Теперь она знала: вся беготня была напрасной. Надо держаться за Бартеля, он найдет выход из положения. Куда это годится, если в доме нет денег! Бартель задаст жару этому старому ослу и заставит его работать. «Надеюсь, он дома», — думала она.
— Уже полдень, а я все в бегах. Жаль, что в сутках только двадцать четыре часа, — сказала она фрау Бартель, вновь явившись к ней. — До уборки сегодня еще руки не дошли.
— Неужели?
Фрау Бартель, заметив, что муж вернется лишь вечером, да и то ненадолго, даже не пустила Ольгу в комнаты. Пусть Бинерт приходит, она мужа предупредит.
Это переполнило чашу.
Бинерт сам закрыл окна — не хотел, чтобы соседи сбежались. Два часа после бури он сидел понурив голову, а потом поплелся к Бартелю. Что ему оставалось делать?
Он отправился в путь, когда наступили сумерки. Никто не должен видеть, куда он идет.
— Нет, милый человек, не на водоотлив. С чего вы взяли? Для этого вы, Бинерт, не подходите. Там нужны люди помоложе.
Штейгер не столько восседал, сколько возлежал в кресле. Сложив руки на весьма круглом животике, он разъяснял Бинерту:
— Сегодня занимались главным образом аварийными работами, а завтра пойдем дальше. Как вы думаете, для чего вы мне нужны? На аварийных работах и водоотливе мы используем служащих и учащихся Горнопромышленной школы…
Простодушный Бинерт не заметил, что себя Бартель к этим служащим не причисляет. Он вообще ничего не понимал.
— Для таких работ дирекция создает специальные группы добровольцев. Это не для вас. — Бартель вдруг сменил тон. — Для вас у меня есть нечто совсем особенное. Вы знаете многих старых рабочих, подберите подходящих людей. Надо начать добычу. Если нам это удастся, вся их затея лопнет.
Он смотрел на Бинерта с таким видом, будто предложил ему место служащего с правом на пенсию.
Бинерт сразу сник. Как штейгер себе это представляет? Как все они себе это представляют? Вот и жена тоже… «Скажешь так, потребуешь этого, настоишь на том, не забудь сказать это, потребовать то…» Нашли дурака! И вот он сидит здесь. Подобрать людей… А где он их возьмет? Бартель любезно предложил ему стул, он робко сел на самый краешек и все вертел в потных руках шапку.
— Подобрать людей? Когда все против. Вы же видите, никто и носа высунуть не смеет. Или хотите, чтобы мне зубы выбили?
— А, глупая болтовня! «Все против»… Вы дали себя запугать. Сидите как тараканы в щели, из страха перед двумя-тремя проходимцами.
Бартель намекнул, что ему известно больше, чем он может сказать. На таких, как Бинерт, надо произвести впечатление, дать им почувствовать твое превосходство.
— Вы боитесь силы, опасаетесь расправы, только и всего. Испугались кучки пикетчиков. Где же ваша выдержка? Почему вы не явились на шахту?
— Нельзя было.
— Ага, из-за пикетов. Но вы же знаете людей, Бинерт. Ведь большинство из них хочет работать. К примеру, Рихтер. Он с удовольствием заработал бы толику. Или молодой Хондорф, хотя от него, конечно, мало проку. Займитесь этим делом, Бинерт, воздастся сторицей.
В ответ Бинерт только хрипло откашлялся.
— Вы неправильно действовали, Эдуард Бинерт. Не делайте же новых ошибок. Вам давно следовало прийти ко мне, например, с этим списком нацистских кандидатов в производственный совет. Неправильно все было сделано. Абсолютно неверно. Вот вас и не поддержали. А надо было составить национальный список, — ну там Союз фронтовиков, «Стальной шлем», несколько солидных людей. Без политической окраски. А то уж больно скверно пахло все это.
Бинерт совсем съежился. Он смутно догадывался, что штейгер решил рассчитаться с ним за ту глупость. Что это была глупость, теперь совершенно ясно. Нечего сказать, ловко обошел его тогда милый зятек, ну конечно, с помощью Ольги. Ишь умники какие, всегда знают все лучше всех и всюду суют свой нос. А расхлебывать ему приходится. Штейгер Бартель умнее, как он говорит, так и надо действовать. И не иначе.
Штейгеру надоело молчание собеседника. «На этом болване далеко не уедешь. Самая что ни на есть серая скотина, — думал он, — и как только он отхватил такую бабу? Та совсем из другого теста…»
Штейгер причмокивал со скуки, поглаживал животик и зевал. Сегодня пришлось основательно покрутиться, но что поделаешь, такое уж время, на то ты и служащий. Даже директор Лингентор, забежавший на минутку посмотреть, как идут дела, обратился лично к нему:
— Не падать духом, господа. И без паники. Не тонет тот, кто глубже дышит.
Во всяком случае, у Кегеля не было оснований отнести это только на свой счет. Он весь превратился в слух, когда директор заговорил с ним, со штейгером Бартелем, чуть ли не по-дружески. Симпатичный человек…
К дому подкатила машина. Хлопнула дверца. Сонливость Бартеля как рукой сняло. «Он и в самом деле явился!» — молнией пронеслось у него в мозгу.
— Ко мне приехали гости. Приходите завтра утром в штейгерскую. И без паники, Бинерт!
К месту вспомнилось директорское выражение!
Он проводил Бинерта на крыльцо. Слева от дома стоял лимузин с погашенными фарами, за ним маленький грузовичок с крытым кузовом, из которого доносились приглушенные голоса. В палисаднике Бинерт столкнулся с долговязым мужчиной в кожаном пальто. Тот не посторонился, и Бинерту пришлось отступить на газон. Бартель притворил дверь, чтобы свет не упал на прибывшего.
Не был ли это господин фон Альвенслебен? Бинерт закрыл калитку и оглядел машину. Похоже было, что они из Шохвитца.
— А ну, проваливай, не то заработаешь по морде! — сказал кто-то в открытое окно машины.
Бинерт отпрянул. Он вообще избегал стычек, тем более с такими. Не иначе как Буби со своей свитой. Они носились повсюду уже в первый день забастовки. Он подумал, не зайти ли еще раз к Бартелю, чтобы побеседовать с Альвенслебеном. По правде говоря, его место среди них. Ведь поговорить-то можно, и Альвенслебен наверняка помнит его, хотя бы по фамилии. Они не виделись с тех пор, как тот однажды вечером прислал за ним Зенгпиля, и они поехали в Шохвитц, чтобы составить список кандидатов от национал-социалистской партии. После этого он как сквозь землю провалился! Но Ольга знала все новости, — оказывается, он был в Мюнхене. У фюрера.
Подумать только — в Коричневом доме! К такому человеку стоило обратиться, и не будь Ноября, он наверняка служил бы теперь в Потсдаме, в гвардии, как прежде все Альвенслебены.
Бинерт робко вернулся к машине: ведь за спрос не бьют в нос! Раздался свист. Из грузовика выскочило несколько человек.
— А ну, мотай отсюда!
Удары посыпались слева и справа, и все в лицо. Пинок — и он очутился на мостовой.
— Бегом!
Он затрусил вниз к рынку. «Эти не церемонятся, — подумал он с уважением, — лупят, кого ни попало. Приказ, и все! Молодцы. Когда они окажутся у власти, черно-красному киселю придет конец. Уж они дадут жару».
У бургомистра наверху еще горел свет. «Бюрократ паршивый, небось держит военный совет со своими сообщниками и собутыльниками, охочими до высоких постов. А и впрямь пора — никак не решат, на чьей они стороне. Бартель прав: ну какой из Цонкеля бургомистр? Дурак дураком, не сумел сделать карьеру на шахте и полез в солдатский совет, в совет рабочих, стал профсоюзным казначеем — все должности доходные! Тупица и выскочка, даже экзамена на чиновничий чин и то сдать не мог. Посмешище, да и только!» Бинерт злорадно засмеялся и тут же болезненно сморщился: здорово надавали, черти полосатые!
В глубине переулка тускло горел фонарь «Гетштедтского двора». У входа маячили какие-то черные силуэты. Бинерт втянул голову в плечи. Это пикетчики, сукины дети, никого не пускают на шахту. И соседушка со своим русским знаменем наверняка тоже здесь.
Бинерт сжал кулаки и прибавил шагу. Идти домой теперь, когда все пошло кувырком? Ни за что! Жена как пить дать набросится на него, — опять, дескать, ничего не добился! Руки чесались проучить эту скандальную бабу. Когда-нибудь у него лопнет терпение… Вот поймаю ее с поличным, пускай тогда пеняет на себя.
Он погрузился в воспоминания о минувшем. Единственное утешение и осталось. Что было, того не отнять. Хорошее было время, пожалуй, самое лучшее: всегерманский слет фронтовиков и ветеранов. Против них никто и пикнуть не смел. Три дня во Франкенхаузене, Штольберге и на холме Клофхойзер у памятника. Церемониальный марш перед фельдмаршалом, дряхлый он уже был, старый Макензен, но держался еще молодцом. Черный гусарский мундир, а глаза, а кустистые брови! И смотрел прямо на него, Бинерта. Этот взгляд пронизывал насквозь. Старые кости трещали, когда он шагал в строю ветеранов. Ольга не смогла поехать с ним, что-то стряслось по женской части. С тех пор у него на нее руки чешутся. Откуда взялась эта болезнь? Почему ей пришлось лезть под нож? Он тут ни при чем, это уж точно. Она всегда считала его дураком. Но у него тоже были припрятаны денежки, на добрую кружку пива, во всяком случае, всегда хватало. А иногда и на баб. Конечно, они отдавали предпочтение его более молодым собутыльникам, но Бинерт не жаловался. Веселое было время!
Куда же пойти, может, к Рихтеру? Бартель, в общем-то, прав, заработать тот, конечно, не прочь. Деньги любит. И Хондорфа к месту вспомнил. Подумав так, он неуверенно повернул в другую сторону.
Неожиданно сзади возникли лучи автомобильных фар. Прежде чем он успел посторониться, машина объехала его и остановилась поперек дороги.
— Почему сразу не сказал, что ты из наших? Зря только дал себе морду расквасить.
Его втащили в машину.
— Буби хочет поговорить с тобой.
Бинерт важно развалился на мягком сиденье. Значит, он был прав, набивая себе цену. Никогда не надо навязываться! За ним послали, в нем нуждались, его помощь ценили. Он уже забыл, что в мыслях называл Ольгу сукой. Все-таки она была умнее и знала, чего хочет. И квартиру всегда держала в чистоте, тут уж ничего не скажешь. Кажется, этот с бульдожьей челюстью, что сидит рядом, стоял в Шохвитце перед входом в господский дом и на каждого, кто входил или выходил, смотрел так, что казалось — вот-вот вцепится в горло. До войны, в свои молодые годы… Бинерт потрогал тощие бицепсы. Тогда он тоже лупил бы вовсю. Тогда он был парень что надо.