директор заговорил о нерасторжимой дружбе между криворожцами и горняками Мансфельда и пожелал Рюдигеру доброго здоровья.
В знак благодарности Рюдигер отвесил низкий поклон горнякам, их женам и детям. Порыв ветра развернул знамя и подхватил ответные слова немецкого горняка.
Возвращение на родину оказалось мучительнее, чем Рюдигер предполагал. Уже на польской границе его чемоданчик основательно переворошили. Знамя он догадался обернуть вокруг тела и так провез его через Польшу Пилсудского. На германской границе таможенники перерыли его скудный багаж с истинно немецкой тщательностью.
— Так. Значит, это все вам подарили. Видимо, они там уж очень богаты. — С педантичной, раздражающей обстоятельностью таможенник развернул каждый сверток и внимательно осмотрел даже начатый тюбик зубной пасты.
— Что это такое? А что у вас здесь? Откройте-ка этот саквояж.
Руки Рюдигера непроизвольно сжались в кулаки.
— А это что? Тоже подарок русских рабочих? — Гладко выбритый фельдфебель в зеленой форме таможенника и очках высоко поднял маленький сувенир, подаренный Рюдигеру комсомольцами рудника имени Феликса Дзержинского. Это была вырезанная из кавказского ореха фигура забойщика, мощным взмахом загоняющего кайло в породу.
Сначала таможенник как бы невзначай отложил сувенир в сторону. Фигурка упала с багажного стола на пол.
— Значит, это подарок рабочих?.. — сказал таможенник с ударением на словах «подарок» и «рабочих».
Рюдигер побагровел.
— Надеюсь, вы понимаете, что от князя у меня подарка быть не может!
— Спокойнее, господин делегат, спокойнее. Ведь я не ошибся, — вы делегат? Странно, эта публика почему-то всегда возвращается небольшими группками или поодиночке. Но не беспокойтесь, мы всех выловили.
Вдруг таможенник заговорил официальным тоном:
— Да… есть правила на ввоз… Каждое государство взимает пошлину. Эта игрушка обойдется вам недешево. — Он кивнул в сторону фигурки и открыл потрепанную тетрадь. — Роскошь, предметы роскоши, предметы искусства, таможенный сбор… Да, это обойдется дорого, очень дорого. С вас причитается, впрочем, погодите-ка… Скидки, стоимость… — Он процедил сквозь зубы: — Вот, нашел: с вас восемьдесят шесть марок.
Внутри Рюдигера все кипело. «Спокойно, не поддавайся на провокацию, спокойно, помни о знамени», — уговаривал он себя.
— А это? Шелк, художественное изделие. Тоже подпадает под рубрику ввоза предметов роскоши. Дорого, все очень дорого, уважаемый.
В бешенстве схватив расшитую косынку, подарок его жене, и резной сувенир, Рюдигер швырнул их в чугунную печку таможни. И тут же затряс обожженной о печную дверцу рукой.
— Есть ли еще какие-нибудь товары, подлежащие обложению, или валюта? Я спрашиваю только порядка ради, — сказал таможенник деловым тоном. — А за бесчинство на таможне вас придется оштрафовать, господин… Рюдигер, не правда ли, так ведь ваше имя? Вы — последний. Девятнадцать проследовали раньше. Одному господину из Баварии оказали особый прием. Ох, уж эти делегации… Ну, а теперь прошу на личный обыск. Вон туда, господин Рюдигер!
— Захватите господина делегата с собой, Шербаум, — крикнул он одному из своих коллег.
В душном зале было шумно и тесно. Люди спорили, беседовали, приглушенно шептались. Сердце Рюдигера учащенно забилось: знамя!..
Мрачный служащий объявил: