— Вы первая немка в городе, которой наносит визит первый военный комендант Гербштедта, фрау Брозовская. Полагаю, я не ошибся?.. Капитан Уорчестер просит вас дать ему кое-какие сведения…
Она стояла выпрямившись перед чуть насмешливо улыбавшимся офицером — ситуация его явно забавляла, — который был намного выше ее ростом, хотя и стоял на тротуаре, а она на ступеньке крыльца. Почему он пришел к ней? В городе много людей, у которых можно было бы все узнать. Мать тут же вспомнила о сыне. Неужели они ищут его, хотят забрать ее мальчика?
— Вы согласны ответить на несколько вопросов? — Молодой человек говорил бойко и был очень вежлив. Потом он что-то сказал офицеру по-английски, и оба засмеялись.
— Сведения? — переспросила Брозовская. — Какие сведения могу я дать вам?
— Сейчас, минутку… Можно зайти?
Минна встревожилась. Ее сбила с толку вежливость гостей. Насильно врываться они, кажется, не собирались. Но что им надо? Опять обыск? Разве это уже не в прошлом?
В доме Бинертов распахнулась оконная створка. Выглянула Ольга. Из джипа вылез солдат и заговорил с ней, ужасно коверкая слова. Ольга мгновенно поняла его и впустила в дом. Ему нужны были яйца.
— Американским властям характеризовали вас как разумную женщину, — обратился к Брозовской немец в сером.
— Кто характеризовал? — невольно вырвалось у Минны.
Небрежным движением руки он как бы отмахнулся от ее вопроса. Офицер, должно быть, начал терять терпение. Тихо, но решительно он сказал несколько слов:
— Речь идет о знамени. Нам стало известно, то есть мы знаем, что вы храните знамя…
— Здесь нет никакого знамени, — отрезала Минна. — Вон там висят знамена, видите? — Она показала на бинертовские простыни.
— О’кей, — весело воскликнул капитан, когда переводчик перевел ему слова Брозовской.
Он стремительно вошел в дом. Оба пробыли в комнате всего несколько минут. Американец не принял приглашения сесть. С интересом рассмотрел семейную фотографию, висевшую на стене, спросил, кто на ней изображен, где сейчас ее муж, сыновья, и предоставил переводчику задавать вопросы.
— О-о, концлагерь! — Минна поняла это и без перевода.
Ответы ее звучали все тверже. Переводчик был настойчив, но в конце концов в его голосе послышалось раздражение.
— Не понимаю, почему вы так упорно отрицаете, что знамя хранится у вас? Ведь капитан — фронтовой офицер, антифашист, он хочет помочь вам…
— Передайте ему за это большое спасибо.
— Ваше поведение непонятно. Нацистов больше нет, вам нечего теперь бояться.
— Кто вы такой, чтобы давать мне подобные ручательства? — Минна чувствовала, как в ней растет уверенность.
Переводчик обиженно промолчал.
— Идемте, мистер Дитерберг! — Капитан попрощался с седой хозяйкой, коснувшись каски указательным пальцем, и вышел, за ним — раздраженный переводчик, который успел прошипеть Минне в дверях:
— Что за упрямство! Как вы разговариваете с офицером оккупационных властей? У вас еще будут неприятности!..
Шофер джипа включил мотор. Из дома Бинертов выбежал, — в каждой руке по яйцу, — солдат и прыгнул на заднее сиденье. Когда машина развернулась, он из озорства швырнул одно яйцо в бинертовскую дверь.
К вечеру первый комендант Гербштедта покинул город, присоединившись к наступающим войскам. Они двигались беспрерывным потоком со стороны Вельфесгольца. Дети, стоявшие на обочине шоссе, с завистью смотрели, как солдаты вскрывали штыками консервы и с аппетитом поглощали ананасные ломтики. Ребятишки подбирали выброшенные банки и, вылизав сладкий сок, несли белые жестянки домой.
Какой-то солдат-негр, оскалив, словно хищник, ослепительно белые зубы, швырнул детям банку с пестрой этикеткой. Детвора бросились в драку. Рослый паренек, раскидав соперников, схватил банку и кинулся домой.
Отто все еще спал. Мать посмотрела на его исхудалое, несколько огрубевшее, посуровевшее лицо и тихо вышла из спальни.
Пусть отдыхает. Она заперла дом и пошла в ратушу. Жители один за другим выползали из своих нор. В центре большой группы украинцев, батрачивших у помещика, Минна увидела Шунке. Он спорил с одноногим чиновником учетного бюро — единственным, судя по всему, служащим муниципалитета, который осмелился прийти в ратушу.
— Хорошо, что ты здесь, Минна, — обрадовался Шунке. — Надо что-то предпринимать. Вот этот несостоявшийся кавалер Рыцарского креста утверждает, что американцы назначили его временным бургомистром… Что ты на это скажешь?
Минна посмотрела на румяное лицо чиновника. Она знала его, — он выдавал ордера на одежду. Однажды, когда ей понадобилась материя для платья, он отказал ей и при этом ехидно спросил, для чего ей нужна карточка на промтовары… На левой стороне его пиджака светлым пятном выделялось место, где прежде были прикреплены орденская колодка и круглый значок со свастикой.
«Вполне возможно, — подумала Минна. — Американцы кого-нибудь да назначат. Но пока что американцев нет, тылы их только подтягиваются. И ратуша сейчас вроде «ничейной земли».
— Сама удивляюсь, — ответила Брозовская. — Другие сидят еще в погребах, а этот тут как тут.
Но Шунке уже не слушал ее. Он внушал одноногому, чтобы тот немедленно помог разутым и раздетым украинцам.
— На это я не имею полномочий, — надменно ответил чиновник.
— У вас их и не спрашивают, — сказала Минна. — Такие «уполномоченные» нам больше не требуются. Убирайтесь отсюда. На ваше место найдутся люди с полномочиями!
— Я протестую! Меня пригласил господин Дитерберг…
Минна вдруг вспомнила, что американский капитан называл эту фамилию, обращаясь к переводчику. Выходит, бургомистра назначила комендатура.
— Так. Значит, это от вас господин Дитерберг узнал о знамени? На такие сплетни вы уполномочены?
Стуча протезом, чиновник заковылял из комнаты и направился в кабинет бургомистра. Все двери были распахнуты настежь.
— Сюда! Выход здесь! — Минна показала ему дверь на лестницу.
Шунке, не зная, что делать, вопросительно посмотрел на Брозовскую. Какая-то украинская девушка взяла ее под руку.
— Правильно, — воскликнула она. — Так и надо.
Минна сказала Шунке, чтобы он отвел украинцев в магазин готового платья Гюнермарка, — там сейчас его супруга распоряжается, — и одел их всех как следует. Оформить это можно будет потом. В промтоварные карточки и ордера все равно никого не оденешь.
Брозовская прошлась по пустым комнатам ратуши. Кругом царил беспорядок. Хотя американцы нанесли сюда лишь несколько кратковременных визитов, мебель была перевернута, документы перерыты, везде валялись бумаги. Перед отъездом кто-то из солдат оставил на столе бургомистра нерукотворный сувенир…
Одноногий чиновник последовал совету Минны лишь после того, как на него прикрикнули украинцы; в руках он держал бланки ордеров и наверняка уселся бы в бургомистерское кресло, — он уже начал было приводить в порядок стол, — не помешай ему Шунке с украинцами.
О чем думали подобные люди? О праве на пенсию, о повышении в должности, о дальнейшей службе? Словно ничего и не изменилось. Вполне вероятно, что этот чиновник — бывший фельдфебель или эсэсовец, которому в придачу к орденам пожаловали гражданское пособие за потерянную ногу…
В комнате кассира Минна задержалась на несколько минут. Деревянный барьер свалили, массивный сейф стоял неповрежденный. Было видно, что его пытались вскрыть, но ничего не вышло. Здесь, в этой комнате, она провела самые страшные часы в своей жизни.
Минна вышла на улицу. Только теперь она заметила, что над ратушей развевается огромный белый флаг. Какая-то женщина рассказала, будто сама видела, как Меллендорф влез на крышу и ползал там, прикрепляя флаг. А через час сел на велосипед и был таков. Один, в гражданском платье. Остальные уже давно удрали. Он очень спешил.
Фасад дома Бартеля тоже был в белоснежном одеянии, хотя окна зашторены. Брозовская проходила мимо него как раз, когда обитатели барачного лагеря при Вицтумской шахте срывали вывешенные простыни и полотно. Из них получались хорошие рубашки.
И вообще Минна Брозовская видела сегодня много своеобразного. Так, в переулках и тупичках, где жили рабочие, было немного белых флагов. Зато на домах зерноторговца Хондорфа, Гюнермарка, где в опущенные жалюзи барабанили украинцы, на домах мясника и пекаря, Барта и Лаубе — всюду развевались простыни.
Некоторые возбужденные бюргерши, окружив Минну, со всей убедительностью пытались внушить ей, что присутствие ее мужа было бы сейчас как нельзя кстати. Ведь что-нибудь надо предпринимать. Да и у кого больше прав на это, как не у Брозовского? А потом эти иностранцы. Каждому в городе известно, что Брозовский всегда хорошо относился к ним. Именно это и ставили ему в вину. Но вот сейчас он так нужен с его авторитетом и влиянием…
Минна не отвечала. Прошло некоторое время, пока «советчицы» поняли ее молчание и разбежались еще более возбужденные, чем прежде.
Вольфрума она застала только вечером. Жена его сообщила ей, что он не был дома несколько дней. За два дня до прихода американцев его пытались забрать, но Вольфруму удалось скрыться.
Незадолго до наступления комендантского часа — на всех домах были расклеены приказы, в которых запрещалось выходить на улицу после восемнадцати ноль-ноль, — Минне удалось разыскать Вольфрума в кабинете бургомистра.
Поздоровавшись с ней, он показал в окно на расклеенные приказы военного командования США.
— Висят, словно шляпа Геслера на шесте. Люди читают, так сказать, снимают шляпу, выполняют приказ, хотя ничего за этим не кроется. В городе-то ни одного американца нет! — Вольфрум расхохотался.
Минна недоуменно посмотрела на него. Тогда он объяснил ей, что привел сравнение с Вильгельмом Теллем и ландфогтом.
В комнате сидело еще несколько человек. Минна была поражена, увидев здесь раздобревшую жену Лаубе. Она горячо убеждала Шунке, что бургомистром должен снова стать только Цонкель, и никто иной. Ее муж все последние годы говорил ей об этом. Тайком, разумеется. До того, как его забрали в армию. Ведь больше ни с кем нельзя было пог