Джош поднял бровь.
"Драмы?"
Я пожал плечами.
"Не знаю, мне придется позвонить. Сможешь прикрыть?" Он кивнул.
"Увидимся через несколько минут".
Истории все еще продолжались, и остальная команда доставала ведерки с мороженым для зачарованных детей. Я ускользнул и спустился по лестнице на одну из нижних палуб, где мы должны были спать этой ночью. На полу были расстелены матрасы, и нам пришлось принести свои пушистые спальные мешки, совсем как морякам шестнадцатого века, хо-хо.
Я порылся в своей дорожной сумке в поисках мелочи, поднялся наверх и попытался незаметно улизнуть с корабля, чтобы Келли меня не увидела.
Мне следовало бы знать лучше. Она, должно быть, следила за мной как ястреб; когда я оглянулся и увидел ее, я поднял руку и беззвучно произнес: "Сейчас вернусь", указав на паб. Она выглядела озадаченной и более чем немного встревоженной. Джош все еще был с ними, кивал, кривился и вообще участвовал в рассказах о морских подвигах. Колокол собора прозвонил одиннадцать часов.
Я нашел таксофон в коридоре паба. В "Старой Темзайдской харчевне" появились первые посетители дня: торговцы с фруктового рынка пили пинты, плечом к плечу с городскими брокерами и их бутылочным пивом. Когда я стоял, засунув палец в ухо, пытаясь расслышать код набора, я обнаружил, что смотрю на стойки с туристическими листовками, ряды и ряды этих штуковин, рассказывающих, какой замечательный Лондонский Тауэр, и все они, казалось, указывали пальцем на паршивого мятежника, который мог сбежать с корабля.
Я бросил пару монет в щель и набрал номер, снова засунув палец в другое ухо, чтобы заглушить "Оазис" из музыкального автомата. После всего одного звонка очень четкий, деловой женский голос сказал:
"Алло?"
"Это Ник, перезваниваю".
"Где ты?"
Она точно знала, где я. Каждый звонок в "Фирму" регистрируется на цифровом дисплее. Они тратят столько же усилий на шпионаж друг за другом, сколько и против врага. Бессмысленно было набирать 141 перед номером и говорить: "Я в Глазго и не могу вернуться", потому что, что бы я ни делал, дисплей все равно покажет, что я звоню из таксофона в Саутуарке.
Я сказал: "Лондон".
"Пожалуйста, подождите".
Она нажала кнопку отключения. Через две минуты она вернулась.
"Вам нужно быть в Гатвике в половине четвертого дня".
У меня сердце упало, но я уже знал, что буду там.
"На долго?" Не то чтобы это имело большое значение, я уже на пару шагов опережал события, думая о том, как я буду придумывать оправдания недавно исполнившейся девятилетней девочке.
Она сказала: "У меня нет этой информации".
Закончив с деталями встречи, я положил трубку, ожидая возврата неиспользованной монеты, но ничего не получил. Таксофон в пабе был одним из тех частных, где можно устанавливать любую цену. За фунт я получил всего шестьдесят секунд.
Я вернулся, пробираясь сквозь толпу снаружи, которая переместилась вслед за солнцем к кораблю. Я ломал голову, думая, что сказать. Джошу — это не проблема, а вот Келли...
Я увидел, как Джош ищет меня. До трапа было всего около двадцати-тридцати метров, и я смотрел на него и медленно качал головой, заранее давая понять, что происходит. Он точно знал, что происходит; он сам через это проходил.
Я поднялся по трапу, почти уверенный, что попаду в дерьмо, и, без сомнения, уже выглядел достаточно виноватым. Это был первый случай, когда мы с Келли провели вместе какое-то приличное время с тех пор, как она приехала в Великобританию; это было похоже на то, как молодожен оставляет свой медовый месяц, чтобы вернуться в офис.Поднявшись на палубу, я увидел, как она и еще несколько детей помогают убирать тарелки по указанию боцмана. На ужасную секунду или две у меня возникло воспоминание о ней в ее доме незадолго до убийства ее семьи, когда она накрывала на стол для матери на кухне. Это заставило меня почувствовать еще большую вину, но я сказал себе, что мы оба это переживем. Она расстроится, но я смогу загладить свою вину, когда вернусь. Кроме того, она видела Джоша и детей, и мы отлично провели время. Она поймет. Плюс, она теперь сможет увидеть своих бабушку и дедушку.
Джош знал, что на кону. Он наклонился к своим детям. "Эй!" Он хлопнул в ладоши, пока они ждали инструкции. "Ладно, дети, давайте отнесем все эти тарелки боцману", - и он увел их.
Я сказал: "Келли?" "Ммм?" Она не подняла глаз, продолжая усердно собирать тарелки. Она не собиралась облегчать мне задачу сообщить ей эту новость. "Мне звонил мой босс. Он хочет, чтобы я уехал". Она все еще не смотрела мне в глаза, когда клала тарелки в мусорное ведро. Она сказала: "Почему?" "У них для меня работа. Я сказал им, что собираюсь провести с тобой эту неделю и не хочу уезжать, но они сказали, что я должен. Я ничего не могу поделать".
Я надеялся, что она поверит в то, что виноваты они, а не я. Она остановилась и резко повернулась. Ее лицо сказало мне все, что мне не нужно было знать. "Ник, ты обещал". "Я знаю, я ничего не могу поделать. Мне только что пропищали..." "Нет", она меня остановила. "Пропищал!" Она всегда меня ругала за то, что я неправильно говорил.
Ее лицо покраснело. На глазах начали наворачиваться слезы. "Послушай, Келли, мы всегда сможем сделать это снова в другой раз. Только подумай, Джошу и его детям через несколько дней нужно уезжать домой, и у них не будет возможности увидеть все эти места, а мы сможем вернуться". "Но ты сказал... ты обещал мне, Ник... ты сказал, что хочешь провести со мной отпуск..." Слова вырывались у нее, прерываемые сердитыми всхлипами.
"Ты сказал, что загладишь вину за то, что не увидел меня в мой день рождения. Ты обещал мне тогда, Ник... ты обещал". Она не просто держала меня за живое, она сплела мои нервы в канаты для большей надежности и изо всех сил тянула за них. Я сказал: "Я знаю, что обещал, но это было в прошлый раз. В этот раз все будет по-другому, я действительно это имею в виду".
Ее нижняя губа начала дрожать, и слезы потекли по лицу. "Но, Ник, ты обещал..."
Я погладил ее по волосам. "Прости, я ничего не могу поделать. Мне нужно идти на работу. О, ну же, Келли, взбодрись".
Какого черта я говорил? Я всегда это ненавидел. Я не знал, что делать или говорить, и, что еще хуже, мне показалось, что я начинаю звучать как моя тетя Полин.
Плач превратился в душераздирающие рыдания. "Но я не хочу, чтобы ты уходил... я хочу остаться здесь и быть моряком... я хочу, чтобы ты остался здесь... я не хочу спать на этой лодке без тебя".
"Ах," сказал я, и то, как я это сказал, было достаточно зловещим, чтобы заставить ее поднять глаза. "Ты не будешь спать на корабле. Я отвезу тебя к бабушке и дедушке. Послушай, я обещаю, я действительно обещаю, я заглажу свою вину".
Она долго и пристально смотрела на меня, затем медленно покачала головой из стороны в сторону, глубоко обиженная. Ее обманули, и она это знала.
Я задумался, сможет ли она когда-нибудь снова мне доверять.
Мне нечего было сказать, потому что на самом деле она была права. Чтобы наверняка избежать этого вопроса, я подошел к боцману. "Нам пора", - сказал я. "Семейные проблемы". Он кивнул; кому какое дело, ему просто платят за то, чтобы он носил шляпу и рычал.
Джош вернулся. Его дети наполовину прошли урок о том, как поднимать паруса. Я сказал: "Нам пора, приятель".
Я попытался погладить Келли по голове, но она отшатнулась от моей руки. Я сказал: "Ты хочешь спуститься вниз и переодеться? Ты сможешь попрощаться через минуту. Иди, иди".
Как только она исчезла, я посмотрел на Джоша и пожал плечами. "Что я могу сказать, мне нужно идти на работу". А потом, прежде чем у него появилась возможность придумать всевозможные способы помочь, я сказал: "Я сейчас отвезу ее к бабушке, а потом уеду. Мне очень жаль, приятель". "Эй, расслабься, это не имеет значения. Такие вещи случаются. Просто было очень приятно тебя видеть". Он был прав. Мне тоже было очень приятно его видеть. "Я тоже. Хорошего тебе полета обратно. Я тебе позвоню, как только закончу эту работу, и мы приедем к тебе в следующий раз". "Как я тебе говорил, кровати всегда застелены. Кофе, белый и плоский, всегда горячий". Мне потребовалось мгновение, чтобы понять, что он имел в виду под "белый и плоский". "Это какая-то десантная поговорка?" "Вроде того". Я попрощался с его детьми, и они вернулись к тому, что тянули канаты и получали нагоняй от боцмана. Затем я спустился вниз и переоделся.
Мы остановились на пешеходном переходе, чтобы пропустить голубоволосого представителя Нью Эйдж, неспешно переходившего улицу. Я засмеялся. "Келли, посмотри на этого парня! Разве он не странный!" У него из носа, губ, бровей торчали большие куски металла, всякое такое. Я сказал: "Спорю, он бы не посмел пройти мимо завода магнитов". Я засмеялся собственной шутке. Она нет, возможно, потому что она была такой плохой. "Не следует делать таких личных замечаний", - сказала она. "В любом случае, спорю, он был в Кровавой башне". Ее успеваемость, может, и немного страдает, но она все такая же сообразительная, как ее отец.
Я посмотрел на нее на пассажирском сиденье и почувствовал еще один укол вины. Она читала о том, какой замечательный Лондон, из листовки, которая была у нас в арендованной машине; она дулась, вероятно, думая, что может быть такого важного в моей жизни, что вместо того, чтобы отвезти ее посмотреть на королевские драгоценности, я сбрасываю ее обратно к ее унылым старым дедушке и бабушке, которых она и так достаточно видит по выходным, когда приезжает из школы-интерната.
Мы проехали через Доклендс в восточной части Лондона, мимо невероятно высокого офисного здания на Канари-Уорф; затем, следуя указателям на Блэкволлский туннель, через Темзу показался Миллениум-Дом, все еще строящийся. Пытаясь хоть как-то поднять настроение, я сказал: "Эй, смотри, самая большая в мире шляпа от Бургер Кинга!" Наконец-то я получил реакцию: легкое движение губ, сопровождаемое решительным отказом смеяться.
Все еще направляясь к туннелю, который вел нас под Темзу и, следовательно, на юг, мы подъехали к заправочной станции сразу за куполом Бургер Кинга. Мне нужно было позвонить ее бабушке и дедушке. Казалось, что топливо для этого гаража было чем-то второстепенным; он продавал все, от одноразовых барбекю до лотерейных билетов и дров. Я отстегнул ремень безопасности и попытался выглядеть довольным жизнью. "Ты хочешь что-нибудь из магазина?" Она покачала головой, пока я выходил, чтобы воспользоваться таксофоном на стене. Я все равно ей что-нибудь куплю. Хороший пучок растопки, может быть.